Марк Фейгин: «Меня часто упрекают, что мы склонны к самопиару. Глупо это отрицать»

ИЛЬЯ АЗАР («Лента.ру») поговорил с адвокатом Pussy Riot о скандале, связанном с регистрацией бренда Pussy Riot, в которой 30 октября отказал Роспатент

2 ноября в газете «Коммерсантъ» появился материал «Панк впрок», который впервые громко известил общественность о том, что адвокат Pussy Riot Марк Фейгин от лица фирмы «Веб-Био», принадлежащей его жене Наталье Харитоновой, еще в апреле подал заявку в Роспатент на регистрацию бренда Pussy Riot. Там же сообщалась, что «Веб-Био» уже заключила контракт с британской компанией Roast Beef на съемки фильма о суде над Pussy Riot. Отпущенная на свободу участница группы Екатерина Самуцевич в тот же день выступила с критикой действий Фейгина. Ее поддержал муж Надежды Толоконниковой Петр Верзилов. Скандал повлек за собой цепочку новых слухов и обвинений в адрес адвокатуры и конкретно Фейгина. 30 октября Роспатент отказал в регистрации бренда Pussy Riot. По просьбе COLTA.RU ИЛЬЯ АЗАР попытался прояснить эту крайне запутанную ситуацию.

— Зачем вам вообще понадобилось подавать заявку на патент бренда Pussy Riot?

— Ситуация развивалась следующим образом: где-то 15 марта взяли Катю Самуцевич, 3 марта задержали Машу Алехину и Надю Толоконникову. А в конце марта в ГУМе Александр Донской провел акцию своей Партии любви, и у него там на голых девушках было написано Pussy Riot (акция была проведена в поддержку Pussy Riot, но, судя по фотографиям, на ее участницах ничего написано не было. — Ред.).

И Коля (Полозов, один из трех адвокатов Pussy Riot. — Ред.) первым сказал, что патент — это очень существенная штука. Товарный знак — не область моих занятий, и я тогда удивился: «Кому придет в голову? Какие-то Pussy Riot…» Но после разговора с нашим приятелем, патентным поверенным Романом Щитковым, мы пошли в СИЗО и объяснили, что есть такая проблема. Девочки сказали, что регистрироваться не надо: «Мы же анархисты, свободные люди». Но мы объяснили, что если вдруг кто-то получит патент, то они не смогут использовать название Pussy Riot.

— Но ведь раньше говорили, что любой может выступать от имени Pussy Riot.

— Конечно, выступать может каждый, но есть ограничения на определенные классы товаров. Они, например, не смогут самоидентифицироваться в случае выхода (из заключения. — Ред.), у них не будет шансов продолжать какую-то концертную деятельность. Если вы не держите бренд, то не имеете права ничего запрещать. Я девочкам сказал: «А если завтра девушки в балаклавах будут сексом заниматься? Будут презервативы с именем группы выпускать? Вы осознаете, чем это для вас может кончиться?» Ради запретительной меры они согласились подать заявку.

— Почему для подачи заявки использовалась фирма твоей жены «Веб-Био»? 

— Надо было делать это быстро, ведь патентный закон признает только юридические лица. А у них даже карманных денег не было. Говорить о том, что у Pussy Riot есть свое предприятие, — это как покупать билет до Луны. Они приходили в «Старбакс», наливали кипяток в лапшу, купленную за углом.

У меня из чистых этикеток, которые не запятнаны и не выпускают бройлерных куриц, была только фирма моей жены. Она закончила ВГИК, они снимают некоммерческое кино. Подавать нужно было немедленно, так как кто угодно мог подать в любую минуту. Ведь дело приобретало размах. Девочки сказали: «Ты юрист, адвокат, решай юридические вопросы сам».

6 апреля Щитков подал бумагу в Роспатент. Мы заплатили пошлину в 45 тысяч рублей и, честно говоря, даже забыли о ней. Я девочкам сразу сказал: давайте мы с вами подпишем соглашение. И когда зарегистрируют бренд, мы вам его передадим. Есть только маленькое условие: если бренд принесет деньги, те расходы, которые мы понесем, вы нам вернете.

— Тебя Ксения Собчак просила в Твиттере показать договор, но ты так и не показал.

— Потому что некоторые пункты носят конфиденциальный характер, могу показать только те листы, которые касаются девушек... (Вчера ночью, уже после того, как Фейгин дал это интервью, он опубликовал в своем ЖЖ сканы некоторых страниц договора. — Ред.)

— При этом письмо Самуцевич, где она осуждает Верзилова, ты опубликовал.

— Все три письма (Самуцевич о Верзилове. — Ред.) были публичные, она требовала опубликовать их.

— По твоим словам, Самуцевич была яростным противником Пети, а теперь, когда она попросила тебя отказаться от бренда, ты их позицию, общую с Верзиловым, озвучиваешь как «Катя и Петя». Что случилось?

— Они все трое не хотели Петю в виде менеджера или продюсера и упрекали на свиданиях, что его безумная активность имеет некое коммерческое выражение. Честно говоря, он связан с несколькими продюсерами и все время пытался организовать какие-нибудь концерты, что всегда их ужасно бесило. Запретить Пете ничего нельзя, ведь любая может стать Pussy Riot. Но я ему говорил: «Петя, подумай и не расстраивай Надю». Однако у Пети всегда были дикие коммерческие планы, он так устроен.

У меня есть куча писем — еще не опубликованных — с их требованиями к Пете отвалить, прекратить говорить за Pussy Riot. Катя занимала самую резкую позицию и требовала каждый день публиковать эти письма. Мы их придерживали, потому что понимали, что если это выйдет наружу до суда, то будет пи**ец из пи**ецов.

У меня из чистых этикеток, которые не запятнаны и не выпускают бройлерных куриц, была только фирма моей жены.

Но после того, как ее отпустили, Катя с нами ни разу не встретилась. Видел я ее после освобождения один раз в СИЗО 12 октября, когда она принесла большую продуктовую передачу, причем не Наде и Маше, а своей сокамернице Ирине Орловой. Я им клал деньги (показывает чек на 6000 рублей) и сказал Кате, что надо встретиться, но она так и не нашла времени.

Для меня ее действия — загадка, так как она имеет письменные установки немедленно прекратить свои дела с Петей. Есть последнее письмо Нади, где сказано держать Верзилова подальше от детей и денег, а все доверить адвокатам. Соответственно я думаю, что Катя делает это, потому что вышла на свободу под какими-то условиями.

— А что там за контракт с компанией Roast Beef на съемки фильма «Показательный суд. История Pussy Riot»?

— Они появились, наверное, в мае, встретились с Петей, Колей и мной. У Таси Круговых (активистки. — Ред.) они пытались купить за 25 тысяч евро или долларов права на ее видеоархив Pussy Riot. Но Круговых отказалась, так как хотела делать свой фильм. Они пришли ко мне, и единственное, что я им смог предложить, — это заключить договор с моей компанией. Я сказал: мы поможем, если вы дадите денег на покупку для фильма публичных кадров с суда, которые снимает РАПСИ (Российское агентство правовой и судебной информации. — Ред.). Что заработает этот фильм, еще неизвестно.

— Но все же какую-то сумму вы уже получили?

— Они прислали что-то около 25 тысяч фунтов, а никаких 200 тысяч из заметки не было и близко. (По сведениям «Коммерсанта», компания Roast Beef должна была выплатить компании «Веб-Био» еще 170 000 фунтов. — Ред.) Частью деньги были использованы на покупку прав (видеосъемок РАПСИ. — Ред.), а частью лежат и могут пойти тем, кого они будут снимать в этом фильме. Катя уже отказалась сниматься. Платить можно только за эксклюзив, а в колонии они (Roast Beef. — Ред.) снимать не смогут. Если будет эксклюзив с изображениями Нади и Маши, то тогда деньги понадобятся (по договору с Roast Beef адвокаты сами должны снимать ролики с Толоконниковой и Алехиной в колонии. — Ред.). Ну, а про бред с Live Nation и 600 миллионов евро я даже не хочу говорить.

— Есть еще вопрос с премией Йоко Оно, часть которой вы якобы требовали себе (Ксения Собчак рассказала в Твиттере, что, по сведениям ее источника, Фейгин требовал себе 50% от премии Йоко Оно. — Ред.).

— Мы никогда не претендовали на эти деньги, мы юристам Йоко Оно написали, чтобы они платили деньги напрямую им. Замута возникла от Кати, она возмущалась, что получать премию поехал Петя. Но Петя владеет английским лучше, чем мы с тобой русским. Он взял и поехал, а Пете я не сторож. Мы же ездили туда за свои деньги, в отличие от Верзилова.

— Ты считаешь, в СМИ начинается какая-то кампания против вас?

— Да, заметка в «Коммерсанте» — это обеспечение решения Роспатента (об отказе регистрировать бренд Pussy Riot. — Ред.). Оказывается, наша заявка терлась уже несколько месяцев, они не знали, что с ней делать. Дело в том, что по закону в ней отказать нельзя. Есть только один мотив отказа в регистрации бренда — оскорбление чувств верующих или других чувств людей. Других причин быть не может. Для того чтобы обеспечить решение Роспатента, была запущена эта публикация. Решение-то незаконное, даже экспертизы не было. Что они напишут в бумаге, они сами не знают.

— Вроде как мата не должно быть в названии.

— Pussy — это вообще «котенок». Если они так ответят, то не смогут и своим людям отдать. Получается ерунда. Если они откажут на этом основании, то, значит, никто не должен регистрировать этот бренд.

— Думаешь, власть хочет себе забрать бренд?

— Да. Но не для того, чтобы девушек в балаклавах пускать по всему миру, а чтобы контролировать.

— А Петя действует в их интересах, что ли?

— Петю могли использовать как инструмент, я не исключаю. Я не говорю, что он агент Кремля, но он очень благодарный материал для манипуляций.

— Ты говорил, что Самуцевич пошла на сделку со следствием. Зачем?

— Самуцевич невиновна, и ей не за что оправдываться, она просто не хотела сидеть. Ее спрашивают: почему вас отпустили — а она отвечает: наверное, так давили на власть, что меня отпустили. Говорит про адвокатов. Думаете, что адвокат х**вый, можно другого взять — и все хорошо? Нет. Просто надо честно рассказать ей все. Мне кажется, что это выглядит как сделка.

Я трижды предлагал, чтобы мы вышли из дела и улучшили только свою карму. Я говорил Наде, что впереди колония, зачем за это держаться, надо попробовать другую линию. Но Катя и Маша говорят, что им это не надо, что лучше они досидят хоть четыре года, но выйдут героями, зачем прогибаться.

— Вас же, наоборот, обвиняют в том, что вы не объяснили Наде и Маше, что есть возможность давить не на политику, а на юридические составляющие.

— Тут нет никакой юридической составляющей, это дело сугубо политическое. Обо всех юридических сторонах этого дела мы говорили. Надя, Маша и Катя говорили, что на акцию пошли для борьбы с системой и их отсидка — это тоже удар по системе. Они говорили, что таранят систему нашим процессом. Я с этим соглашался. Долбишь дуб, долбишь, и потом он покачнется.

Признать вину предлагала адвокат Светлана Сидоркина, которая была у Нади первые сутки. Но она ее прогнала и потребовала Фейгина, с которым договаривалась. «Фейгин-то вменяемый человек, он будет делать то, что мне надо, без всяких этих оборотов», — говорила она. Когда я пришел, она сказала, чтобы я не вздумал говорить, что они невиновны и пусть их освобождают.

Катя попрекает нас, что мы придали акции смысл политической борьбы с системой, а не феминистский, и это, пожалуй, справедливый упрек. Когда мы это обсуждали, я говорил: «Поймите, если вы будете, например, говорить, что Иисус — гей, то субкультурных сторонников у вас прибавится, но вы тогда не рассчитывайте на массовое международное внимание». Люди не могут примириться с тем, что вы оспариваете норму, которая даже для развитого, цивилизованного мира — непреложная вещь. И они согласились, что главный смысл должен быть антипутинский.

— То есть изначально акция такой не была?

— Изначально смысл был смешанный. «Богородица, Путина прогони» или «Путин зассал» — это же политические лозунги. Но изначально для Нади были важны вопросы с правами меньшинств, сексизмом, феминизмом, трансгендером, ЛГБТ. Это было тоже очень важно, но да, я сказал, что выпячивать на первый план это не нужно. Если это будет антирежимное выступление, то вы можете рассчитывать на усиление поддержки, так как люди хотят свободы и будут видеть в вас символ расширения свободы, сказал я.

 — Как вы отнеслись к тому, что в Новосибирске художник Артем Лоскутов продает футболки «Свбд Псрт»?

— Отлично, великолепно, пусть продает все что хочет. Бренд ведь не для того, чтобы запрещать, а чтобы запрещать тем, кто это делает с другими целями.

— Тогда почему бренд, по твоим словам, изначально должен был быть защитой от Верзилова?

— Только от гастрольных туров. Если Верзилов хочет делать майки, то пусть хоть завалит ими и балаклавами всю страну. Бренд бы ни одной копейки от этого не получал.

— Так ведь в заявке на патент есть головные уборы и одежда.

— Правильно, пусть будет. Патент дает возможность как контролировать, так и не контролировать. Я всегда девочкам говорил: за майки и трусы денег вы не получите, но можно контролировать производство презервативов или порнографии. Мне, например, присылали ссылку на порнофильм, где девушки в балаклавах е**тся. Мы послали письмо, и кино заблокировали. Вот Путин в интервью (про акцию группы «Война». — Ред.) недавно говорил, что там они, мол, групповым сексом занимались, а это же была художественная акция. Вот так и про Pussy Riot будут говорить, что там оргии в балаклавах происходят.

— Что теперь будет с брендом?

— Пока суд шел, все закручивалось, нам просто было не до брендов. Было понятно, что бренд — это не нефтяная вышка. Даже когда Мадонна уже их поддержала, все говорили, что без концертов, без ротации, без музыки этот бренд не будет приносить деньги, а съедет, как на лыжах, вниз.

Тогда мне начали приходить бумаги, что по всему миру подают заявки на бренд. Но у меня не было времени на это отвлекаться, и мы поручили всем этим заниматься Щиткову.

Мы закрепим бренд и подпишем новые соглашения с Надей и Машей, и они будут получать деньги на счета своих родственников.

Теперь нужно отпустить бренд в свободное плавание. Теперь пусть каждый регистрирует, как позволяет закон. Вдруг власти за день сейчас заявку Иосифа Пригожина зарегистрируют. Они же должны были ответить только в апреле следующего года, но мне эксперт сказал, что еще не писал ничего, зато три его начальника уже бегали в АП. Надо подождать официального ответа и решать — подавать ли жалобу.

Жаль, я не захватил бумаги, но Маша мне писала всегда: «Я ничего не ведаю, занимайся чем считаешь нужным». Надя более внимательна, но и она говорит: «Делайте все что угодно, но избегайте конфликтов».

— Этого у вас не получилось...

— Вся мировая поддержка от этих скандалов летит вниз. Но кто первый ввязывается в это, тот и виноват. Мы вынуждены были оправдываться, ведь в «Коммерсанте» первыми появились высказывания Верзилова и Самуцевич, а не наши. Причем контекст был такой, что бренд украден женой Фейгина, а это ложь. Это неправда.

— Но это так выглядит. Есть патент, почему-то зарегистрированный на твою жену, которая уже снимает какое-то там кино...

— Бренд в кино никак не участвует, это разные вопросы, почему их объединили? Фильмом надо было заниматься отдельно, и об интересах финансовых нужно договариваться отдельно. Катя не захотела, а с Надей и Машей у нас по фильму есть договоренность. Верзилов хотел получать деньги с него, но Надя сказала «нет». Она даже счет открыла на отца, Андрея Степановича. Она не хочет, чтобы о ней говорили как о меркантильном человеке, и она таким и не является.

— А Верзилов является?

— Да. Но Верзилов получать эти деньги не может. Они (Толоконникова и Алехина. — Ред.) будут получать эти деньги, так как они сидят. А Катя не сидит и получать их не должна. Она на свободе и может, например, написать книгу, и любой паблишер ее опубликует.

— Не думали уйти из этой истории?

— Мы много раз предлагали уйти из дела, но они трижды писали, что не желают нашего ухода. По большому счету процесс ведь закончился, и обжалования в Верховный суд, в ЕСПЧ могли бы подавать уже и без нас, но они хотят продолжения политической поддержки. И они понимают, кто ее может дать. Политический адвокат заполняет этот вакуум. Если бы я ходил и, поправляя очки, говорил, что вы вот тут нарушили, то всем было бы по фонарю. Они бы продолжали сидеть, а я бы так прикрывал свое нежелание конфликтовать с властью.

Вот представь: если бы за все время Надя, Маша и Катя не дали ни одного интервью, писем их не публиковали. Если бы я им сказал: «Сидите тихо». Если бы я говорил: «Когда суд вынесет решение, тогда я буду его комментировать». Что бы было, Илья?

— Так вот могли бы спустить на тормозах, а так началась шумиха.

— Да, но шумихи и широкого освещения хотели сами наши подзащитные. Ради чего была акция тогда? Как говорит Надя, не для того, чтобы превратиться в говно, плавать в урине и кале. Нет, она хочет известности, чтобы о ней и об акции везде говорили и писали. Чтобы она отклонила норму, как любит говорить Надя.

— Ты говорил, что продолжишь борьбу за бренд на Западе?

— В России мы будем судиться, но контролировать бренд не сможем. Но теперь мы в пику власти добьемся, чтобы на Западе это сделать. Мы закрепим бренд и подпишем новые соглашения с Надей и Машей, и они будут получать деньги на счета своих родственников. Коммерческое использование бренда невозможно, соответственно это будут деньги поддержки или для каких-то акций.

— Как так вышло, что сейчас всех оппозиционеров защищают три человека?

— Все очень просто. Дело в том, что это качество эксклюзивное. Я доподлинно говорю, ведь мы умоляли многих адвокатов влиться в это дело, но они физически боятся. Физический страх. Они мне про себя говорят: «Я плачу взятки, я — “инкассатор”. А как только я ввязываюсь в это говно, у меня ни один судья не возьмет ни копейки. А мне надо семью кормить. Это вы (адвокаты оппозиции. — Ред.) какие-то киборги, можете доставать какие-то средства». А нам действительно конфиденциально подкидывают деньги сочувствующие люди из корпоративного сообщества. Они понимают, что от нашего успеха зависит и их профессиональная судьба.

— А вам-то зачем это все?

— Я не могу быть как все, я не могу быть таким же рядовым адвокатом, как семь тысяч моих коллег в Москве. Я не желаю быть в общем ряду. Как написано у Салмана Рушди, «если ты хочешь быть первым, не вставай никогда ни в одну очередь». Это существо моего понимания профессии адвоката. Тем более что мне свойственно самолюбие, и я считаю, что некоторые вещи, которые я говорю, очень существенны.

Только так можно быть особенным в профессии. Прекрасных адвокатов немало, но мало в авторитарной системе политических адвокатов. Меня часто упрекают, что мы слишком склонны к самопиару, и это справедливо. Глупо это отрицать, потому что именно так я понимаю эту профессию.

У нас совершенно неверно воспринимают профессию адвоката из-за того, что в советское время он был некоей функцией, как бы представителем государства. Почти нигде в развитом мире роль адвоката не сводится к исполнению интересов клиента от имени государства. Адвокат — это представитель гражданского общества, и адвокат как раз должен быть публичной фигурой, должен апеллировать к публичному мнению. Вот мы и апеллировали к суду улицы, а не к судье Сыровой, которой бесполезно что-то доказывать.

Эта обескураживающая публичность поначалу вызывает оторопь, но когда дело затрагивает важные вопросы общества, адвокат обязан обращаться именно к обществу.