«Где эта сволочь?!»

АЛЛА ШЕНДЕРОВА побывала на 90-летнем юбилее Театра Маяковского, где играли в Андрея Гончарова, Кирилла Серебренникова и Сергея Капкова

Торжества под названием «Юбилей-off» — тихие и небанальные, как весь проводимый Миндаугасом Карбаускисом в «Маяковке» ребрендинг, — шли весь день. Чего там только не было: в райке под люстрой пели песни из канувших в Лету спектаклей, под лестницей устроили комнату актерских страхов, Светлана Немоляева комментировала отрывки из знаменитого «Трамвая “Желание”»; взрослых водили по цехам, детям рассказывали сюжеты пьес, и всех катали на поворотном круге сцены.

Начали, как положено, с вешалки — прямо в гардеробе сыграли спектакль Саши Денисовой и Никиты Кобелева «Девятьподесять».

Это документальная драма про историю театра: отрывки из знаменитых мемуаров перемежаются фрагментами реальных интервью, которые молодые артисты брали у всех — от мэтров «Маяковки» до буфетчицы, мебельщика и звуковика.

Все начинается с пресс-конференции. На столе микрофоны и три таблички: Луначарский, Мейерхольд, критик Борис Алперс. Речь о 1922 годе, когда Мейер пришел реорганизовывать Театр революционной сатиры в Театр революции.

Параллель ясна: Мейерхольд в красных кедах (Всеволод Макаров), клеймящий систему Станиславского и «заплесневелые традиции академических театров», — это, конечно, Кирилл Серебренников, а Луначарский — Сергей Капков. Публика от души веселится, «подсадные» задают каверзные вопросы — ну точь-в-точь прессуха по поводу «Гоголь-центра». Заметим: рядом с Мейерхольдом нынешние радикалы — сущие дети. Ау, противники Серебренникова — вы ничего не спутали, назначив его главным разрушителем?!

Исторических персонажей играют в чуть гротесковом виде, но палку не перегибают. Смотреть, как изнывает Мейерхольд, пока студийка Нина Тер-Осипян (та самая комическая старуха) читает басню, или как режиссер Алексей Попов уговаривает Марию Бабанову ехать на уральский завод изучать жизнь рабочих (из чего вышла знаменитая «Поэма о топоре»), и вправду дико смешно. Или как Николай Охлопков, запустив глаза в декольте примы, приказывает взвешивать своих актрис, а те со страху прячутся в шкаф. Есть еще скетч о том, как в 1956-м Охлопков и Брук договорились свести перед одной камерой в общих сценах своих артистов, играющих Гамлета и Офелию. С российской стороны эксперимент был, мягко говоря, смелый — речь ведь шла о том самом бруковском «Гамлете», перевернувшем весь ход истории театра. Какой «Гамлет» шел в то время в «Маяковке» — догадайтесь сами.

Словом, тема сумасбродной режиссерской тирании в «Девятьподесять» — как подтекст в чеховских пьесах: про нее стараются не говорить, но она от этого лишь заметнее.

В отличной пародии на дуэт Немоляевой и Костолевского из спектакля «Таланты и поклонники» актеры Нина Щеголева и Владимир Гуськов, отбросив персонажей Островского, вдруг от лица народных артистов начинают горькую исповедь о несыгранных ролях и крутом нраве Гончарова. О том же — монолог Бабановой (Юлия Силаева), жалующейся на деспотизм Охлопкова, заставившего 47-летнюю актрису играть юную Любку Шевцову.

Апофеозом становится скетч про знаменитые гончаровские вопли: «Где эта сволочь?! — Я, Андрей Александрович? — Нет, не ты! — Может, я? — Не-е-ет!!!» На глаза худруку по очереди является весь театр, но выясняется, что «сволочь» — это луч прожектора.

Худрук вообще нередко превращался в Советской России в маленькую копию Сталина. Вкупе с традициями крепостного театра все это давало фантастическую смесь из двуличия, раболепия и искреннего почитания «барина» — хоть орет и унижает, но как велик!

И вот когда посмотришь на все это, поневоле призадумаешься о том, какие такие традиции великого русского театра мы охраняем… Впрочем, продолжать не стоит. В спектакле «Девятьподесять» любовь к театру все же берет верх над ненавистью. Историю «Маяковки» здесь рассказывают люди, явно исповедующие совсем другой театр, но делают это, бережно отделяя талант и преданность театру от желчи и сумасбродства. Так что, думаю, «Девятьподесять» стоит сохранить в репертуаре — в виде краткого пособия по истории советского театра. И чтобы в конце всех обязательно катали на поворотном круге. На юбилее так и было: нас повели в зал, рассадили на сцене парами, совсем как на карусели. Круг пришел в движение, мы летели, глядя в бездну зрительного зала — в ту самую бездну, которая высасывает из артистов всю кровь, а они стремятся к ней снова и снова. И вот мы летели, махали руками, а на нас, притаившись в пустом зале, смотрел новый худрук Карбаускис. Хорошо было.