Куда приводят мечты

ЕКАТЕРИНА КРОНГАУЗ посмотрела фильм «Анатомия процесса» и нашла в нем ответы на давно мучившие ее вопросы

Посмотрела фильм Андрея Лошака «Анатомия процесса», показанный телеканалом «Дождь». Важен ли он? Мне кажется, да. Хорошо ли он снят? Я люблю инстаграм — все такое сепия, блюр. Стоит ли о нем говорить? Безусловно. У нас теперь как-то не принято долго обсуждать снятое/написанное/сделанное журналистами. День лайков и перепостов со смешными комментариями — максимум, что ждет автора, разница только в их количестве — и качестве комментариев. Но мне кажется, нормальное обсуждение нужно не только авторам, но и всем нам. От такого разговора мысль все-таки работает лучше, чем от лайков и перепостов.

Мой прадед Лев Бурас был затоплен на барже в 1941 году вместе с другими заключенными — врагами народа. Моему деду, когда его отца арестовали, было двенадцать, ему потом предложили от отца отказаться, но он не стал; часть семьи перестала общаться с другой частью. Дед окончил школу, приписал себе год в паспорте, чтобы его взяли на войну (до конца жизни у него осталась разница в возрасте с братом-близнецом), был летчиком, попал в штрафбат, потерял ногу, оказался в госпитале, где его нашел бывший одноклассник и друг, будущий писатель и диссидент Юлий Даниэль. Так они всю жизнь и дружили. Даниэль его по госпиталю на руках носил, а дед его потом из лагеря встречал. Фотография Даниэля всегда была первым, что я видела, когда входила в квартиру своей бабушки. Сам дед диссидентом не был.

Моей классной руководительницей первые 8 лет школы была Татьяна Великанова, та самая, которая в 70-х открыто издавала «Хронику текущих событий». Ее арестовали в 1979 году, в 1980-м приговорили за антисоветскую пропаганду к 4 годам тюрьмы и 5 годам ссылки. В конце 1980-х ее пытался амнистировать Горбачев, к ней в ссылку приезжали и предлагали написать прошение о помиловании, от чего она отказалась, объяснив это тем, что не считает себя виноватой и, значит, не может просить о помиловании. Все это я узнала еще до таблицы умножения — ну или примерно вместе с ней. В 1987-м ее выпустили, и через два года, когда мне исполнилось пять, родители досрочно отправили меня в школу — она набирала первый класс.

Был ли у меня шанс мечтать о морях и кораллах? Не знаю, вместо обычных девчачьих фантазий о свадьбе я все время мечтала не оказаться предателем на допросе.

История диссидентства мне в жизни была вместо вечерних сказок, походных страшилок и великих романов в пересказе. Помню, как я жаловалась, что Петя на перемене украл у меня ручку, а Татьяна Михайловна в ответ рассказала про презумпцию невиновности; помню, мы ныли в походе, что есть хочется, а Татьяна Михайловна вспоминала, как они раскачивали вагон, когда их везли по этапу и не давали воду.

С тех пор я могу читать, смотреть и слушать о диссидентском движении бесконечно, как и о Холокосте, — есть в этом что-то мазохистское, зато количество участников, событий и сюжетов там безгранично. Это идеальная книга — ее можно читать всю жизнь. Недавно выяснила, что был удачный побег из Собибора, организованный русским заключенным Александром Печерским. Он попал в плен к немцам во время войны, его посадили в «Лесной лагерь», потом выяснилось, что он еврей, его посадили в еврейское гетто в Минске, а потом отправили в Собибор, и там он за три недели организовал побег — из 300 беглецов дожили до конца войны 53 человека. Умер он в 1990 году, никому не нужный, в Ростове-на-Дону, а узнала я об этой истории из голливудского фильма «Побег из Собибора» с Рутгером Хауэром в роли Печерского. Еще 23 года назад с Печерским можно было поговорить, а теперь только кусочки интервью в Ютьюбе и Рутгер Хауэр.

Был ли у меня шанс мечтать о морях и кораллах? Не знаю, вместо обычных девчачьих фантазий о свадьбе я все время мечтала не оказаться предателем на допросе. Вообще представляла этот допрос во всех его деталях. В детских ночных фантазиях я ставила себя в самые невыносимые тупики, о которых даже сейчас страшно написать, и пыталась понять, как в этой ситуации промолчать и никого не сдать. А уже потом, родив первого и второго сына, представляла себя Горбаневской в 1968-м, перед входом на Красную площадь, и в который раз решала: это подвиг и ответственность или безумие и безответственность? И где — я?

В этом смысле процесс Якира—Красина, о котором снят фильм «Анатомия процесса», и был для меня самой мучительной и значимой точкой всего диссидентского движения. Процесс, на котором два лидера диссидентского движения дали показания на 200 человек, а после приговора — покаянную пресс-конференцию для советских и западных корреспондентов. Это история не про обычных людей, которые сломались на допросах, не про превосходство сильных бойцов над слабыми обывателями, не про героев и предателей — а про героев-предателей. Апофеоз моих одиноких ролевых игр.

Недавно я написала пост в Фейсбуке, пытаясь завести этот разговор в связи с текстом Кати Гордеевой «Невозможность острова»: меня интересовал вопрос, может ли человек оставаться честным, не будучи бойцом. Все ли должны быть готовы бороться и жить в экстремальных условиях? Обязательно ли сознание несправедливости побуждает человека к активным действиям? Может ли он не ходить к Мосгорсуду не из трусости, а просто потому, что умеет, любит или считает правильным заниматься чем-то другим? Надо ли делить мир строго на бойцов и подлецов? Да, рано или поздно придет черед выбирать — но, может, не обязательно требовать от людей делать этот выбор прежде, чем он перед ними встанет? Примерно о чем-то таком я тогда написала. В ответ было много лайков и перепостов и бессмысленный спор о том, можно или нельзя работать в РИА Новости.

В фильме Андрея Лошака на мои вопросы нашлось гораздо больше ответов. Людмила Алексеева говорит, что Якир боялся, а значит — нельзя ему было заниматься этим, но он не мог не заниматься — его распирало. Габриэль Суперфин, один из тех, кто сел из-за показаний Якира, а спустя три месяца точно так же давал показания, — невероятно честно и как-то очень просто объясняет, что происходит внутри у человека, который «течет» на допросе, что он тогда думал и как ему удалось все-таки в итоге отказаться от своих показаний. Виктор Красин рассказывает, как доживает свои 40 лет одиночества и кары за тот процесс. А Юлий Ким говорит, что отошел от диссидентства, потому что был к этому труду не готов.

Это история не про обычных людей, которые сломались на допросах, не про превосходство сильных бойцов над слабыми обывателями, не про героев и предателей — а про героев-предателей.

Я не знаю, насколько фильм Лошака понятен людям, не знавшим и не читавшим про этот процесс ничего. Не знаю, насколько он глубок. Самое хорошее в нем — отсутствие того осуждения, желания сводить счеты, ощущения превосходства по отношению друг к другу, которые часто сквозят в книгах диссидентов и о диссидентах. Герои фильма уже могут смотреть на себя и других участников тех событий отстраненно.

Недавно наткнулась на одном украинском сайте на интервью психиатра Семена Глузмана, который отсидел семь лет за то, что влез, только-только закончив Киевский мед, в дело генерала Григоренко, провел заочную экспертизу истории болезни и заключил, что тот совершенно нормальный человек, а вовсе не душевнобольной, каким объявила его советская психиатрия. Еще одна малоизвестная глава этой бесконечной книги. В интервью Глузман говорит: «Человек не должен знать, способен ли он на предательство, на стойкость к холоду и голоду, на сопротивление злу, угрожающему ему и его близким».

А я вот только об этом и думаю всю жизнь. И, судя по фильму, не я одна.