Политика приходит в ваш дом

Чем больше нас отстраняют от политики, тем сильнее она нас привлекает, уверен АНДРЕЙ АРХАНГЕЛЬСКИЙ

Главная тенденция в СМИ последних месяцев такова: сужается или закрывается область «политического». Тут, конечно, надо понимать, что это слово чаще употребляется не в значении «политические новости», а в значении «чем мне это грозит». Главному редактору, инвестору или продюсеру в России нет необходимости уточнять, сколько в этом слове процентного содержания «опасно лично для меня», «опасно для благополучия моей семьи» или «затрагивает интересы моих партнеров». Не говоря уже о том, как он видит границы «политического»: «это про Навального», или «это про муниципальных депутатов», или «это все, что не прогноз погоды». Проще всего избавиться от политического вообще, во всех смыслах, — иногда ценой закрытия программы или издания. И поскольку это дело уже привычное — там закрыли, там сократили, тут опять поменяли главного редактора, — на это уже не обращают внимания, как на историю с «Опенспейсом» или «Господином хорошим».

Безусловно, всему виной экономические причины; можно даже не пояснять. Но результат от этих разных экономических причин почему-то один: сужение сегмента политического.

В экономике бывает так: если закрывается один магазин, то вскоре появляется другой на противоположной стороне улицы. А тут ситуация такая: новые магазины не открываются, а старые все закрываются и закрываются. Или, скажем, почему-то во всех магазинах закрываются отделы со сладостями. Остаются на витрине только сладости из поролона. И это все принимает такой явный экономический характер, что за сладостями теперь приходится ездить на другой конец города, в специальное место.

И вот там скапливаются многокилометровые очереди, потому что магазинов осталось четыре на весь город. И туда приходят даже те, кто сладости на дух не переносил. А также те, кто является принципиальным противником сладостей. О чем будут говорить люди в этих очередях? Конечно же, об экономических причинах исчезновения сладостей. Какие тут еще приходят в голову причины? Только экономические тут приходят в голову причины исчезновения сладостей.

Политическая повестка в СМИ сокращается; при этом политики не становится меньше. Наоборот: ее становится больше.

Государственные медиа с 2000-х приучали к тому, что политика в стране — это Путин; он приехал, он встретился, посетил или заявил, возглавил или вернулся, хотя никуда не уходил, — что это вот и есть политика. Что политика — это один человек. А на более глубоком уровне — что политика — это результат, а не процесс. И что у политики может быть какой-то выключатель. И что если, например, кто-то захочет ее закрыть, он просто выдернет шнур из розетки.

Но вот настал 2012 год, и многие узнали, что политика — это процесс, и что политика состоит из многих, а не одного, и что политик — это не тот, кого возят с мигалкой, а тот, кто самостоятельно принимает решения. И что политиком тебя делает общество. Мы выяснили, что политика принадлежит не власти, а всем. Это маленькое открытие изменило все. И что это грязное дело, конечно, — но лучше уж грязь, чем сияющая белизна крематория. Грязь, кстати, — та же глина. Материал Творца.

Если то, что происходит сегодня, — это политическая реакция, то это реакция на какой-то равный ей по природе раздражитель, источник. Этот источник, стало быть, тоже — политический. Благодаря Навальному в России теперь есть два политика. Те 200 человек, которые идут за Навальным к избиркому, — они впервые в истории России легально «занимаются политикой». И кто-то из них — возможно, тот, который в костюме овоща, — в будущем станет президентом России. И на вопрос: «Как началась ваша политическая карьера?» — он впервые сможет ответить прямо: «Моя политическая карьера началась в июне 2013 года, когда я пошел в волонтеры к Навальному». И у этого человека будет очень понятная, именно политическая биография.

И они уже знают, что работа политика как раз в том и состоит, чтобы «трепать языком», и это и есть первейшее «конкретное дело» политика; они это хорошо усвоили, когда собирали подписи за Навального. Работа политика в том, чтобы «давать невыполнимые обещания» и пр. — то есть говорить, говорить и говорить с населением, с людьми. Убеждать, соблазнять, стращать — но говорить, это первично: иначе как люди могут что-то узнать про политика?

И Собянин, и Володин, и другие уже вынуждены «учитывать Навального» — отсюда их довольно странные заявления: что это, как не политика? А политика еще и в том, что, как мудро замечает Константин Сонин, легитимность нужна Собянину не на «сейчас», а на «потом», в том числе и на неожиданное «потом». То, что они это делают, учитывая ближайшее будущее Навального, ничего не отменяет. Хотя бы потому, что он их всех сильно моложе.

Принципиальная разница с 2003—2004-м или с 2007—2008 гг. в том, что слово «политическое» впервые в истории России начинает играть против тех, кто пользуется им для устрашения. Это такая изумительная языковая ловушка, тема для целой диссертации.

То есть я хочу сказать, что политика — в истинном смысле — тут только начинается. Потому что появились другие центры принятия решений. Эти решения основываются пока на личной этической позиции людей (больше не на чем), и, конечно, и у них нет ресурсов, но по поводу влияния можно поспорить. Вот есть Общественное ТВ. Его делают за миллиард денег тысячи людей, им платят зарплаты, покупают технику и возят на машинах. А вот есть «Телевидение на коленке», которое делают два-три человека, которое выходит крайне нерегулярно, хронометражем от 10 до 15 минут, и стоит сколько-то там тысяч рублей, — но по эмоциональному воздействию и актуальности оно сильнее целого Общественного ТВ.

Со свертыванием «политического» будет по Фрейду: вытесненное из сознания переходит в подсознание и заполняет собой все. Вытесненная из большинства «пограничных» СМИ, политическая тематика станет тотальной. Она ушла в блоги, она уйдет теперь в люди — и чем больше ее будут искусственно вытеснять, тем шире она будет и жизнеспособнее. А главное — что она теперь никуда не денется.

И эта ситуация будет резко контрастировать с тем, что у нас официально продолжают называть политикой: с игрой одного человека на восемнадцати пианино сразу, одновременно. Политика — это когда разные люди играют на разных пианино, причем заранее неизвестно, кого из них будут слушать. Тут революционна именно сама перемена отношения к понятию «политика» — до которой теперь всем есть дело в чисто спортивном смысле, даже в физиологическом. Это сравнимо с открытием атома или молекулы. Это сразу меняет все дело. И прежние интеллигентские истории — о том, что «свободным можно быть только внутри», — на это нас уже не купишь. Свобода должна иметь вещественное подтверждение. Я должен ее видеть. И такими темпами политика вскоре станет синонимом свободы, ее овеществлением — как колбаса в СССР — и столь же манящей.