Человек человеку — пластмасса

ГЛЕБ СИТКОВСКИЙ о «Страхе» в «Гоголь-центре»

Октябрь, ноябрь, декабрь, январь. Четыре месяца на то, чтобы до неузнаваемости преобразить пространство бывшего Театра имени Гоголя. Не надо входить в партию противников или сторонников Кирилла Серебренникова, чтобы сказать: это очень грамотно организованные интерьеры.

Февраль, март, апрель, май, июнь. Пять месяцев на то, чтобы настрогать шесть новых и перенести на эту площадку три уже готовых спектакля. Не надо входить в партию противников или сторонников Кирилла Серебренникова, чтобы сказать: это удивительный результат. Особенно если знать, что спектакли эти вполне качественные, а иногда и просто хорошие. Честное беспартийное. Шедевров, впрочем, не случилось, но кто же их обещал?

О чем этот театр? Ищите ответ в программной для Серебренникова трилогии «Братья» — «Идиоты» — «Страх», где сам он адаптировал к отечественным реалиям сценарий Ларса фон Триера, а коллегам отдал боковые створки триптиха. К Алексею Мизгиреву попал в перелицовку фильм Висконти «Рокко и его братья», к Владиславу Наставшеву — «Страх съедает душу» Фассбиндера в русском переводе Михаила Ратгауза и драматургической адаптации Любы Стрижак.

«Страх» — победная точка сразу и в сезоне, и в трилогии. «Страх» — еще и ключевое слово для уяснения задач, которые Серебренников поставил себе и коллегам. «Страх и ненависть в Москве» — вот подходящее название для всего цикла в целом.

«Бойся понаехавшей из провинции гопоты!» — предупреждали нас «Братья» Алексея Мизгирева. «Бойся либералов и прочих идиотов!» — читалось в глазах добропорядочных обывателей в «Идиотах» Серебренникова. «Гости с юга, идите на х..!» — таким воззванием начинается спектакль латвийского гастарбайтера Владислава Наставшева (да-да, это режиссер не из местных) о таджикских гастарбайтерах, заполонивших нашу златоглаво-белокаменную. Ненависть правит бал, заставляя одного брата начищать фейс другому брату. Ну или не брату, а просто «гниде черножопой», как было сказано в старом фильме Алексея Балабанова.

«Страх» по всем признакам должен был провалиться. Начало спектакля никакое — или, вернее сказать, пластмассовое. Среди дешевых пластмассовых столов и стульев, скинутых кучей посреди площадки, бродят столь же недорогие пластмассовые люди.

Пластмассовый ксенофоб в стартовом монологе ищет сочувствия у публики, травя байки о неблагодарных чурках. Пластмассовый таджик, сидя на пластмассовых корточках, костерит русских свиней и жадных ментов, а пластмассовый мент заходится в фальшивом хохоте, коверкая имя, написанное в паспорте гастарбайтера. Вроде все как полагается, но это не живые люди, а нехитрые трафаретные клише. Равноправные части мебельного конструктора, который по воле режиссера сделался главным героем спектакля.

Ножки, сиденья, столешницы соединяются у Наставшева в самых хитроумных комбинациях, рождая все новые и новые сценические метафоры, а вот спектакль первые минут двадцать решительно не хочет срастаться в единое целое. Пьеса Любы Стрижак (это она заменила марокканский афоризм «Страх съедает душу» таджикским аналогом «Страх — брат смерти» и переименовала фассбиндеровского араба Али в таджика Абу) тоже поначалу кажется формальной и малоинтересной. А потом вдруг — щелк! — и спектакль начинает постепенно обрастать плотью и кровью. О чудо, пластмассовые люди делаются похожи на людей, и в какой-то момент ты понимаешь: спектакль скорее жив, чем мертв.

Начинать праздновать окончательную победу театр может сразу после эпизода с помидорами, когда вся бледная пластмассовая рухлядь и впрямь окрашивается в кроваво-красные тона. Это разъяренные родственники и соседи закидывают мясистыми томатами безумную русскую бабку и ее молодого таджикского хахаля (Евгений Сангаджиев), отважившихся полюбить друг друга, а те прикрываются столешницей, как щитом. Красиво, конечно, когда красненькое медленно стекает по беленькому, но дело не только в формальной красоте.

Сердце этого спектакля, разом запустившее всю его кровеносную систему, — актриса театра Гоголя Светлана Брагарник в роли пенсионерки Лиды. То самое «золотое сердце», о котором говорил фон Триер применительно к «Идиотам». Та самая душа, что способна противостоять страху и ненависти. Брагарник даже не любовь к мужчине играет, а просто здравый смысл, противостоящий общему безумию вокруг себя. Ведь любить — это так нормально, а ненавидеть и бояться — это, в сущности, так пластмассово.