Навальный в чреве кита

Что нас ждет утром 9 сентября? Версия АЛЕКСАНДРА МОРОЗОВА

 
1.
Девятого утром проснемся — а выборы кончились. Совсем. На целый год. И — наоборот — начнется все то, что временно поблекло на фоне выборов: новая сессия Госдумы (со многими привлекающими внимание законами, которые можно обсуждать, но повлиять на ход их принятия невозможно), Олимпиада и шум вокруг нее, новые коррупционные посадки в регионах. Новые политические задержания, аресты и назначение различных наказаний как организациям, так и отдельным гражданам. Одним словом, рутина. Примерно такое состояние было в конце лета 2012 года, когда зимне-весенний уличный протест после 12 июня иссяк и московским оппозиционным группам пришлось придумывать ненужный КС, а Навальному — «машину пропаганды добра». И то и другое было способом потянуть время до той поры, пока протест за что-нибудь живое не зацепится.

И вот он зацепился за мэрские выборы. Но зацепился он как бы на новых условиях. Кремль одумался и решил, что 20-процентный московский электорат нельзя поручить исключительно Следственному комитету, то есть объявить «врагами государства» и «пятой колонной». Для такого сегмента это слишком. 5% — да, можно объявить «экстремистами». Но не 20. Тут требуется какое-то политическое решение. И вот Кремль пока тычется. Точнее говоря, даже не Кремль, а Володин (с Бадовским и Костиным) с Собяниным (с Капковым) — на свой страх и риск. В этот рискованный коридор вошел Навальный и начал его расшивать, опробовать его стенки на эластичность. И Навальный совершил свой очередной «подвиг Ланцелота». На маршруте по этому коридору было три станции, где «отнимают жизни». Первая станция: поскольку Навальный под приговором, то один неудачный шаг — снятие с выборов, тюрьма. Вторая станция: 6%. До выборов ему симпатизировали все политические активисты. Но как только начались выборы, все очень захотели, чтобы он добровольно закапсулировался в узкой зоне «идеологически озабоченного электората». «Яблоко» требовало, чтобы он полностью соответствовал требованиям «Яблока». Левые требовали, чтобы он явил миру слова приверженности антифашизму. Образованные либералы требовали, чтобы он предъявил «программу развития города». Необразованные либералы требовали, чтобы он заявил себя яростным борцом за права мигрантов, геев и самих либералов. Иначе говоря, каждая из групп хотела, чтобы он отчетливо идеологически самоопределился в одну из 6-процентных групп. Но Навальный умело обошел все эти «идентичности». На третьей станции его ожидала угроза в виде встречной блестящей и изобретательной кампании Собянина, но он прошел и ее без остановки, потому что Собянин провел очень скучную кампанию. А сам Навальный провел классическую насыщенную кампанию на пределе тех возможностей, какие у него были. Обращаясь через голову многих своих союзников по московскому протесту 2012 г. прямо к неполитизированному, преимущественно молодому электорату, он собрал почти NN голосов (прогнозы сегодня публиковать уже запрещено, и я опускаю проценты).

«Электорат» нельзя долго удержать после выборов без нового лозунга, без ясной перспективы. Такой перспективой является требование роспуска Госдумы и назначение досрочных выборов.

2.
Что означает эта доля голосов и что из нее следует? Пока ничего. Но можно оценить «коридор возможностей». Навальный вовлек в кампанию огромное количество волонтеров, многие стали не просто сочувствующими наблюдателями, а участниками. Теперь у Навального есть не просто «блог-аудитория», а массовая офлайн-организация, имеющая опыт мобилизации. Это момент существенной новизны. Но «электорат» нельзя долго удержать после выборов без нового лозунга, без ясной перспективы. Такой перспективой является требование роспуска Госдумы и назначение досрочных выборов.

Требование вполне понятное: четверть населения не только Москвы, но и других городов-миллионников не имеет своего представительства в ГД. Прохоров и Навальный могут выйти на эти выборы в качестве конкурентов или союзников и получить фракцию или две в обновленном парламенте. При этом досрочные выборы должны проходить уже в условиях честного счета, при другом составе ЦИК. И означать реальную реформу партийно-политического представительства. Я не исключаю, что Володин сейчас является сторонником такого решения, считая, как и Сурков ранее, что контролируемость парламента со стороны Кремля сохранится и в случае свободных выборов.

3.
Но Володин — это лишь «четвертая станция» на пути Навального. И не самая важная. Володин не является «членом Политбюро» (как это описывает Е. Минченко). Он сидит на скамейке ниже, чем группа путинских друзей-миллиардеров, управляющих основными активами системы. Володин (как и Сурков ранее) — пасынок, а не родной ребенок. Он — лишь один из менеджеров у этой группы миллиардеров и в случае неудачных решений отправится в отставку, как ранее Сурков. Володин не может дать никаких гарантий относительно «политической реформы». Такие гарантии может дать только ближайший круг «пиночетовских генералов» (в нашем случае — кооператив «Озеро»). Володин не является политической фигурой. Он — политтехнолог, задачей которого является решить проблему расширяющегося недовольного сегмента электората любым способом: залить его деньгами, дать ему фракцию, согласиться исключительно на полицейское решение, перевести политическое в гуманитарное и т.д. и т.п. Если «братья Путина» («Политбюро») решат, что политическая реформа — то есть переход к свободным выборам — возможна, то Володин может ее осуществлять. Нет — нет. В настоящий момент нет никаких признаков того, что «Политбюро» приняло такое решение. Политическое решение не может быть передано шепотом, через Володина группе экспертов. Политическое решение — если оно когда-либо состоится — Путин должен будет сообщить прямо, urbi et orbi, так, чтобы это было понятно и внутри, и снаружи. Потому что реформа, ведущая к публичной политике, и должна начинаться с публичного оглашения намерения. Публичную политику нельзя стимулировать, самому оставаясь в «темной комнате». Это непреодолимое contradictio in adjecto.

Навальный в эту кампанию сделал все что мог для того, чтобы многие почувствовали, чем живое отличается от мертвого.

4.
Иначе говоря, станцию «Володин» Навальный в некотором смысле уже прошел. Во время московской кампании Ланцелот-Навальный сражался с «драконом» в виде Собянина-Володина. Но сама эта битва может быть понятна только с учетом ландшафта. А происходит она не на Среднеевропейской равнине, а в чреве кита. Ее участники давно проглочены кооперативом «Озеро» и сидят у него в желудке, откуда и они, и все мы ищем выход. Митинги Навального происходят не на московских площадях, а в темном брюхе гигантского существа. Навальный на митингах часто упоминал этого кита — «Ротенберги», «Тимченко», «Ковальчуки», «Якунин» и проч. Ему за это пеняли: зачем, мол, он о ките, а не о «позитивной платформе благоустройства города». Но смысл-то участия Навального в выборах мэра заключался вовсе не в том, чтобы захватить контроль над велодорожками. А исключительно в том, чтобы продвинуться на шаг в направлении федеральной политической реформы. И эту дистанцию Навальный прошел успешно. Теперь у него на руках то ли движение, то ли партия, а еще и опыт масштабной кампании в крупнейшем городе страны. Даже кремлевские аналитики вынуждены признавать: был «блогер», а стал «федеральный политик». Главный результат мэрской кампании в Москве — появление нового политического рычага. Плечо рычага увеличивается. Если Навальный останется на свободе, он найдет собственный ход. Ранее ему удавалось во всех ситуациях найти наиболее рациональное продолжение, сохраняющее энергию движения.

5.
«Электорат Навального», который условно приходится называть «молодым новым городским классом», вряд ли чем-то отличается от сторонников «Яблока», от тех, кто входит в орбиту комитета Кудрина, от тех, кто поддерживает Прохорова. Эта четверть совершенно еще социологически не изучена. Отчетливо эти лица впервые можно было увидеть на Манежной в день ареста Навального. Это не «хипстеры», не «либералы», не «националисты». Такие слова не дают возможности понять то дополитическое, эстетическое ожидание, то единство вкуса, то видение возможного благоустройства жизни, которые объединяют этот новый городской слой. В Навальном он опознает себя — через слова, через образ семьи, через стилистику поведения. Через отчетливое противопоставление мертвого и живого. Прилив выборов уходит. Отлив обнажает берег. На берегу все тот же рельеф — мертвые валуны бюрократии, распадающаяся «партия власти», «странный Путин» с роковой ошибкой «третьего срока», большие машины госкорпораций, суды без правосудия, трудолюбивая Администрация президента, пытающаяся построить «политическую конкуренцию без сменяемости власти» и включить в контур этой концепции в том числе и Навального. Все это — морок, обескровленный мир теней, обескровленное общество, привыкшее к патологии как к норме. Что бы ни происходило после 8 сентября, несомненно, что Навальный в эту кампанию сделал все что мог для того, чтобы многие почувствовали, чем живое отличается от мертвого.