Человек с киноаппаратом

Кто посмеет не дать «Нацбест» «Маше Региной» Вадима Левенталя, интересуется АЛЕКСЕЙ БАЛАКИН

Свой дебютный роман Вадим Левенталь писал пять лет. Сейчас ему тридцать — оптимальный возраст для публикации первой большой прозаической вещи. К этому возрасту он уже приобрел некоторую известность как литературный критик и газетный колумнист. Правда, его критика всегда стабильно скучна, а газетные колонки удаются через две на третью — и поэтому анонсы «Маши Региной» читались мной с известной долей скепсиса. Конечно, журнальная поденщина не требует работы с максимальными затратами душевной энергии, однако если в однодневных текстах их автор не демонстрирует ни остроты взгляда, ни глубины понимания, ни особенного умения связывать слова в строки — то трудно поверить в то, что это будет продемонстрировано в романе.

Но, к счастью, ожидания не оправдались. Выражаясь высокопарно, как говаривали в старину, выход этого романа явил нам рождение нового писателя, за дальнейшим творчеством которого теперь просто обязаны следить все неравнодушные к современной отечественной словесности. А говоря попросту — Левенталю удался крепко сбитый, профессионально сделанный роман, написанный ровно и в меру элегантно, выдающий в его авторе мудрость, наблюдательность и удивительный стилистический такт.

«Маша Регина» — история упорной и талантливой провинциальной девочки, к тридцати годам ставшей известным европейским режиссером. Цепочка событий в романе не всегда линейна, но складывается в определенную последовательность. Картины заштатного городка, где жизнь не меняется десятилетиями, где люди живут почти по инерции, не пытаясь преодолеть замкнутый круг, в который их поместила судьба, сменяются туристическими открытками с видами Петербурга и его непарадными, тайными закоулками (чувствуется, что петербуржец Левенталь почти до умопомрачения любит свой город). Затем Европа, но европейский антураж в романе почти отсутствует, прописан бегло и вскользь. Сделано это едва ли не специально: переселившись в Германию, Регина уже не живет; ее уже полностью захватывает творчество, становясь ее манией, ее проклятием. Вопреки обстоятельствам попав в закрытую школу-интернат, она потом случайно, за компанию, поступает в театральный институт, случайно, ради интереса, берет в руки камеру, снимает с коллегами-студентами короткометражку... и потом ей остается только двигаться от фильма к фильму, каждый следующий будет забирать у нее больше и больше сил, больше и больше душевной энергии, в конце концов захватывая ее полностью, без остатка, — по сути, убивая в ней человека. Региной достаются и широкий (для артхауса) прокат, и аплодирующие стоя зрительные залы на премьерах, и удушающее внимание журналистов, и различные ветви-медведи — но все это для нее только лишние хлопоты, раздражающие и отнимающие время. Однако для киноиндустрии подобный антураж едва ли не обязателен. Можно сочинять гениальные стихи и хоронить их среди любимых книг; можно писать гениальные картины и относить их на чердак; можно сочинять гениальные партитуры и складывать в самый дальний ящик письменного стола — в надежде, что их найдут и по достоинству оценят потомки, что они рано или поздно вырвутся из временного забвения, прозвучат, будут оценены, станут частью культуры.

Не то в кинематографе. Становиться великим и признанным нужно здесь и сейчас, ведь пролежавшая двадцать лет в монтажной комнате кинопленка может стать объектом внимания только в том случае, если запечатленный на ней фильм принадлежит уже знакомому по другим работам режиссеру. Признание коллег и широкий прокат — это не сладкие плоды успеха, а лишь необходимые условия, позволяющие запустить в производство следующий фильм. Причем Регина не в состоянии подпитываться выпадающей на ее долю славой. Фильм для нее — не конечный продукт выражения своих мыслей, образов, эмоций, но непрерывный процесс, прежде всего процесс душевной муки, который она не в состоянии остановить, тем самым выжигая вокруг себя все живое. «Работа нужна была ей, как опустившемуся алкоголику нужна с утра настойка боярышника, — иначе пришлось бы остановиться и посмотреть с холодным вниманьем на то, что ей уже почти тридцать, что она предала своих родителей, разбила жизнь двум мужчинам, сама при этом мучается одиночеством и пока еще не сняла ничего такого, за что ей не было бы стыдно по самому большому <...> счету» (стр. 189). Это бесконечное самонеудовлетворение, эта непрерывная погруженность в работу, которая не прекращается ни на минуту, отталкивают от нее самых близких, преданных людей, даже ее собственную дочь. «Аня принесет маме расчириканный цветными карандашами лист и станет рассказывать: это мой дом, это я, это крокодил, это корова... — а где мама? — Аня задумается, глядя куда-то в сторону, и скажет: мамы нет» (стр. 267). Так в конце концов и произойдет — мамы у Ани постепенно не станет.

Финал романа открыт для интерпретаций.

В романе немало говорится о фильмах, которые сделала Регина. Причем о них говорится ровно столько, чтобы пожалеть, что они в действительности не были сняты и посмотреть их нельзя. Но «муки творчества» прописаны подробно и очень приземленно, без столь любимых авторами и читателями пошлостей, почти необходимых при романическом описании творческого процесса. Набросок, превращающийся в серию рисунков — визуальную партитуру будущего фильма; режиссерский сценарий; терки с продюсерами; выбор натуры; ругань с актерами и техническим персоналом; ночные бдения у монтажного столика — все это занимает в тексте больше места, нежели рассказ о фестивальных триумфах и пресс-конференциях. Все признаки гламурной жизни, неизбежные для кинематографа, отсутствуют, их нет в романе, как нет их в настоящей, подлинной жизни Маши Региной. Потому что Левенталь пишет не биографию кинозвезды, а рассказ о разочаровании и крушении талантливого человека, отказавшегося от жизни ради творчества. Поэтому не стоит искать никаких прототипов, не нужно гадать, с кого списана главная героиня. Иногда на шмуцах типологически близких романов их кокетливые авторы ставят текст вроде «Все лица и события, описанные в настоящем романе, вымышлены, и любые совпадения...» На «Маше Региной» такого текста нет, хотя здесь он был бы наиболее уместен.

Финал романа открыт для интерпретаций. Левенталь предоставляет читателю самому догадываться, что же произойдет с главной героиней, хотя по тексту рассыпаны намеки, что в итоге ее ничего хорошего не ждет. Врач швейцарской неврологической клиники, куда поместили уже почти потерявшую связь с внешним миром Регину, произносит монолог — о ней, о ее творчестве — и вспоминает прочитанное им интервью, где она рассказывает об одном из своих замыслов: «Я хотела бы снять фильм о Колумбе, о том, как он добивается своей экспедиции, обивает пороги, умоляет, угрожает, убеждает, заставляет, потом собирает свои корабли, вглядывается в лица матросов, гоняет носильщиков, проводит пальцами по просмоленным щелям, командует отплытие, его жадный взгляд, жестокие руки, жаркий ветер, хлопают паруса, скрипит дерево, и подплескивает тяжелая вода, борта кренятся, и кричат недовольные мужицкие голоса, корабельные священники поют с каждым днем все более грозно, подходят к концу запасы, нет никаких карт, и некуда ткнуть пальцем разъяренной команде, стучат брамсели и реи, вода меняет свой цвет, и, глядя на нее, бледнеют морщинистые лица, гнетет тишина, и несколько матросов секут в назидание другим, нельзя расстаться со шпагой, и ноги все более злобно цепляются за палубу, темнеет небо, и все ближе подбираются молнии, приходится орать на команду из всех сил, а карты нет, нет, нет, потом крутятся между кораблями акульи плавники, бритвами режут воду, презрительный взгляд вниз и такой же — на делегацию, пришедшую от всей команды просить повернуть назад, сечь, сечь их, а насколько видит глаз вокруг — соленая и злая пустыня, и кроме звезд и компаса ничто не связывает с миром три мелкие щепки, туго, на одной его воле пробирающиеся вперед, куда — никто не знает куда, и садятся на мачты птицы, и море нежнеет, и ветер несет незнакомые запахи, и худой матросик откуда-то сверху испуганно кричит: земля! Земля!» Этот фрагмент — по сути, аллегорическое описание съемочного процесса, похода к новой земле, к новому фильму. Только снимет ли его Регина? Спрошу иначе: доплывет ли она до неведомой земли — и что это будет за земля?

Если верить Левенталю, то после премьеры одного из фильмов главной героини газета Die Welt вышла со статьей «Кто посмеет не дать “Медведя” Региной» (стр. 207). Перевернув последнюю страницу романа, хочется спросить и мне: кто посмеет не дать «Нацбест» Левенталю? Если бы такой или подобной премии и не существовало, то специально для «Маши Региной» стоило бы ее выдумать.

Вадим Левенталь. Маша Регина: Роман. — СПб.: Лениздат, 2013. 351 с.