Кимбра: «Это, можно сказать, гимн»

Исполнительница женской партии в мировом хите «Somebody That I Used to Know» готовится стать самой большой поп-звездой из Новой Зеландии

Мировой успех песни австралийско-бельгийского музыканта Gotye «Somebody That I Used to Know» сделал из новозеландской брюнетки Кимбры Джонсон, исполняющей в ней женскую партию, певицу, на которую сделаны большие ставки. Говорят, что она может стать самой большой поп-звездой из Новой Зеландии после Crowded House и Кортни Лав (да, эта скандалистка родилась в Калифорнии, но все детство провела на овечьей ферме в Тихом океане!). В 22-летнюю Кимбру верят настолько, что ее дебютный альбом «Vows» переиздают в России на CD — смелым по нынешним временам пятитысячным тиражом.

До попадания на первые места мировых чартов девушка, которая никогда не обучалась вокалу, зато сама пишет песни, была известна в родной Новой Зеландии и Австралии после победы в телевизионном музыкальном конкурсе и выпуска нескольких синглов.

— Последний год стал прорывом для вас, да? Международный контракт, запись сингла, который стал номером один во многих странах мира, путешествия по этим странам… Наверное, вы об этом всегда мечтали?

— О, да, да! Делиться своей музыкой после такой долгой работы над ней — это счастье. Я начала работать над «Vows» в 18 лет. Я уже была готова представить ее, но мой менеджмент хотел, чтобы я выждала, сделала звук чище. Я думала, что и так все уже отлично — наивно, как положено в 18 лет, — однако пришлось еще потратить время на то, чтобы поработать с разными людьми, научиться самостоятельно делать аранжировки на компьютере. Чтобы прояснить, что я хочу сказать миру как артист. И я рада, что выждала.

— Сейчас вам 22. В этом возрасте четыре года кажутся вечностью?

— Да, это было очень долго. Но если ты попадаешь на первое место чартов с синглом типа того, что мы сделали с Gotye, а после у тебя нет никакого материала в запасе, нет навыков — может быть очень трудно.

— Был ли для вас сюрпризом успех «Somebody That I Used to Know»? В какой-то момент она стала звучать отовсюду.

— Да, это как вирус… Знаю, это сумасшествие. Какое-то время я не могла полностью все это осознать. Потому что я нахожусь внутри процесса. Когда я слышу песню — я слышу свой вокал, разбираю его по кусочкам, ведь я перфекционист. Но потом в Америке были моменты, когда я выходила на сцену, пела и понимала: «Ух ты, все подпевают каждой строчке. Есть люди, которые плачут». Эта песня действительно тронула публику. Теперь я могу посмотреть на это не изнутри, а с другой стороны, и понимаю: это, можно сказать, гимн.

Та самая песня, которую вы наверняка слышали:

— Правда ли, что вы преследовали Gotye с предложениями поработать?

— Нет, он сам мне позвонил! Я познакомилась с Уолли года четыре назад через Франсуа Тетаза — продюсера, с которым мы оба работали. Я была большой поклонницей того, что делал Уолли. Но после этого мы не виделись уже несколько лет... и вдруг он позвонил. Мы записали вокал в моей спальне, он принес микрофоны, поставил их, я спела, поэтому для меня это было чем-то обыденным. Я думала, что песня выйдет на его альбоме, а она не вышла. И вдруг… ну вы знаете, что было дальше (смеется).

— Что ж, это показывает, что хорошая песня по-прежнему находит свою аудиторию.

— Я по-настоящему в это верю. Верю в то, что сейчас востребовано что-то нешаблонное, необычное, эмоции и рефлексия в песнях, а не просто прямой танцевальный бит. Прекрасное время для сочинителей песен. Радостно видеть, что люди снова ищут в поп-музыке честности.

— Хит Gotye помог вам раскрутить собственную карьеру?

— Такие музыканты, как Gotye, дают шанс в поп-индустрии артистам вроде меня. В хите по-прежнему главное — это цепляющая мелодия и все такое. Но если посмотреть глубже, в «Somebody That I Used to Know» есть сложность — там много слоев. Мне нравится делать именно такие аранжировки к своим песням: в несколько слоев, тогда люди будут возвращаться к песне и находить в ней новое. Так что Gotye и другие исполнители, например, Жанель Монэ или Адель — они вроде на вершинах чартов, но делают особенную поп-музыку.

— К тому же этот хит дал вам возможность поработать на записи «Vows» с легендарным аранжировщиком Ван Дайк Парксом.

— Да. Ван Дайк теперь мой хороший друг. Говорю это и сама себе не верю, ведь долгое время он был моим кумиром. Он невероятный человек. Мне хотелось ущипнуть себя, когда я поняла, что я сижу рядом с Ван Дайк Парксом, разговариваю о его встречах с Грейс Келли и Брайаном Уилсоном и записях, которые я слушала в юности. Я разговариваю обо всем этом и слушаю его струнную аранжировку песни, которую я написала где-то в 15 лет!

Там есть синкопы и все такое.

— А еще в записи приняли участие Грег Керстин и Дентони Паркс из экспериментальной альт-рок-группы The Mars Volta. Очень эклектичный набор музыкантов.

— Да, я слушаю разную музыку. Я не разделяю музыкантов по жанрам. Дентони Паркс работал с Джоном Кейлом из The Velvet Underground и всякими метал-группами. И он может дать моей записи столько же, сколько R&B-певец Джон Ледженд. Вы понимаете, о чем я? Если вы видите одно и то же в музыке, вы сможете сработаться в студии. Узнать их точку зрения, взять от них что-то как артист — вот что подталкивает меня к работе с этими людьми. В любом случае всегда можно сказать «нет».

— Вам часто приходилось говорить «нет»?

— Иногда приходилось. Я не буду работать с продюсером, чья музыка оставляет меня равнодушной. Нормально приходить в студию с 10—12 авторами песен и выходить, ощутив связь только с двумя. Вот где ты должен быть сильным и стоять на своем, отстаивая свою точку зрения. Я называю это — строить свой фундамент. Если как у артиста у тебя нет фундамента, тебе будет в дальнейшем очень трудно. Я хочу делать что-то свое — записи, которые выдержат проверку временем. Думаю, что песня Gotye — из таких.

— Как вы опишете свой стиль и звук?

— Иногда я называю это prog pop. В том плане, что многие музыканты, которые на меня повлияли, действительно прогрессивные. Например, The Mars Volta были моей любимой группой в старших классах. Я люблю Майлза Дэвиса и Dirty Projectors, их музыка абсолютно экспериментальна. Но мне нравятся Принс и Майкл Джексон, понимаете, к чему это я? Я ищу точки, где сливаются эти жанры. Моя музыка — театрализованный поп. Вообще сложно объяснить. В конце концов, это просто слова. В музыке, наверное, есть что-то кинематографическое. Может быть, иногда легче выражать мысль образами, а не звуками.

— Самая экспериментальная и театрализованная песня на альбоме — это «Come Into My Head», гибрид джаза, фанка и соула. Еще это самая быстрая песня на альбоме — и самая хаотичная.

— Да, она должна быть хаотичной. Думаю, она о недопонимании между женщиной и мужчиной. Я хотела представить в виде звуков то, что иногда творится в моей голове. Дентони Паркс играл на ударных в этой песне. Так что там есть синкопы и все такое. Там много интересных звуков, слоев. Я хотела, чтобы в некоторых моментах это смахивало на шизофрению, понимаете? Там цепляющий припев, и он правда, как вы сказали, несколько хаотичный. Эта песня — одна из моих любимых, рада, что она вам понравилась.

«Come Into My Head»:

— Что насчет коллабораций? С кем бы вы хотели поработать? Может, с Принсом?

— Конечно, с Принсом. Но мне было бы слишком страшно с ним работать (смеется). Руфус Уэйнрайт — невероятный автор песен, с которым я бы хотела сотрудничать. Dirty Projectors, на мой взгляд, замечательные. О, коллаборации… (вздыхает). Есть еще отличный R&B-исполнитель Bilal, он сейчас делает по-настоящему интересные вещи. У меня действительно большой список тех, с кем я хочу делать музыку. Мне уже посчастливилось поработать со многими из этого списка, с тем же Грегом Керстином, например.

— Говорят, вам на сцену бросают нижнее белье, когда вы исполняете песню «Settle Down». Это правда?

— (Смеется.) Да, бывает, люди необычно на нее реагируют. Просто некоторые воспринимают песню буквально, некоторые — фигурально. И в этом красота музыки: каждый может интерпретировать ее по-своему.

«Settle Down»: