Алик Копыт: «Похороны удались»

Почему фронтмен голландского ансамбля Amsterdam Klezmer Band поет «Лимончики», читает Хлебникова и лоббирует Бабеля

На петербургский фестиваль «Стереолето» 13 июля приедет развеселый голландский ансамбль Amsterdam Klezmer Band. Один из его фронтменов — коренной одессит Алик Копыт, называемый критиками продолжателем традиций Аркадия Северного и Алика Беренсона. Его стараниями теперь на многих крупных европейских фестивалях звучат блатные «Лимончики», которые пел еще Леонид Утесов.

— Вы родились в Одессе, а в каком возрасте уехали?

— Когда мне было 19 лет, мы уехали в Австралию с родителями по израильскому приглашению. Тогда можно было выезжать для воссоединения семей. У нас якобы был дядя в Израиле, и нам прислали вызов от него. Мы оказались в Вене. А оттуда через Италию попали в Австралию.

— Почему вы уехали?

— Потому что совок был. А это не на всякий вкус. Отец, в общем, не был большим поклонником советской власти. Когда появилась возможность свалить, он, долго не раздумывая, нас поднял. И 28 августа 1978 года, в день моего рождения, мы пересекли границу.

— Вы помните первые впечатления от заграницы?

— Да, конечно. Это было ужасно радостно. Очень интересно. Я был тогда все-таки мальчишкой. И тогда доступ к западной музыке был крайне ограничен. Первое, что я увидел, — магазин с пластинками на вокзале в Вене. И хотя эти пластинки у меня давно побывали в руках (понятно, что в Одессе все это добывалось через фарцовку) и я знал, что они там лежать должны, во все это не особо верилось. И вот стоит будка, а там все мои любимые рок-музыканты. Я чуть сознание не потерял от радости. Я тогда слушал хард-рок. Black Sabbath, Deep Purple, Led Zeppelin.

— Но музыкой не занимались?

— Я не играл в составах. Сотрудничать я начал позже, в 29 лет, когда перебрался из Австралии в Европу. Прожил в Австралии 10 лет, выполнял разные работы, с музыкой не связанные, был зубным техником, таксистом, официантом. В Австралии тогда была ставка на такой рабоче-крестьянский рок.

Amsterdam Klezmer Band

— Но вы явно не только с эмигрантами общались.

— Я сразу же пошел учиться в техникум. Поэтому у меня было много контактов с местными. У эмигрантов, как правило, интересы более бытовые. Приезжаешь в чужую страну, не знаешь языка. Родителям нужно было пустить корни, квартирой обзавестись. Я просто работал. Жил с родителями до 25 лет. Вечером гулял с друзьями. Слушал музыку разных народов. Слушал реггей. Эта музыка по климату подходит. Мы собирались с ребятами, курили.

— Дреды носили?

— Не, жарко было. А в остальном был фанатом Ли Перри, Кинга Табби и прочих гигантов с Ямайки. При этом в Австралии была White Australia Policy. Туда черных не пускали. Все тогда в ЮАР тыкали, что, мол, апартеид, а в Австралии апартеид был узаконен. За время моего пребывания ни один черный музыкант туда не приехал, только Марли.

В 28 лет я, собрав кое-какие деньги, решил перебраться в Европу. Мне не хотелось окончить жизнь на далеком континенте. И оказался в Голландии. Здесь познакомился музыкантами — и так одно за другим пошло.

— Музыке учились?

— Я играл на ударной установке. Брал уроки у частного преподавателя. В группах не играл, хотя и намеревался. Просто занимался дома. В детстве меня родители отдали на аккордеон и фоно, между 7—10 годами я учился этому. У меня со слухом все в порядке. Словом, я ничего не забыл.

— Перебрались в Голландию — и сразу за музыку?

— Тогда началась перестройка, был большой интерес ко всему советскому, от регалий, значков до языка. И я давал уроки русского, голландцы ведь любят изучать иностранные языки, они приходили часик поболтать, а я так оплачивал свои счета. А потом сюда приехал один музыкант из Одессы, с которым я познакомился, и мы начали выступать. Это был Гера Попов, он же OMFO.

— То есть все началось с абсолютно коммерческой затеи?

— Ему предложили спеть русские народные песни где-то в доме престарелых. Мы разучили на пару целый ряд и начали с ним их играть. Постепенно начали играть много, было лето, можно было выступать в парке, на улицах. Людей это все привлекало, это было крайне экзотично. Да и деньги нам приносило неплохие. Потом еще местный театр сделал постановку «Ревизора», и нас туда взяли якобы статистами, но мы еще и пели четыре-пять песен.

Я эти песни и раньше знал, но не планировал нести искусство в массы. Но тут увидел интерес, и деньги платили щедро. С тех пор продолжаю. И прошло уже 25 лет.

Я всегда музыку любил разную, но меня тогда больше интересовала африканская, кубинская музыка. Песни на русском языке я исполнял за деньги. Зарабатывал на жизнь. Впрочем, часто писал тексты к чужим вещам, поскольку для меня немыслимо было петь на чужих языках. Хотя английским владею достаточно хорошо, на голландском говорю. Так что я брал существующие мелодии, кубинские, африканские, и набрасывал свои тексты. Они у меня сохранились. Но я их не записывал. Я музыку дома слушаю, в основном не русскоязычную. Я ведь был вдалеке от советских новинок. Когда перестройка началась, люди привозили записи. Я послушал, что творилось в Союзе. Я ведь не знал, кто такой Гребенщиков. Включил, за 10 секунд все понял. И пошел дальше слушать Боба Марли.

Где тренд, там я в сторонку. Я в тренды не верю.

— Не смущает, что из вас делают пропагандиста одесского шансона? Мол, вот он из порта вышел и сейчас вам слабает…

— Выставляют — ну да бог с ним. Я такого уже насмотрелся за 25 лет. В СМИ люди не гнушаются ничем. Пририсуют тебе что угодно. Я своим происхождением не кичился никогда, тем, что вырос на Молдаванке. Что пою — это я знаю от корней. Ну и что?

— А когда были в Одессе в последний раз?

— В 2006 году. Ноль ощущений, все друзья уехали. Пришел на привоз, там продукты такие же, как были в детстве. Еда — все-таки немаловажный фактор. Я после отъезда нормальных помидоров и огурцов не пробовал. Люди с Украины и из России за рубеж тащат с собой семена и выращивают. В основном я в Россию езжу, в Москву и Питер. Один раз был в Челябинске и Новокузнецке с голландскими джазовыми музыкантами с программой стихов Хлебникова.

— Как вы с Леонидом Сойбельманом познакомились?

— Когда с Поповым стал выступать. Был фестиваль в Амстердаме, нацеленный на музыкантов из Союза. И там выступали мы и группа «Не ждали». Так я с Леней познакомился. Потом он перебрался в Израиль-Швейцарию-Германию, и бывший менеджер «Не ждали», немец, нас объединил, мы вдвоем выступали как проект Poza. Он на гитаре и я на аккордеоне. И мы играли очень широко по Северной Европе, там много было сквотов. В Швейцарии, Голландии, Германии играли несколько лет. Все очень компактно. Я, Сойбельман, менеджер с дисками неформальных групп. Это было задолго до Amsterdam Klezmer Band, к ним я присоединился в 2001 году.

— Я где-то читал, что вы со Шнуровым выступали и это смотрелось очень странно.

— Оно никак не смотрелось. Тогда был «Проект О.Г.И.». И группе «Ленинград» Лужков запретил концерт в «Лужниках», ему не понравилось, что Шнур ругается матом. И за две-три недели до концерта его отменили. В «О.Г.И.» кто-то подсуетился, у меня в Москве было несколько выступлений, так получился концерт «Копыт и Шнур». В принципе, люди пришли на него, не на меня. Я по глупости думал, что мы там должны вместе петь. Вышел на сцену, Шнур включил гитару на 11. Я спел одну песню и понял, что вторую уже не надо. Заплатили мне по-царски. Шнур сказал в микрофон слово «х…й», люди в обморок от счастья начали падать, а я понял, что отстрелялся. Так-то я его и раньше знал. Через «Не ждали» мы пересекались.

— А с Гудзем?

— С Гудзем было проще. Я был в Нью-Йорке, был маленький совместный концерт в клубе Mehanata. Мы с Женей вместе пели песни. Долго не репетировали, к сожалению, но потом концерт случился угарный.

— Если говорить про Amsterdam Klezmer Band, то мне ближе всего совместный диск с Galata Gypsy Band «Katakofti».

— Да, это и мне близко. Я года четыре играл с греческими цыганами To Meraki, с которыми даже приезжал в Москву. Они помимо ребетики (это такой греческий блатняк) играли свои народные песни. А греческие песни очень отуреченные. И я к музыке такой очень привязался (хорошо, что рядом греков нет, они напрягаются, когда их с турками сравниваешь). Она меня очень трогает. И с Galata Gypsy Band поэтому я спелся очень. Хотя языка никакого общего у нас нет. Но пели мы рядом, плечом к плечу. И музыканты они прекрасные.

— Любопытно, что в цыганской музыке все очень профессионально. Даже круче, чем у поп-звезд.

— Это же цыгане, заточенные под развлечения публики. Их с детства учат, бьют по попе, они играют превосходно, без всякого апломба, не бия себя кулаком в грудь, что я, мол, этнозвезда. Я сталкивался со многими музыкантами, поскольку раньше часто переводил гастролеров из Союза, которые в Голландии выступали в театрах. Скажем, был переводчиком Дживана Гаспаряна. И видел, как музыканты росли, становились звездами. А цыгане, которые живут на границе Болгарии и Турции и переплюнут кого угодно, никому не известны.

— Считается, что настоящий шансонье обязательно должен с поклонниками пить, прожигать жизнь.

— Должен или не должен — другой вопрос. Когда я попадаю в Москву, Киев, Питер, не пить немыслимо. Стараюсь закусывать. А здесь — другая ситуация. Здесь все прагматичнее. Amsterdam Klezmer Band работает плотно, здесь не разопьешься, ведь на следующий день обычно тоже концерт.

— Участники Amsterdam Klezmer Band на вас влияют или вы на них?

— Они на меня. Это хорошо. У них с дисциплиной лучше, чем у меня. То есть я понимаю, к примеру, что после концерта надо собираться и ехать в гостиницу. Хотя там, где есть русская публика, меня оставляют в покое. Такое правило выработалось.

— Вы же довольно скептично к балканщине относитесь? Как к тренду.

— Это тренд, безусловно. Все кинулись играть эту музыку. Помню, был период Buena Vista Social Club, лет пять-шесть подряд звуковики их включали. Потом пришли Брегович и Шантель. И все это муссировалось. Сейчас, видимо, какая-нибудь кумбия в топе. Где тренд, там я в сторонку. Я в тренды не верю, вся эта музыка будет существовать и до, и после. Вообще world music выросла у меня на глазах. Я помню первую пластинку Шеба Халеда, это был гигантский хайп в 1986—1987-м. Пошла волна, многие люди начали поднимать на этом деньги.

Есть такое понятие — вошь от искусства. Точнее — пиявка. Она прилипает к тусовке и занимает место. Тусовка — это дело, с которым я очень осторожен. Там нужно любезничать, общаться. Я крайне разборчив в том, с кем я провожу время. Но понятно, что если ты хочешь быть world musician, то нужно ездить на WOMEX. Мы в итоге оказались там в 2011-м, в Копенгагене. Я увидел много друзей-знакомых. Но в целом я не рвусь на такие мероприятия. Хотя это полезно с коммерческой точки зрения.

— У вас довольно запутанная дискография. Что будет сейчас?

— Amsterdam Klezmer Band по моей наколке ставит спектакль, в его основе — рассказ Бабеля «Король». Взяли умного местного режиссера, который написал сценарий, мы будем его играть по Голландии, Бельгии.

А я взял отпуск осенью, чтобы поехать в Таллин. Договорился с ребятами из «Не ждали», которые там живут, собраться на недельку, сыграть пару концертов и, может, записаться. Я с ними пел уже и одесские, и блатные песни. Там разберемся.

— Какой у вас был последний странный концерт?

— Это были похороны. Умер один довольно именитый художник. И нас пригласили в синагогу. Я играл на аккордеоне, а Йоб Чайес, основатель группы, тоже фронтмен, рэп читает на голландском с саксофоном. Похороны удались. Он был человек богемный, бонвиван, публика собралась красочная. Наша музыка им понравилась. Люди танцевали. Мы их привели в здоровый ажиотаж. Но это была скорее халтура.