«“Срок” — это сначала программа “Время”, потом религия»

ОЛЬГА ГРИНКРУГ расспросила создателей проекта «Срок» АЛЕКСЕЯ ПИВОВАРОВА, АЛЕКСАНДРА РАСТОРГУЕВА и ПАВЛА КОСТОМАРОВА о том, как они жили и будут жить со своим амбициозным детищем

— «Срок» сразу назвался «Сроком»?

Алексей Пивоваров: Кто-то из ребят первым произнес это слово. И оно легло. Видимо, это был Паша.

Александр Расторгуев: Я был против. Но удачной версии у меня не было, пришлось согласиться на неудачную.

— Срок — чего?

Пивоваров: Срок годности.

Расторгуев: Срок беременности!

Павел Костомаров: Главное, мы надеемся, что тюремная коннотация не окажется на первом месте. Почему-то все только про нее и спрашивают.

Пивоваров: И срок давности тоже. Что-то рождается, а что-то тухнет.

— Что же рождается?

Расторгуев: Я прямо вижу, как накатывает на нас коричневая история.

— У всех троих есть такое ощущение?

Пивоваров: Есть.

Костомаров: А у меня нет. Мне кажется, мы просто были на «Русском марше» и ничего страшного. Я себя так уговариваю. Но я вижу, как что-то умирает. Вот рассерженные горожане мрут как тараканы. Практически вымерли. Их скоро надо будет откуда-то завозить. Все мои друзья, которых я затащил на митинги, давно никуда не ходят, а когда ходили, то ходили для массовости: нам, говорили, невыносимо все, что несут эти горе-лидеры, но надо показать, что нас много. Они не ходят — а я хожу. Потому что это стало работой.

— А на выборах в КС голосовали?

Расторгуев: Я не регистрировался даже.

Костомаров: А я да. Я же всех этих людей снимал и в голосовании исходил из логики киногеничности. Проголосовал за тех, кто мне симпатичен, после наблюдения за ними в «Сроке».

— А как все вообще началось?

Пивоваров: Я какое-то время назад занялся документальными телефильмами. Но тогда, зимой, я понял, что это должен быть не телевизионный, а настоящий документальный кинофильм. А снимать кино я, телевизионщик, конечно, не умею. Начал искать тех, кто умеет, при том что сам я смогу стать соавтором идеи, творческим продюсером. Составил список. Вторым, кому я позвонил, оказался Саша.

Расторгуев: Зачем тебе это понадобилось?

Пивоваров: А зачем снимали «Зима, уходи»? У меня был чисто журналистский импульс: происходят исторические события, их надо документировать.

Расторгуев: А новости, которыми ты отчасти руководишь, тебя не устраивали?

Пивоваров: У меня была своя история о том, как мы освещали митинги, за которую мне совершенно не стыдно. Но новости — другое. У нас сначала была идея снимать документальный фильм, потом документальный сериал и, наконец, документальный фильм онлайн. В процессе производства мы поняли, что нащупали новый жанр, который условно назвали «документальными новостями».

Расторгуев: Мы придумали, что «Срок» — это большой куст разных историй. У Леши есть сверхидея, которую он скоро обнародует, как только допишет концепцию.

Пивоваров: На следующем этапе, который, как мы надеемся, наступит в новом году, мы будем работать над тем, чтобы «Срок» стал проектом не только про оппозицию, а вообще про жизнь. Должна получиться совсем иная история, неполитическая. К сожалению, есть банальная причина, а именно финансовая, по которой мы не можем сразу охватить большой диапазон тем.

— В краудфандинг вы не верите?

Костомаров: Я верю. Но они мне не дают. Приводят какие-то важные доводы, только я их забываю.

Пивоваров: Краудфандинг работает, но однократно. А содержать долгоиграющий проект на краудфандинге невозможно, потому что люди теряют интерес.

Расторгуев: Возможно, собрать первые деньги на монтаж всего фильма — это хорошая идея. Но мы-то хотим начать монтировать, когда у нас из пошаговых действий под названием «ролики» сложится картина фильма. А пока ее нет.

Пивоваров: Если сейчас взять и склеить все ролики в одну длинную колбасу, будет еще одна «Зима, уходи».

Костомаров: «Лето, уходи».

Пивоваров: Но смысл какой? Они сделали отличную работу, и мы не хотим идти вторым номером. Но мы, очевидно, прицелимся в ближайшее время на какой-то фестиваль, будем с ним работать, искать под это спонсоров и международных партнеров.

(В комнату, где происходит разговор, просовывается голова в ярко-синей балаклаве: Зося Родкевич, автор нескольких роликов «Срока», в том числе — истории о том, как Василий Якеменко разгуливает по сибирскому болоту и разглядывает плантации «травы мешковской, целительной» — конопли.)

— Пристальное наблюдение как-то меняет отношение к героям?

Пивоваров: Я о многих героях «Срока» заочно думал по-другому. Оказалось, они совершенно не те, кем кажутся, — как в одну сторону, так и в другую.

Летом была попытка у некоторых лидеров оппозиции сделать Ходорковского закадровым лидером, кандидатурой технического президента. Ходорковский категорически отказался.

Костомаров: Меняется степень близости. «Срок» пока длится полгода, а через три года в людях откроется такое, о чем мы еще пожалеем. Потому что ситуация в стране изменится. Пока просто очень рано — срок не настал.

— Во что в итоге должны вылиться документальные новости? В новую программу «Время», информационный итог дня? В зеркало, которое мы все перед собой держим? Может быть, в агента влияния?

Расторгуев: Если мы и хотим на кого-то влиять, то только на Кремль: я хотел бы, чтобы Кремль отсматривал ролики и говорил: «Да-а, что-то мы неправильно делаем». Но, боюсь, результат будет другой.

Костомаров: Хотя, по некоторым данным, Кремль отсматривает. И даже анализирует.

Пивоваров: Я хотел бы видеть «Срок» зеркалом, в котором более-менее точно отражаются и герои, и антигерои. Мы — наблюдатели.

Костомаров: На самом деле это разные этапы развития. Сначала интернет-программа, потом программа «Время», а потом — религия. Только вы не забывайте в интервью смайлики ставить, а то ж люди прочтут и охренеют.

Расторгуев: Как сказала одна наша сотрудница, есть люди, которые молятся святому Колобку. Вообще в идеологии преподавания у Разбежкиной, многие ученики которой приходят к нам, в «Срок», прописан такой термин — «ноль-позиция». Чтобы что-то увидеть, ты должен прийти с нейтральным сердцем, нейтральным взглядом и нейтральным мозгом. Ноль-позиция — единственное условие для того, чтобы не превратиться в Мамонтова.

Костомаров: А я с ноль-позицией не согласен. Я как раз часто прихожу на съемки с плюс-позицией. Если я разговариваю с Демушкиным, он мне по-человечески интересен, я не хочу вешать на него ярлык «фашистская морда». Мне дико любопытен Бондарик: почему он стал воинствующим антисемитом? И на «Русском марше» я пытался их понять, услышать. Я видел там очень много просто несчастных людей, очень много гормональных дебилов и очень немного конченых ублюдков. Или вот Симоньян: после разговора я вообще стал хорошо к ней относиться. Понял, что это собачья преданность, а не продажность, то есть чувство вполне человеческое. Не знаю, правда, получилось ли бы это с Мамонтовым.

— Вы и Мамонтова хотите снять?

Костомаров: Пришла такая идея. Но, боюсь, мои товарищи ее не поддержат.

(Пивоваров делает перерыв, чтобы договориться о съемках Акунина в связи с выходом нового романа о Фандорине. Костомаров интересуется, не следует ли снять Навального в заплеванном подъезде — в связи с появлением РосЖКХ.)

Пивоваров: Поскольку у нас вроде документальные новости, мы стараемся идти за контекстом.

Костомаров: Гоняемся за энергией. Но энергия совершенно не должна иметь скандальный, желтый оттенок. Если мы натолкнемся на сенсацию, то вряд ли устоим перед таким искушением, но в целом мы все-таки хотели быть перпендикулярнее: если все бегут за записями убийства, совершенного русским Брейвиком, то мы тихонечко идем к Симоньян. Противотоком заниматься интереснее.

Расторгуев: Мне кажется, подлинной сенсацией сегодня являются мысли.

Пивоваров: Проект «Срок» ярко показывает, насколько это редкий продукт.

— Вы начинали с оппозиции, потом в «Сроке» появились самые разные персонажи. Тот же Якеменко. А тех, кто во власти, интересно было бы включить?

Пивоваров: Да. Очень. Мы искренне хотим расширить типологию героев, и если внимательно смотреть, можно заметить, что у нас там появляются люди от власти. Но, к сожалению, они очень редко соглашаются на съемки. Мы многим предлагали, никто однозначно не сказал «нет», но все практически замотали этот вопрос. Вежливо уклонились.

Рассерженные горожане мрут как тараканы. Практически вымерли. Их скоро надо будет откуда-то завозить.

Расторгуев: Проблема в том, что в нашей стране власть не представлена публичными политиками. Она представлена чиновниками, хозяйственниками, предпринимателями, ползущими по чиновничьей лестнице. Среди них нет харизматиков, никто не добивался этой выборной должности путем открытых дебатов. Это скучные герои. Им, как правило, нечего сказать. Самые интересные люди — это их пресс-секретари. И их личная жизнь.

— Одного близкого к власти харизматика, между прочим, можно с ходу назвать — это Никита Сергеевич Михалков. Занимающий, между прочим, выборную должность.

Пивоваров: Кстати, может быть, и стоит.

Костомаров: «Срок/Бесогон».

Пивоваров: Но все-таки он не бюрократ.

Расторгуев: А должности добился, развалив организацию: из нее сбежало все живое.

— В одном из эпизодов «Срока» — селигерском — есть даже Путин. Вот из него вышел бы хороший герой?

Пивоваров: Очень. Но к нему нет доступа.

Костомаров: Это ужасно интересно. Хотя истерические люди в Фейсбуке начнут сразу кричать: «Эшники! Эшники!» Я очень жалею, что не поехал с Сашей на Селигер. В две камеры мы бы там, конечно, развернулись.

Расторгуев: Селигер в первый раз решил сделать политическую смену, на которую собирался позвать оппозиционеров. Я думаю, что это была попытка Кремля установить диалог. Но оппозиционеры в этот момент чувствовали себя в такой силе, что диалог был им не важен и не нужен. Они прозевали возможность конструктивного разговора, а Кремль вдобавок еще и обиделся. Это был момент абсолютного фанаберического высокомерия. Потому что прибудь Навальный на Селигер и поговори он со всеми этими, в общем-то, не кончеными ребятами, можно было бы перевербовать армию Якеменко в армию Навального. Но они высокомерно отказались. А высокомерие — по-любому проигрыш. Сейчас мы наблюдаем высокомерие Кремля: два года Pussy Riot, восемь — Осиповой (хотя это дело неоднозначное), Болотный процесс.

— Что вы видели на Селигере?

Расторгуев: Там было очень много толковых людей и очень много бестолковых начальников этих людей. И это была весьма качественно исполненная декорация. То есть при близком рассмотрении некачественно, но для картинки нормально. В принципе, идея, что государство должно воспитывать, просвещать, занимать руки молодого поколения, давать ему шанс двигаться по разным социальным лифтам, — хорошая. Но, к сожалению, в стране все так привыкли к коррупции, что даже дети этому научились. Половина гражданских проектов, которые там представляли, устроены по коррупционной схеме: в них все запутано, замылено, спрятаны непонятные траты. Ребята эти просвещенные, знают по несколько языков, учатся в хороших вузах. Они с мозгами, но, к сожалению, многие без совести.

(Пивоваров тем временем дает инструкции красивой девушке Кате, которая отправляется снимать Прилепина на пару с Лимоновым. Объясняет, что в сюжете должен быть и третий персонаж — сама Катя, которой полезно будет «повысить свою узнаваемость и капитализацию».)

— Можно спросить, что за девушка, откуда взялась?

Расторгуев: Самотеком пришла.

Пивоваров: Как и все у нас.

Расторгуев: Ее зовут Катерина Щербакова. Сняла два сюжета, которые мы опубликовали. Но у нее пока еще этап пробы.

— Как она должна снимать саму себя?

Расторгуев: У нас есть видеоинструкции под названиями «Я тебя люблю» и «Я тебя не люблю».

Костомаров: Даешь фильм и говоришь: «Снимай так же, только в два раза больше секса».

Расторгуев: И политики.

Костомаров: И они идут и работают. На самом деле первый материал человек приносит, как правило, исходя из своих представлений: он все равно ничего не слышит, что ты ему ни объясняй. Потом, с работы над ошибками, начинается какое-то вхождение — или, наоборот, человек понимает, что это не его. С некоторыми это происходит с лету, сразу приносят классный материал. Но у нас пока небольшая статистика. Человек 20 приходило.

— А сколько осталось?

Расторгуев: Полтора.

Костомаров: Плюс есть люди в регионах, которые что-то присылают.

Пивоваров: Вы не сводите это к числам. Сегодня один, завтра трое, потом опять 15.

Костомаров: Три дня назад пришел парень: «Хочу у вас работать». Мы говорим: «А что ты умеешь делать?» — «Ну, я умею мебель продавать». — «Так продай нашу мебель». В общем, он начал снимать, сделал очень смешную штуку уже. Не умел ничего никогда, живет в Истре, продает мебель и снимает для «Срока». На них-то вся надежда — на этих самотечных, неравнодушных.

— Вы собираетесь все это ставить на поток? И постепенно самоустраняться?

Расторгуев: В августе нас позвали преподавать или вести системные мастер-классы в несколько киношкол, которых сейчас открылось очень много. Мы всем сказали: «Классно, мы готовы! Но если набирать курсы прицельно под “Срок”». Поскольку «Срок» — это история, где создаются разные жанры, но упакованные в один — «репортаж». А освоить жанр — главная задача любого режиссера. Мы предложили такую образовательную схему, все покивали, сказали: «Да, очень интересно» — и пропали.

Костомаров: Лет пять назад проводились кастинги с Чаком Норрисом. Ему говорили: «Приезжай, парень, ходи, улыбайся, мы тебе тыщ 25 заплатим, потом ты уедешь». Потом идет мощная реклама: «Чак Норрис проводит кастинги». Но кастинги платные. По 200 рублей. Зато Чак Норрис, может быть, возьмет в Голливуд. Теперь решили тоньше делать. Появились хипстеры, они работают в офисах, они такие все умные и тонкие. Как бы этих лохов постричь? А вот так: давайте мы вас научим снимать кино. И стали открывать киношколы, куда ходят все эти менеджеры «Газпрома» и оставляют свои бабки. Конечно, мы им с нашими репортажами совершенно не нужны. Но и мы не сфокусированы на взращивании. Нас очень устраивает момент намагничивания: ты подгоняешь электромагнит, «Срок», а какие-то гвоздики, кнопочки сами подтягиваются в это поле. Люди приходящие — самые дорогие гости. «Срок» — лунка, куда российская документальная энергия может втекать и вытекать обратно в люди. К тому же благодаря YouTube мы нащупали дорогу в обход системы. У нашего самого скромного ролика пять тысяч просмотров, у Симоньян — уже 20 тысяч с лишним.

Расторгуев: На YouTube есть статистика в минутах. Выяснилось, что «Срок» люди смотрели уже четыре с чем-то года.

(Костомаров заглядывает в телефон, читает новости.)

Костомаров: Адские вещи происходят! Шесть с половиной лет Лузянину просит прокурор. Охуеть! Кошмар. Вот это действительно ход Кремль сделал. Вопрос, выйдет ли народ?

Расторгуев: Да никто не придет уже. Навальный, Удальцов и Яшин, на которых Развозжаев наговорил, должны по восемь лет схватить, если этому просят шесть. Как раз полностью закрывается первый срок.

— Кстати, о сроках. Вы собираетесь снимать очередную апелляцию Платона Лебедева?

Костомаров: Когда был Вельский суд, мы еще не были зарегистрированы как СМИ. Теперь вот регистрируемся, надо ждать месяц.

Расторгуев: Судьба Лебедева — это уже история, которая не влияет ни на что напрямую. Летом была попытка у некоторых лидеров оппозиции сделать Ходорковского закадровым лидером, кандидатурой технического президента. Она потерпела фиаско. Ходорковский категорически отказался. Таким образом, история смычки нового движения со старыми сидельцами оказалась непродуктивна.

Костомаров: Какой ужас все-таки. Мы ведь 6-го все это видели, во всем участвовали.

Расторгуев: Хотя готовы не были. Мы шли снимать про пшик.

Костомаров: Мы как раз были на мосту, у Навального. Меня тоже пару раз хватали, но отпускали. Наглый вид их отпугивает: там же была куча эшников, которых менты в лицо не знают. В общем, нас не зацепило, хотя мы были в самом месиве. И много всего сняли. Вообще в «Сроке» есть интересная штука. Пока все получается как на детском рисунке, где дерево — без корней. А корни равны кроне по объему, насколько я помню из ботаники. Один отрезок съемок выкладывается в сеть, а другой никто не видит, кроме нас.

Расторгуев: Мы ведь люди, а не просто исполнители ритуальных танцев и услуг. У нас есть своя жизнь, свои убеждения, опыт. Мы с этим приходим к героям. Почему каждый ролик «Срока» — фильм? Потому что за ним стоит художник.

Костомаров: Причем часто не один художник, а два: тот, кто снял, и тот, кто из этого собрал историю. Ты снимаешь что-то, приносишь, отдаешь и говоришь: монтируй так, так и так. А он монтирует совершенно по-другому, и очень убедительно.

Расторгуев: В документальном кино картина возникает на монтажном столе.

Костомаров: Не совсем так. Идеальная форма работы в документальном жанре — совмещение съемки и монтажа.

Расторгуев: Не согласен. Я думаю, что авторы съемок, поскольку они живые участники событий, часто не видят той истории, которую сняли, и ее лучше вытаскивает холодный взгляд монтажера.

Костомаров: Мы играем в противоречия, и тем не менее я считаю: очень правильно, чтобы монтажеры ходили на съемки и снимали, а все, кто снимает, не говорили, что не умеют монтировать. А чтобы не замылился глаз, можно меняться местами. Ролик проходит через шесть-восемь рук, это эстафета. В общем, среди нас происходят такие координационные советы, по сравнению с которыми остальные нервно курят.

— Пивоваров тоже монтирует?

Расторгуев: Не монтирует, но решения принимает очень часто. А формат он каждый день переизобретает. Однажды пришел и сказал: «Ребята, мы можем все. Потому что наш формат — это “мы можем все”».