Новых медиа не было

МИХАИЛ КУРТОВ о том, что софтвер — это новый алфавит и в будущем все должны уметь программировать, как мы умеем читать и писать. И это будущее начнется с детей, которых скоро начнут обучать программированию в школах

Последние несколько лет мы только и делали, что обсуждали новые медиа. Ретвиты, репосты, лайки, чекины. Восторги, надежды, скепсис, разочарования. В новейшей истории культуры, наверное, больше не было настолько масштабных и одновременно пустых дискуссий. Наши потомки скажут про нас: жалкие дикари, темнота некультурная, компьютеры создавались не для фейсбуков и твиттеров, компьютеры создавались для того, чтобы каждый мог изготовить свой Фейсбук или Твиттер. Главное отличие новых медиа от старых — в возможности создания все новых и новых медиа. Последние европейские инициативы по всеобщему обучению школьников программированию приблизили момент этого простого открытия.

Цифровую революцию — в школы

Алан Кей, один из пионеров информатики, которому мы обязаны, в частности, прототипом айпэда и графическим интерфейсом, последние пятнадцать лет не перестает повторять: компьютерная революция еще не случилась. Эта революция означала бы всеобщее овладение компьютерной грамотностью. Проблема в том, что под школьным компьютерным ликбезом до сих пор имеется в виду скорее обучение пакету Office, чем изучение принципов устройства этого пакета, то есть средств его разработки.

В этом году сразу несколько крупных изданий озвучили новую образовательную повестку. Названия статей говорят сами за себя: «Нам нужна цифровая революция в школах» или «Информатика слишком серьезная наука, чтобы оставлять ее специалистам по информатике». Автор манифеста в Guardian «Почему всех детей нужно учить программированию» пишет: «Вместо обучения детей наиболее революционным технологиям их юных лет мы сосредоточились на обучении использованию устаревшего софтвера... Мы совершили ошибку, думая, что обучаться работе на компьютере — это все равно что учиться водить автомобиль: поскольку знание механизма внутреннего сгорания несущественно для того, чтобы стать опытным водителем, то и понимание того, как работают компьютеры, неважно для наших детей». Поэтому «они вырастут пассивными потребителями закрытых устройств и услуг, ведя жизнь, все более ограниченную технологиями, созданными элитой, которая работает в крупных корпорациях, таких, как Гугл или Фейсбук. По сути, мы породим поколения хомячков, которые будут бегать в сверкающих колесах, в клетках, построенных Марком Цукербергом и ему подобными».

Ему вторят авторы Le Monde, среди которых президент Французского общества информатики: «После ошибок педагогики, основанной на использовании программного обеспечения для офиса и интернета, которое было установлено в 1990—2000-х годах, тенденция, кажется, меняется на противоположную сразу в несколько странах и движется к настоящему обучению информатике». Основания для реформы школьного образования, по мнению авторов, следующие: во-первых, информатика стала жизненно необходимой для всех профессий, «от таксистов до хирургов»; во-вторых, программное обеспечение устаревает быстрее, чем принципы, лежащие в основе его разработки; в-третьих, это даст возможность каждому стать производителем софтвера.

The New York Times сравнивает знание языков программирования со знанием иностранных языков и указывает на взрывоподобное распространение сайтов для самообучения коду, таких, как Codecademy или Udacity.

Разумеется, эта повестка не нова. В СССР еще в 1980-х годах академик А.П. Ершов продвигал идею, что «программирование — вторая грамотность». Можно понять, почему эта идея не получила развития тогда. Но почему она до сих пор остается на задворках образования?

Компьютер — это не медиум

В каком-то смысле мы не хуже наших предков. Когда Галилею попал в руки телескоп, он на первых порах видел его назначение лишь в том, чтобы наблюдать за объектами на суше и на море. Компас поначалу использовался не для морской навигации, а для нужд фэн-шуй. И еще в 1988 году прототип айпэда предполагалось применять для ввода в память графиков и кривых.

Нас можно даже отчасти оправдать: скорость распространения цифровых средств не имеет равных в истории. Мы до сих пор подобны героям «Пикника на обочине», играющим с инопланетными артефактами.

Но едва ли можно оправдать современных специалистов по гуманитарным наукам, которые как раз должны выполнять функцию связывания «двух культур», «физиков» и «лириков», просвещать и тех и других. Часто они вместо этого предпочитают размышлять о деградации культуры чтения после микроблогинга или упадке культуры общения после социальных сетей.

Конечно, сегодня выходит много занимательных книжек про интернет: нас то прельщают «когнитивной прибавкой» от использования сети, то пугают «информационным пузырем», заслоняющим от пользователей реальность. Они ничем не лучше университетских курсов по «культуре медиа» или «антропологическим аспектам информационных технологий», которые едва за ними поспевают. Общий недостаток гуманитарных исследований цифрового мира в том, что они касаются либо сáмой его поверхности, интерфейса, либо последствий его функционирования — так что получаются исследования не цифровой реальности, а удручающего состояния общества, которому толком ничего про эту реальность не рассказали.

Протокол TCP/IP, благодаря которому вы открыли эту страницу, не менее блистателен, чем здания Фрэнка Ллойда Райта.

Упомянутый уже Алан Кей, начитавшись Маклюэна, дал в 1970-е годы определение компьютеру: компьютер — это первый метамедиум; это и средство, и особый инструмент для создания других средств. Это представление легло в основу так называемых исследований софтвера, software studies (термин был введен в оборот десять лет назад советским эмигрантом Львом Мановичем). В академии какое-то время считалось, что компьютер лишь симулирует старые медиа, добавляя к ним интерактивность: блог — та же газета, YouTube — тот же телевизор и пр., только все это с «горизонтальной коммуникацией». Но отличительная черта новых, цифровых медиа — это не столько способность к симуляции (или «ремедиации»), сколько программируемость, то есть возможность создавать медиа, которые никогда раньше не существовали и физически существовать не могли.

В известном смысле новых медиа еще не было. Под видом обсуждения новых медиа мы говорили о достоинствах и недостатках отдельных, всегда несовершенных программных продуктов, как если бы, рассуждая о возможностях естественного языка, мы бы касались только популярных любовных романов. В свете этого все критические дискуссии вокруг новых медиа можно перевернуть: это не Фейсбук плох — поскольку он помогает спецслужбам следить за пользователями или поскольку в нем нет кнопки Dislike; это вы не проявили любопытство и не перешли на социальную сеть с открытым кодом, типа децентрализованной Diaspora*, где можно и добавить при желании любую кнопку, и не беспокоиться об утечке личных данных.

Исследования софтвера и продолжили культурологические исследования медиа, и порвали с ними, вытолкнув гуманитариев в технические науки. Известно, что гуманитарии с большой неохотой берутся за изучение технических дисциплин. Но это лишь часть более широкой и глубокой проблемы. Дело в том, что философия, от которой как раз следовало бы ожидать какого-то «синтеза знаний» и обеспечения путеводной нити для других гуманитарных наук, долгое время обходила технику стороной как нечто несущественное или чуждое. А те, кто все-таки брался в XX веке за вопрос о технике, по большому счету ее не знали. Последние двадцать лет западные университеты пытаются наверстать упущенное: там философия техники — одна из центральных тем, в то время как в России ей почти никто не занимается.

Результат — академическая гуманитарная среда, как правило, страдает запущенной технофобией и неспособна составить здравое суждение о будущем культуры и общества. Насколько проницательным могло бы быть это суждение в ином случае, можно судить уже по одной попытке скрупулезного анализа машинного производства, которую предпринял в XIX веке один немецкий политэконом.

Однако сегодняшняя ситуация, в отличие, скажем, от ситуации двадцатилетней давности, благоприятствует техногуманитарному союзу: техника, во-первых, стала физически гораздо ближе к людям, во-вторых, если говорить о софтвере, она сделалась более «гуманитарной», чем во времена бесславного спора «физиков» и «лириков».

Несправедливым было бы винить во всем гуманитариев: «технари» тоже по-своему препятствуют компьютерному ликбезу. Если пороки первых — это известная лень и нелюбознательность (в которой, кстати, трудно упрекнуть «технарей»), то взор последних нередко затуманен технократической гордыней, которую они унаследовали от великого XVII века. Вместе с тем сегодняшним «физикам» все сложнее становится убедить себя и других, что программирование является прямым наследником точных наук, авторитетом которых они еще в 1960-е без особого труда брали верх над «лириками».

Программирование — гуманитарная наука

Те возможные читатели-программисты, которые добрались до этого места, должны были порядком заскучать: говорились в основном очевидные для них вещи. То, что они редко слышат неочевидное, — это либо недоработка гуманитариев, либо зачастую их собственное нежелание слушать.

По цивилизационным меркам программирование пребывает еще в младенчестве — ему чуть более полусотни лет. С учетом скорости его развития неудивительно, что мы пока еще так мало о нем знаем. Текущее состояние computer science точно описали классики компьютерной педагогики из Массачусетского технологического института еще в 1980-е годы: «это не наука» и «ее значение мало связано с компьютерами». Едва возникнув, компьютеры попали в руки военных, желавших использовать их вычислительную мощь для баллистических расчетов или подбора ключей к вражеским шифровкам. Но поскольку все вычисления машина брала на себя, человеку нужно было продумывать скорее логику ее поведения. И это продумывание оказалось непохожим ни на одну известную до того область знаний.

Постепенно усложняясь, эта «наука» приобрела отчетливо гибридные — техногуманитарные — черты. Сегодня информатика в вузах естественным образом начинает выходить из-под юрисдикции математических кафедр. А там, где она еще не вышла или продолжает оставаться подчиненной прежним образовательным стандартам (у нас таких заведений большинство), студенты вынуждены обучаться программированию самостоятельно: волшебное умение решать дифференциальные уравнения, на приобретение которого тратится уйма учебного времени, вряд ли когда-нибудь пригодится им при создании эппа под айфон. Для разработки промышленного продукта гораздо полезнее оказывается знакомство с категориями Аристотеля или с понятием паттернов из теории архитектуры. Но обычно и никакого Аристотеля не надо, а математики хватает в объеме девяти классов.

Сегодня «контрольная панель цивилизации» принадлежит техноэлитам, как когда-то власть принадлежала знающим букву закона жрецам.

Важно отметить эти моменты потому, что математическое знание — это не только планка сложности для гуманитариев (и тем более — «гуманитариев»), но и линия разрыва между гуманитарными и точными науками. По ту сторону этой линии, куда «технари» заглядывают редко, находится то, что составляет сердце гуманитарных наук: это история. Пренебрежение историей — а именно историей техники — есть, возможно, серьезнейший изъян «технического, слишком технического» программистского образования. Его прямое следствие — специалисты по информатике не в состоянии предсказывать эволюцию информационных технологий (скажем, новые парадигмы программирования падают на них как снег на голову). Или же найденные в прошлом эффективные технические решения быстро забываются и следующим поколениям приходится если не изобретать велосипед, то отступать на несколько эволюционных шагов назад (как было, например, с технологией «сборки мусора»).

Если программистам воздается должное, то, как правило, совсем не за то, за что следовало бы. До коммерциализации программного обеспечения (начиная с 1970-х годов) они успели оставить нам образцы техногуманитарных решений, которые однажды займут в культуре место рядом с памятниками музыки и архитектуры. Сегодняшнюю же ситуацию в software engineering можно проиллюстрировать следующим примером: уже больше двадцати лет разработчики Microsoft Word не могут найти в нем «баг», на который за это время поступили десятки тысяч жалоб. Все потому, что современный Word устроен сложнее, чем ракета: это миллионы строчек программного кода (единиц измерения программистского труда), в которых одному человеку не разобраться за всю свою жизнь. Причем около 80% этого кода, по мнению все того же Алана Кея, лишние: следствие бюрократизации труда, требований совместимости с предыдущими версиями и пр. Подозрения пользователей, что с каждой новой версией программы не становятся быстрее и эффективнее, таким образом, имеют под собой основания. Весь расчет у компаний-разработчиков на то, что пока код программы закрыт законодательством об авторском праве и пока пользователи не в состоянии его прочесть, основная масса покупателей не скажет этому вавилонскому хаосу «нет».

В конечном счете именно промышленная гонка, которая не заботится ни о красоте, ни о лаконичности программных решений, есть причина отчуждения программистского труда от образовательной культуры. Экспериментально было установлено, что все необходимое для среднестатистического пользователя — от операционной системы до браузера и графического редактора — можно, если постараться, уместить не в десятках или сотнях миллионов строчек кода (как в случае обычного компьютера под управлением Windows), а всего примерно в двадцати тысячах. Это означает ни много ни мало следующее: эти двадцать тысяч строчек можно напечатать на шестистах страницах и положить перед школьником в виде учебника. Если в течение нескольких лет внимательно разбирать этот текст, как это делается на уроках литературы, выпускник школы будет теоретически способен воссоздать все необходимое на компьютере самостоятельно.

Этот прогноз не будет казаться столь фантастичным, если учесть три следующих фактора. Во-первых, с развитием компьютерной педагогики обнаружилось, что дети более обучаемы, чем считалось ранее. Во-вторых, «с нуля» писать программы нет необходимости: замечательной особенностью программистского творчества является то, что оно накапливает коллективные усилия, которыми, если код открыт, всегда можно воспользоваться. В-третьих, навряд ли в будущем все станут программистами — как все не стали «писателями» после изобретения книгопечатания или появления блогов: не менее важно умение читать код, чем писать код. Это умение может стать гарантией доверия к демократическим институтам, поскольку каждый будет в состоянии, например, проверить алгоритм программы для подсчета голосов на выборах (код, в частности, современной российской системы ГАС «Выборы» является закрытым). Если продолжить аналогию с письмом: писать на бумаге нас учат много лет, и не все при этом выучиваются. Более того, не всем сегодня этот навык пригождается — но мы всегда можем к нему прибегнуть.

 
Второе Просвещение

Аналогию компьютерной грамотности с письменной развивает медиатеоретик Дуглас Рашкофф в книге «Или ты программируешь, или тебя программируют» (2010): сегодня «контрольная панель цивилизации» принадлежит техноэлитам, как когда-то власть принадлежала знающим букву закона жрецам. С законотворчеством сравнивает программирование и гарвардский юрист Лоуренс Лессиг: код осуществляет в сети социальную регуляцию так же, как право — в реальной жизни. В связи с неравномерным распределением технических знаний философы говорят о необходимости второго Просвещения, если воспользоваться выражением социолога Брюно Латура.

Между тем не так страшны политико-правовые последствия цифрового невежества (этот страх питается скорее антиутопическими романами), как то, что мы проживаем жизнь, не зная своего богатства. Мы сетуем на упадок культуры и не замечаем того, что у нас под носом. Что означало бы второе Просвещение? В первую очередь — включение техники в культуру. В силу особенностей развития западного мира техника всегда была отчуждена от культуры, противопоставлялась ей как сфера нечеловеческого. Техника — это якобы всего лишь то, что используется, голая полезность. В действительности технические объекты так же несут в себе человеческие значения, как и эстетические объекты. Красивая вещь самодостаточна, даже если она повреждена. Технический объект, который по какой-то причине не работает, кажется бессмысленным. Но в него могло быть вложено не меньше труда и таланта, чем в признанное произведение искусства: протокол TCP/IP, благодаря которому вы открыли эту страницу, не менее блистателен, чем здания Фрэнка Ллойда Райта. Просто нас никогда не учили видеть в технике подобный смысл. Наоборот — всячески затрудняли доступ к этой, все еще человеческой, реальности, облекая технику в стыдливые покровы обшивки, сменных панелек или интерфейса. Поэтому даже ярые поклонники «Эппл» часто не в курсе, что внутри айфон прекраснее и интереснее, чем снаружи.

Итак, в будущем все должны уметь программировать. Предсказуемой реакцией на этот прогноз были бы слова: я никогда не буду программировать, мне есть чем заняться, пусть за меня это делают специалисты, я хочу оставаться простым пользователем. На них можно отвечать по-разному. Например, так: будучи пользователем, вы и так являетесь «программистом», только с крайне ограниченными возможностями — как если бы из всех слов вас научили только паре дюжин и при этом вы не знали, как они пишутся. Или так: а на что вы тратите свое время как «просто пользователь»? С определенной вероятностью — на самоопустошение от нескончаемого прокручивания «ленты друзей», «лайканья» фотографий и малопитательного чатинга. Это, повторимся, не есть те самые обещанные плоды компьютерной революции. Это отдельные продукты дизайнерского воображения, которые всегда можно улучшить, коль скоро средства для улучшения экономически доступны каждому. Лучшее общение — общение через то, что мы сами изобретаем.

Но наиболее адекватной реакцией на желание «оставаться просто пользователем» несомненно было бы: «Ну, это просто-напросто некультурно». Скорее всего нечто подобное будут говорить нам первые выпускники «цифровых» классов. Как они будут видеть нашу эпоху? Как начало нового культурного расцвета, когда каждый день активируется более полутора миллионов программируемых телефонов. Как эпоху, когда все больше окружающих нас предметов — стиральные машинки, холодильники, микроволновые печи — становятся программно управляемыми благодаря встроенным микроконтроллерам. Если сто лет назад человек чувствовал себя потерянным среди затопивших мир безликих вещей, то сегодня он может при помощи кода вложить в них свое личное начало и тем самым вочеловечить. У нас никогда не было так много культуры, как сегодня. Нам осталось только преодолеть психологический и культурный барьер кода, чтобы пролить свет на новое состояние вещей.