Пронырливый, как коростель

Премьеру «Ивана Грозного» Юрия Григоровича сыграли в Большом театре меж Хэллоуином и тридцатилетием со дня смерти Брежнева. АННА ГОРДЕЕВА получила на премьере привет из времен Леонида Ильича

Великий князь и государь всея Руси (артист Павел Дмитриченко — угловатый, костистый председатель профкома Большого театра) спускается с трона к подведомственным гражданам. Трон стоит на огромном сундуке в глубине сцены, с него ведет убранная красным ковром лестничка (во втором акте ее уберут — как знак того, что связь царя с народом потеряна). По этой лестничке герой спускается, пошатываясь и тряся вбок каждой ногой. Задуманы эти движения, несомненно, как угрожающие, но кажется, будто Грозного подвел мочевой пузырь и царь старается избавиться от неприятных капель в штанинах.

Юрий Григорович впервые поставил «Ивана Грозного» в 1975 году. Все лучшие его спектакли — «Легенда о любви», «Щелкунчик», «Спартак» — вышли до 1968-го. Затем — шесть лет молчания, когда в человеке явно что-то корежилось, портилось, тухло — ухудшились отношения с труппой, зато расцвела клака. И, наконец, появился этот самый «Грозный». После него будет в 1976-м плоская «Ангара», угрюмо-безжизненные «Ромео и Джульетта» и туповатый «Золотой век». Все — хореографа Юрия Григоровича уже не будет. Останется человек, мучающий своими редакциями классику, не пускающий в театр ни одного талантливого хореографа со стороны и прозванный Плисецкой «маленьким Сталиным». Гадать, почему перелом случился именно тогда, виноват ли мир вокруг (постпражская реальность и принятое балетмейстером решение «все действительное разумно») или просто талант исчерпался, — бессмысленно. Так случилось, и все.

Сцена из балета «Иван Грозный»

Главный герой в «Иване Грозном» в соответствии с либретто (сам Григорович его и сочинил) тоже должен меняться довольно радикально — от влюбленного юнца до жестокого тирана, устроителя массовых казней, подробно предъявленных на сцене — тут и удушение голыми руками, и петли-удавки, и насильственное вливание в рот отравы. Но вот проблема — он не меняется. Ни хореографически («говорит» Грозный всегда одинаково — в «речи» большой процент движений народно-характерного танца), ни актерски (и Павел Дмитриченко, и виденный мной через день Владислав Лантратов стараются воспроизвести маньячную одержимость героя, получается довольно монотонно). Быть может, для того чтобы сочинить (и отрепетировать с артистами) историю о том, как вот был счастливый человек — у него вороги убили жену — он начал резать всех бензопилой, надо не только уметь обращаться с «Дружбой», но и помнить о том, каково это — быть счастливым человеком?

Этой памяти нет в спектакле. Потому Иван и в диалоге с выбранной им в невесты Анастасией (на премьере Анна Никулина, затем Ольга Смирнова) также больше похож на разваливающегося на части мрачного гоблина, чем на влюбленного. Впрочем, невеста, которой выданы километры па-де-бурре (семенит девушка на пальцах… и семенит… и семенит… проснешься — она все так же кротко перебирает пуантами), не имеет никаких личных характеристик (она едва отличима от дюжины подруг, которые также являлись на смотрины, но которым повезло больше — царь на них внимания не обратил). Безликость Анастасии естественна — балет не про нее, балет про Ивана Грозного. Никулина подчиняется этим правилам игры, Смирнова — по природе более властная, законно осознающая свою «балеринскость» танцовщица (мы помним, да, что балерина — это не любая девочка в пачке, а только исполнительница главных ролей, под которую строилась пирамида классического балета?) не желает быть серой мышью и движется ярче и увереннее, но балет это не спасает — просто нет текста.

Сцена из балета «Иван Грозный»

Зато в «Грозном» есть многочисленные самоцитаты, механически выдернутые из прежних постановок (больше всего из «Спартака», но и ранний «Каменный цветок» просвечивает, и «Легенда о любви»). Есть акробатические (весьма опасные) поддержки — особенно в сцене, где Грозный мается с трупом свежеотравленной боярами Анастасии, периодически опуская покойницу вниз головой, ногами свечкой вверх, при этом держа ее за своей спиной. Есть крестные знамения: Дмитриченко машет рукой так, будто проверяет, не отвалились ли звездочки на невидимых погонах. Народные гуляния: примитивные настолько, что в массовку можно нанимать студентов института физкультуры. Шесть колоколов над сценой, сделанных из какой-то бутафорской фигни, — они колышутся на ветру и говорят о том, что все — подделка. И единственная декорация — три полупрозрачных занавеса, что очерчивают круги в глубине сцены, открывая то сундук с троном, то места дислокации злокозненных бояр; да, Симон Вирсаладзе был одним из лучших художников своего времени, но сейчас это выглядит так, будто сценограф за пару лет до премьеры впервые вырвался в загранпоездку и был потрясен вращающимися дверями какого-нибудь супермаркета.

И еще там есть Курбский.

Сцена из балета «Иван Грозный»

1975 год. В многотиражке Большого театра «Советский артист» балетные комсомольцы только что осудили Солженицына, в КГБ начали травить Войновича, полным ходом идет пропаганда в духе «а сало русское едят» и «Сталин выиграл войну». Курбский (исторический), сбежавший в Литву и оттуда обличавший в письмах припадочного царя, просто обязан был стать в балете ревнивым уголовником (рвавшиеся к власти бояре, решившие отравить Анастасию, приглашают его поучаствовать в заговоре — и хотя чашу с ядом подносит царице не князь, он при том присутствует и не препятствует). «Западник» должен был оказаться трусом и подонком, «вождь-патриот» — суровым защитником народа. Но Григорович высказался не только о «мире снаружи». Миру внутри театра досталось тоже — правда оказывалась за «неклассическим», «непринцевым» героем. Недаром для первого состава сейчас хореограф выбрал Дмитриченко — в его репертуаре лесничий, сарацин и мелкий кабацкий бандит. А «принцы» — основа мирового театра — оказывались в Курбских («речи» этого героя в большей степени учитывали классические каноны). В «Иване Грозном» Григорович заявил, что победил классику, что вся эта тонкошеяя сволочь пикнуть у него не посмеет; тем, кому не нравится, — дорожка к литовской границе. Сегодняшние младые Курбские — Артем Овчаренко и Денис Родькин — надежда Большого театра в классике, где исполнителей на роли благородных особ раз-два и обчелся. Оба славно провели свои спектакли, были вполне летучи в своих собранных из клочков былого Григоровича партиях и выразительно простирали руки к умирающей Анастасии (Родькин актерски был более убедителен — его коллега, кажется, больше думал о чистоте па, чем о том, что чувствует его герой, — но и то сказать, в эту мелодраму поверить непросто, а станцовано было здорово). И оба раза это было похоже на использование BlackBerry в качестве мухобойки.

Сцена из балета «Иван Грозный»

Премьеру «Ивана Грозного» сыграли меж Хэллоуином и тридцатилетием со дня смерти Леонида Ильича Брежнева. В спектакле обнаружились и жутковатые (смертушки — убийства — танцы с покойницей), и трогательно-сенильные черты, включая по-стариковски разваливающийся ритм представления. А вот в финале все соединилось — шабаш, устроенный клакой (ее было адски много — и перед началом можно было наблюдать, как грамотно распределялись платные хлопальщики по самым акустически выгодным точкам), был прямым приветом из времен Леонида Ильича. Но времена все-таки меняются — в брежневскую эпоху, после того как один из лучших балетных критиков отечества Вадим Гаевский в своей книге констатировал факт, что Григорович как хореограф кончился, книгу эту («Дивертисмент») изъяли из продажи и тираж ликвидировали, издательство разгромили. Сейчас таких эксцессов не ожидается — только клака со своими виагрическими восторгами иногда выливается в интернет. Сталин сползает по крыше, пронырливый, как коростель. Аминь.