Памяти Вальтера Беньямина. Социальная база Путина

АЛЕКСАНДР МОРОЗОВ о предчувствии гражданской войны

1

6 августа было три месяца с начала очередного путинского заплыва на галерах. Границы протеста уже хорошо видны. Если зимой и в начале мая событием был сам протест, то теперь событием являются его границы и то, что находится за ними. А за ними обнаруживается как раз социальная база Путина. Наша политическая система так устроена, что выборы — со свойственной им борьбой идей, с предложением политических программ — происходят у нас не до голосования, а после. Кандидату в президенты не требуется предъявлять обществу своих планов, объяснять свой будущий долгосрочный курс. Это принято делать в первый год после получения полномочий. Так было и в прошлом цикле. Сначала просто проголосовали за Медведева, и только уже потом была опубликована статья «Россия, вперед!» и прочие материалы, из которых стало ясно, что всходит заря либерализма и модернизации и следует ожидать общественной динамики. Так и теперь. Пока что идут послевыборные репрессии. И содержательные контуры третьего срока совершенно неясны. Они и не могут быть ясны, потому что поиск своей социальной базы в нашей политической системе кандидат в президенты начинает уже после избрания в президенты, а не до.

Поэтому содержанием идущего политического процесса является сейчас самообнаружение путинской социальной базы. Бенефициаром путинского переворота 24 сентября 2011 года является так называемый второй средний класс — молодые силовики и примкнувший к ним государственный люд. Те, кто сформировался в нулевые, те, кому было 18—25 в период начала «восстановления вертикали» и чьи жизненные достижения пришлись на это десятилетие. «Силовой средний класс» в это десятилетие добился первых благ — получены первые миллионы, построены коттеджи, куплены дорогие автомашины. Сложилась «жизненная перспектива». Жизнь семей благоустроена. Родились дети. Надо помнить, что в жизни каждого поколения самым существенным является одно десятилетие — между двадцатью и тридцатью годами, когда складывается профессиональный опыт. Оно определяет весь дальнейший путь человека, выявляет все возможности его роста. Вот такое десятилетие и прожито «государственным поколением нулевых». Значительная часть этого нового корпоративно-силового поколения настроена в отношении системы критически («кухонные разговоры»). Но эта критичность не является источником социальной динамики. Циничное сознание, что «все воруют, везде коррупция, федеральное начальство ничего не понимает, народ брошен», не приводит к отказу от участия в игре по этим правилам. Тем более что недовольство этого второго среднего класса не может найти себя в поддержке либерализма. «Я ехал недавно поездом Москва-Владивосток, со мной в купе ехал начальник райотдела полиции из соседней с Москвой губернии, — рассказал мне мой друг, историк Алексей Миноровский. — Заговорили о протесте. И начрайотдела мне сказал: “Э-э-э, друг, да разве вы в Москве знаете все ужасы нашей жизни”. И полтора часа рассказывал со скорбью про упадок своего района, воровство и бесправие. Конечно, московский городской протест он не может поддерживать, для него это все очень далеко…»

2

Когда после декабрьских выборов и искреннего похода новой молодежи в наблюдатели Путин в ответ прибег к полицейским мерам, многие из вполне лояльно и консервативно настроенных людей удивлялись: «Зачем? Почему Путин не обратился к ним за поддержкой? Они ведь выросли на его политике стабильности». Ответ прост: Путин решил обратиться за поддержкой к другой части этого же поколения. А наблюдателей и прочий креативный класс — бросить в топку. Он отказался от возможности «консенсусной политики» и сделал ставку на «гражданскую войну», в которой ему гарантирована победа. Раскол общества его устраивает. Протест позволяет самообнаружиться новому «благодарному» поколению. И вот оно и самообнаруживается.

3

Теперь перед нами — старыми людьми — стоит вопрос аналогии. Что это — начало нового корпоративного государства в России? Или — конец старого? Это к рулям приходят новые комсомольцы 30-х, которые должны избавиться от дореволюционных спецов и готовы к репрессиям и в собственной среде. Да и вообще готовые на все. Или это комсомольцы 70-х — «романтики с комфортом», то есть не способные к суициду? И ответить на этот вопрос не так просто. Вот представим себе мысленный эксперимент. Сейчас на политическую площадку выходит 30-летний молодой парень — из энергичных — с хорошо подвешенным языком. У него и опыт солдатского участия в Чечне, и интерес к искусству, и идея национального реванша. Он говорит: нам не нужно дегенеративное искусство. Нам нужно искусство радостное и энергичное. Пробуждающее желание жить. Нам не нужны перверсии, пидорасы и декаденты. Нам нужен новый здоровый человек, спортивный, трезвый, с начальной военной подготовкой. Нам нужны большие инфраструктурные проекты — перепланировка городов, новые магистрали, «большая общественная архитектура». Нам нет смысла ждать каких-то благ от представительной демократии, парламенты — это мертвые институты дряхлеющей Европы, которая не может справиться с собственными проблемами. Судить надо по совести и в интересах народа. Духовно-нравственное возрождение — вот что главное сейчас. Он может задумчиво сказать: я уже видел жизнь народа и понял, что коммунисты и либералы — вот от чего все наши беды. Наш народный дух не приемлет ни того, ни другого. Давайте, скажет, поддержим женщин. Те женщины, которые готовы посвятить себя семье, многодетности — из них надо создать всероссийский союз. Для них надо открыть досуговые центры, где они могли бы обмениваться между собой радостью общения. Разве он не будет искренне поддержан значительной частью своего поколения? Разве не отнесутся с пониманием к его словам люди старшего поколения («служу Отечеству!»)? Разве не задумается и значительная часть образованного класса? Ведь такой призыв открывает двери и для очень многих людей из «первого среднего класса». Например, для архитекторов, городских планировщиков, кинорежиссеров, художников. Он открывает и хорошие возможности для юристов, частнопрактикующих врачей, деканов и профессоров (здравствуй, Хайдеггер)…

Нам не нужно дегенеративное искусство. Нам нужно искусство радостное и энергичное. Нам не нужны перверсии, пидорасы и декаденты. Нам нужен новый здоровый человек, спортивный, трезвый, с начальной военной подготовкой.

Остановимся тут в полете фантазии. Никакого такого молодого человека на площадке не видно. (Правда, особо изощренные умы, никогда не видевшие Навального вблизи, что-то подобное пробовали приписать ему. Но это, конечно, чушь. А среди «петь толстых» не нашлось таких рисковых харизматиков, готовых пуститься в опасную игру. Старый клоун Кургинян, конечно, не годится на эту роль.) Но, остановив полет фантазии, надо задуматься: а разве не сам В.В. Путин решил описать изящный кульбит и вписаться в эту пустующую позицию? Разве это не он теперь будет лидером борьбы с дегенеративным искусством, разве это не перед ним теперь приседает дряхлеющая Европа? Разве не к нему стягиваются ожидания дальнейшего «духовно-нравственного возрождения»? Разве это не его сторонники требуют пороть Pussy Riot? Разве это не его суд теперь руководствуется не процессуальными нормами, а моральной правдой народа?

Три месяца прошли вот так. И вот ведь что занятно: уже идет публичная дискуссия о том, как быть между собой левым и либералам. Не так важно, что именно говорят на эту тему: хотят ли левые повесить либералов вниз головой или понимают ценность альянса — это уже детали в сравнении с самим фактом такой дискуссии. И, вот, например: молодые оппозиционеры этим летом еще успевают собраться в пригородных camps. Туда еще тянутся и левые, и либералы. Еще сохраняется объединительная энергия зимы-весны… Хотя их старшие командиры уже втягиваются в новую «партийную игру», регистрируются, готовятся к выборам. А другие их командиры уже примеряются к возможному участию в «культуркампфе».

Разве тем, кто знаком с европейской политической историей ХХ века, не понятно, что сторонники декадентского культурного разнообразия, плутократической идеи представительства, свободных выборов — действительно, в меньшинстве?

Они не просто в меньшинстве. Они — депрессивны, слишком эстетичны, слишком индивидуалистичны. Они настаивают на каких-то никому уже не нужных «культурных контекстах». Разве они не пишут в своих дневниках, что нужно сваливать? И разве не видно, что их настроение — суицидально?

Прямо как у Вальтера Беньямина.