Филипп Дзядко: «Язык, на котором разговаривают ангажированные Кремлем СМИ, плохой и необаятельный»

Сегодня вышел в свет обновленный номер The New Times. Реформированием оппозиционного издания занимается бывший главред «Большого города». В интервью COLTA.RU он рассказал о планах журнала

— Существует журнал The New Times. У него был и остается главный редактор из тех, кого принято именовать «харизматичными», — Евгения Альбац. У журнала свое, давно сложившееся, лицо и своя аудитория. Чем вызвано твое появление?

— Пару месяцев назад я ездил в Мордовию встречать освободившуюся из лагеря Зару Муртазалиеву, еще одного невиновного человека, которого подонки отправили в тюрьму. Из ворот тюрьмы она вышла с небольшой сумкой — вещи, которые нажила за восемь лет. В ней было два журнала — «Большой город» и The New Times. Номера этих изданий тюремная администрация запретила передавать в бараки как «подрывающие основы нашей власти».

После моего ухода из «Большого города» Евгения Альбац и [издатель журнала] Ирена Лесневская предложили мне поучаствовать в процессе обновления The New Times. Не нужно никому объяснять, что это одно из трех-четырех свободных изданий, выходящих на бумаге, которое делает сильнейшая команда. Я пришел туда работать в сентябре, полтора месяца мы все вместе во главе с Юрой Остроменцким придумывали новый макет. Журнал в нынешнем виде существует пять с половиной лет, какие-то вещи пообносились, нуждались в новом взгляде. Времени было мало, цель была найти новую интонацию, точнее рассказывающую историю нового времени.

— Сейчас ты выпустил новый номер. А что делала Альбац? Как разделены ваши функции?

— Этот вопрос совершенно некорректен. Главный редактор журнала — Евгения Альбац, я называюсь редактором по спецпроектам; собственно, основной наш спецпроект — обновление журнала, которое начинается с этого, 37-го номера. Номер выпустил не я, а редакция The New Times. Я пришел в давно сложившуюся редакцию, без своей команды. Хотя Остроменцкий — бывший арт-директор «Большого города» — это уже целая команда. Изменения мы готовили все вместе — в очень короткий срок, за полтора месяца.

— Каким все же будет обновление The New Times содержательно? Здесь никто не требует от тебя поворота в сторону лайфстайла?

— The New Times — единственный в России неподцензурный политический еженедельник. Других просто нет. Читатель готов к чтению больших, сложных текстов, рассказывающих о той или иной сегодняшней истории или проблеме; такие тексты были и прежде, будут и сейчас. Появятся новые авторы: сейчас много журналистов занимаются не тем, чем собирались, они выдавлены в бессмысленные корпоративные издания. Многим нужна свободная площадка — для высказывания и для рассказывания. Мы хотим, чтобы такой объединяющей живые силы площадкой стал The New Times. Год назад сложно было себе представить, что тексты Григория Ревзина и Валерии Новодворской будут стоять на соседних страницах. Но сейчас это так — время быстро меняется. Я говорил со многими авторами и вижу, что такое издание им нужно. Были и те, кто в The New Times писать боится. Это тоже понятно, но уже неинтересно. Наконец, мы хотим, чтобы The New Times рассказывал не про Москву, а про страну. То, что мы обсуждали с редакцией, — новые авторы, новые темы, новые жанры и главное — новая интонация. Наверное, ближе всего она к ярости, ближе всего к ярости фолкнеровской. И еще — мне всегда казалось, что в хорошем журнале должны присутствовать три составляющие: он должен быть в меру странным, обаятельным и в нем должна быть энергия. Повторю: The New Times — и без всякого моего вмешательства — сильный политический еженедельник с мощными отделами внутренней и внешней политики, с регулярными эксклюзивами в разделе «общество», с серьезной расследовательской и аналитической базой.

— У нас уже был недавно журнал с большими, сложными текстами, одним из знаковых авторов которого был Григорий Ревзин. Название тоже, кстати, писалось латиницей — Citizen K. Его закрытие было объяснено экономическими резонами. Повысит ли инкорпорация условного (и безусловного) Ревзина успешность политического издания в смысле спроса на него? Ставят ли издатели The New Times цель окупить журнал? Широко распространена, например, версия, что рекламодатели бегут от журнала как от огня, опасаясь оппозиционности.

— Закрытие Citizen K, блестящего журнала, было обусловлено прежде всего тупостью и трусостью его издателей и инвесторов. У The New Times с издателем все в порядке, она — соавтор журнала. Вместе с выходом этого номера начинается большая рекламная кампания — ее придумали Вера Кричевская и Ольга Ципенюк. The New Times все читают, а рекламу дать боятся, я лично слышал от нескольких бизнесменов, что им их «кураторы запретили». Поэтому выход для The New Times — подписка. Вместе с коллегами из других СМИ мы призываем всех, кому хочется получать на бумаге неподцензурные мнения и независимую информацию, подписаться на журнал, чтобы помочь ему жить. Сделать это будет очень просто: зайти на сайт, заплатить 3600 рублей и каждую неделю в течение года получать единственный в стране свободный политический еженедельник. Свобода слова — дорого.

— У тебя филологическое образование и, главное, хороший вкус. Проблемой русской «прогрессивной» печати всегда — с народовольческих времен — была чудовищная эстетическая отсталость. Если угодно, эстетический демократизм — в культуре, в отличие от политики, абсолютно губительный. Грубо говоря, если «у них» Минаев и Марина Юденич, а «у нас» Быков и Улицкая — то sub specie aeternitatis разницы никакой. «Советский, антисоветский — какая разница», помнишь? Намерен ли ты делать что-то, чтобы журнал The New Times остался не только в политической истории, но и в истории культуры?

— Давайте будем продолжать печатать тексты, написанные на хорошем и доступном языке, точно рассказывать о сегодняшнем дне — в удобной для читателя форме и адекватном времени дизайне. Задача политического еженедельника — быть источником независимой информации, а не решать литературные амбиции авторов или редакции. Язык, на котором разговаривают правительственные или ангажированные Кремлем СМИ, — он просто плохой и необаятельный. Они же все выглядят отталкивающе. А нам важно, как выглядят вещи, — отсюда новый дизайн The New Times, он свободный, немного книжный, с «воздухом». Это будет распространяться и на «буквы». А что касается Быкова, Улицкой, я с радостью бы их печатал — авторов «Даниэля Штайна» и «Пастернака», прекрасных книг, и при этом, как ты говоришь, «демократичных». Стремление к демократичности мало кто, увы, может сейчас предложить — они умеют, а с вечностью у них уже сложившиеся отношения. The New Times — не советский и не антисоветский, он про информацию, которую почти все боятся сообщать. И история культуры сама разберется, оставлять ли The New Times.

— Коснутся ли изменения сайта? Какая аудитория у журнала больше — сетевая или читатели печатной версии?

— Да, сайт точно ждут изменения, надеюсь, в самое ближайшее время, возможно, в том числе усилиями Веры Кричевской. Сейчас самая важная история — подписка на печатную версию, о ней точно рассказывают сегодня Альбац и [блогер Рустем] Адагамов.

— Я слышал, что твой контракт ограничен тремя месяцами. Так ли это и если да, то чем вызвано это ограничение? Рассчитываете ли вы с Остроменцким за это время создать механизм, способный работать в дальнейшем без вашего участия?

— Для меня важно сейчас, чтобы журнал стал главным в стране. У нас с Остроменцким действительно есть 17 разных других историй, одна, самая большая, с медиа не связана. Но мы же о The New Times говорим? Понимаешь, ведь сейчас как? В политической журналистике есть три-четыре приличных издания, в основном в онлайне. А подавляющее большинство — совсем другие. Есть заслуженные деятели искусства и балета, боящиеся растерять свои источники и бизнесы, им очень страшно, из них песок от страха сыплется. Есть циничные молодые опята, которые напоминают героев Грэма Грина, во время конфликта в какой-нибудь далекой стране сидящих за барной стойкой, периодически выглядывающих за угол улицы и набивающих одной рукой текст «расследования и мнения с места событий» в газету, а другой — сообщения о том, как мы должны жить, в Твиттере. Есть завсегдатаи гостиной княгини Марьи Алексевны, складывающие свои имена в слово «вечность», любящие себя больше, чем новости или героев своих заметок (они, кстати, самые обаятельные). И над всеми ними, как ты говоришь, условный и безусловный Путин, страшный и ужасный. Так вот еще есть компания, которая сидит в окопе и всего этого условного в голове и безусловного на улице Путина на хую вертела. Вот я с ними.