Владимир Сорокин: «Я думаю, что искусство не должно быть доступно всем. Футбольным болельщикам оно не нужно»

Композитор ОЛЬГА РАЕВА поговорила со своим либреттистом

Надвигается следующая после «Франциска» Невского серия проекта Василия Бархатова с новыми операми. 12 октября в Театре Наций в рамках фестиваля «Территория» — «Сны Минотавра». Вроде положено сперва называть имя композитора, но в данном случае никак не получается соблюсти субординацию. Потому что автор либретто — классик Владимир Сорокин, имя которого известно даже самым лютым опероманам, семь лет назад испугавшимся его совершенно невинных «Детей Розенталя» в Большом театре. Новая его работа в условно оперном жанре — несколько эпизодов-снов, которые могут существовать независимо друг от друга и для которых еще не написана вся музыка. Автор ее — Ольга Раева, гораздо более известная «там», чем «тут». Она закончила Московскую консерваторию, училась у Эдисона Денисова и в начале 90-х числилась среди подающей надежды молодежи — той, что категорически не хочет писать красивые мелодии, а равняется на Запад. В результате уже давно она живет в Европе, в основном в Берлине, и в европейское, плотно заселенное пространство новой музыки вписана гораздо лучше, чем в наше, разреженное.

«Сны Минотавра» — долгоиграющая и не очень привычная для нашего менталитета история, демонстрирующая, что в эпоху экономического кризиса заказывать оперу не обязательно целиком, но можно и по частям. Причем делать это могут совершенно разнонациональные институции. И это гораздо лучше, чем не заказывать ее вовсе. Окончательно все досочинить Раева обещает к 2014 году. Пока же будут исполнены три эпизода — «Квест», «Дочь Носорогопаса» и «Семь снов». «Носорогопас» сочинен специально для Москвы, то есть, можно сказать, — из новой коллекции. Остальные два — из старой коллекции, но, прямо скажем, совсем не стыдной: «Семь снов» исполнял Марк Пекарский, а «Квест» на австрийском фестивале Klangspurren играл эталонный франкфуртский Ensemble Modern.

Тягаться с «Модерном» в Москве будет Московский ансамбль современной музыки под управлением Федора Леднева (на которого сейчас надежд еще больше, чем на Раеву в 90-е). А театральным воплощением будут заниматься сразу три молодых режиссера: Кирилл Вытоптов, Екатерина Василева, Илья Шагалов. У каждого — свой эпизод, свои декорации, свои смелые мечты (в числе которых, по слухам, присутствуют живая корова и канатоходец) и довольно мало музыкального времени, в которое надо вместить все задумки. Общее звучание трех эпизодов — что-то в районе полутора часов.

В процессе работы над оперой композитор как-то проинтервьюировала своего знаменитого либреттиста. Публикуем результат.

ПУХОВ (читает). «Особенности прерванного каданса в мажоре и миноре». Прерванный каданс в мажоре и миноре значительно различается по своему характеру звучания. В мажоре каданс звучит значительно мягче благодаря подмене мажорной тоники минорной медиантой. Если М помещается на сильной доле такта, то выявляется ее переменная тоническая функция и происходит как бы легкое, мимолетное отклонение в параллельную тональность, которое воспринимается как своеобразный модуляционно-функциональный оборот в данной тональности. При М на слабой доле такта ее тоникальность и модуляционность прерванного каданса нейтрализуется. При растяжении или повторении М укрепляется ее переменная тоническая функция и возникает более определенный, но все же мягкий модуляционный сап. В миноре дело обстоит иначе. Во-первых, здесь происходит более энергичная подмена минорной тоники мажорной медиантой. Во-вторых, М оказывается не тоникой, а субдоминантой параллельной тональности, что также придает кадансу больше энергии движения. В-третьих, между тональностями доминанты и медианты большая разница в ключевых костях, что делает данную последовательность более неожиданной, а вследствие этого и более липкой.

В. Сорокин. «Землянка»

— Владимир Георгиевич, судя даже по одной этой цитате, вы не чувствуете себя в мире музыки чужим...

— Да, я вырос в музыкальной семье, занимался в детстве музыкой — играл на фортепиано, пока мне не раздробили палец.

— Как это случилось?

— Я сидел в саду в шезлонге, а мой приятель подбежал и толкнул. Когда я падал, то ухватился за подпорки, мизинец попал между деревянных реек... С карьерой пианиста было покончено. Правда, потом, лет в 14, я вернулся к музыке, импровизировал, пробовал даже сочинять — написал прелюдию...

Я вообще очень люблю фортепиано, фортепианную музыку. Сама фигура пианиста завораживает меня.

У меня была пластинка — Первый концерт Шопена с Гилельсом, я прослушал его, наверное, сотню раз...

— Какие музыкальные сочинения произвели на вас сильное впечатление? Были среди них такие, о которых можно было бы сказать, что они повлияли на вас или натолкнули на какие-то идеи?

— Произведений, которые впечатлили, было много. Музыка вообще сильно воздействует, больше, чем литература или живопись. Я считаю, что это — самое совершенное из искусств. Номер один.

Не могу сказать, что какое-то произведение повлияло на меня. Но музыка часто помогала — эмоционально наполняла меня, — когда я работал над тем или иным текстом: например, когда я писал «Лед», то часто слушал Вагнера.

— Почему, как вы думаете, поэты, как правило, живо откликаются на музыку, а прозаики (Толстой, например, или Набоков) с трудом ее воспринимают?

— Ну, не все прозаики. Набоков — да, он был абсолютно немузыкальным человеком. Но проза его — удивительно! — звучит.

Когда я писал «Лед», то часто слушал Вагнера.

А у Толстого (у позднего причем уже) это просто поза. Он вообще к концу жизни был «против искусства». А так он музыку любил, частенько играл с Софьей Андреевной в четыре руки.

— А что общего между литературой и музыкой?

— Мне кажется, и то и другое воспроизводит акт творения.

— В чем вообще смысл искусства?

— Я думаю, оно напоминает человеку, что он — космическое существо, пришедшее в этот мир не только для продолжения рода и чтобы получать удовольствие от физиологических актов, что он, человек, — сотворец.

— Какие идеи носятся в воздухе нашего времени?

— Мне кажется, главная идея — это расширение границ человеческого. Человек устал от себя самого, хочется что-то изменить в себе, открыть новые способности.

— Ну, это не новая идея...

— Да, но в наше время так стремительно развиваются различные технологии, что, вполне возможно, скоро создадут какие-нибудь портативные крылья или искусственные жабры, и можно будет летать самому или жить под водой. Жить под водой и слушать Дебюсси.

— Вы как-то сказали: «Я за элитарность в искусстве». Что вы под этим подразумеваете?

— Я думаю, что искусство не должно быть доступно всем. Футбольным болельщикам оно, по-моему, не нужно. Я за здоровую элитарность. Я против «проникновения искусства в массы». Поэтому я, например, не хожу на выставки современного искусства. Идея выставки, куда, как на вокзал, может припереться каждый, по-моему, глубоко порочна. Классическая музыка все-таки охраняет себя от масс своей элитарностью.

— В какое время года вам лучше работается? Почему? Приливы вдохновения обычно бывают... когда?

— Осенью и зимой. Я очень люблю зиму, снег. Работаю только в светлое время суток, и мне очень нравится этот синий свет за окном. Ранняя осень тоже прекрасна. Не люблю апрель и — особенно — ноябрь.

— У меня все то же самое, правда, я часто работаю и в темное время суток. Скажите, а почему летом всегда так тяжело работается?

— Летом все оживает и требует вашего участия в жизни. А зимой все замирает. Закон компенсации энергии.

— Если бы вы были композитором, в каком бы жанре работали? Что бы вы хотели написать: оперу, симфонию, композицию для рок-группы, для ансамбля русских народных инструментов?

— Я бы написал оперу. Это наиболее интересный для меня жанр.

— В одном из интервью вы сказали: «Писатель — это человек, который производит наркотик». Композитор, по-видимому, тоже?

— Да, естественно. Музыка — величайший наркотик. Без него мы не можем обойтись.