«Мы, фотографы, должны быть свидетелями»

COLTA.RU попросила известных фотографов поделиться опытом работы на уличных акциях и митингах

Мы задали фотографам следующие вопросы:

1. Применяете ли вы какие-то приемы, чтобы на снимках нельзя было узнать участников акции?

2. Есть ли у вас правила поведения при съемке уличных акций?

3. Случалось ли, что представители власти просили у вас снимки или материалы? Что в таких случаях делать?

Дмитрий АЛЕШКОВСКИЙ
Александр ЗЕМЛЯНИЧЕНКО
Игорь МУХИН
Денис СИНЯКОВ
Игорь СТОМАХИН

Дмитрий АЛЕШКОВСКИЙ
K вопросам

1. Насколько я знаю, журналисты, которые работают на уличных акциях, не предпринимают никаких специальных усилий, чтобы скрыть на снимках чьи-либо лица.

2. Я в жизни снимал очень много уличных акций и митингов. Но мне как-то не приходило в голову, что это такое особенное событие, где фотограф должен как-то по-особенному себя вести. Ну, понятно, не мешать работать коллегам, стараться не закрывать никому камеру, не лезть в кадр. А так — на митинги в норме ходят совершенно обычные люди. Это нормальная часть публичной городской жизни, ничего в этом нет экстраординарного.

Другое дело, когда это во что-то другое превращается. Как было на Манежной в декабре 2010 года или на Болотной в мае 2012-го. Вот 11 декабря на Манежной был мой коллега по ТАССу Максим Шеметов, который теперь работает штатным корреспондентом в Reuters. Он увидел, что в этой фашиствующей толпе избивают двух армянских ребят. И, будучи, прямо скажем, не гигантских размеров человеком, не качком — при этом с фотоаппаратом дорогущим, который могли разбить, с ноутбуком, весь обвешанный объективами, — он бросился тех ублюдков, которые ногами били двух несчастных парней, от них оттаскивать. Многие фотографы прятались где-то за ОМОНом — потому что там летели бутылки, камни, железки какие-то, а Макс был прямо в центре событий, ему там какой-то железкой досталось-таки.

Но это уже как на войне. Ты, в общем, сам решаешь, что делать в таких ситуациях. Снимать с длинного фокуса с более-менее безопасного расстояния или быть на передовой. Тут ты рискуешь, но зато видишь, что и как, и можешь сделать настоящие кадры. Классический пример — Роберт Капа, который снимал высадку американских военных в Нормандии. Он высаживался вместе с солдатами и смог сделать самые, наверное, знаменитые военные снимки в мировой истории. Он был фотографом, но рисковал как солдат. Это же его знаменитое выражение: «If your pictures aren't good enough, you're not close enough» («Если ваши фотографии недостаточно хороши, значит, вы были недостаточно близко». — Ред.). Это была его позиция, его выбор, он в итоге и погиб как солдат — наступил на мину, уже на другой войне. Это к вопросу о правилах. Нет никаких правил, каждый выбирает сам.

3. Снимки с Болотной власти у фотографов, работавших там, просили, это я слышал от многих моих коллег. Свои я никому не отдал. Я тогда работал в государственном информационном агентстве ИТАР—ТАСС. Так вот, там этот вопрос всегда решался просто: хочешь отдать полиции фотографии — неси их сам. Это твое личное решение. Агентство за тебя этого решения не принимает. Хочешь — отдавай от своего имени.

Это часть этики фотожурналиста — ежели к вам придут из полиции, то вы не отдадите фотографий. У меня есть любимый пример на эту тему, в фильме «The Bang-Bang Club» про знаменитых фотографов, которые работали в Южной Африке во время гражданской войны. Там в газету приходит местная полиция и требует выдать снимок, который сделал Грег Маринович — он за этот снимок Пулитцеровскую премию получил в итоге: на этом снимке убивают при помощи мачете горящего человека. Полиция говорит: «Отдайте нам фотографию, мы должны расследовать это преступление». Но редакция не отдает. И не выдает фотографа.

Это элементарная логика и самозащита. Надо понимать, что фотограф, журналист — он не стоит на чьей-то стороне. И если фотографа выдать — он скорее всего встанет на одну из сторон. Мы, когда снимаем митинги, не «плохую полицию» и «хороших митингующих» снимаем или наоборот. Мы, фотографы, должны быть свидетелями. Насколько возможно, объективными. Как только ты принимаешь одну из сторон — ты не только становишься мишенью для другой стороны, но и перестаешь быть объективным.

 
Александр ЗЕМЛЯНИЧЕНКО, лауреат Пулитцеровской премии (Associated Press)
K вопросам

1. У нас такой практики нет. И ни от кого из коллег — по крайней мере, в агентствах, которые официально аккредитованы в России (Associated Press, France Press, Reuters, European Pressphoto Agency. — Ред.), — я о таком не слышал. Зачем? Если произвели какие-то манипуляции с лицами в фотошопе, кто в такой снимок поверит? Как же тогда верить, что остальная часть фотографии — настоящая?

2. А чем они особенно отличаются от повседневной жизни? На наше счастье, у нас сейчас немного акций, которые превращаются во что-то экстремальное, они довольно локальные и проходят обычно без камней или стрельбы резиновыми пулями. Если вспомнить противостояние вокруг парламента в 93-м году — московские фотографы моего поколения это помнят — вот там было очень неприятно, была реальная стрельба, и были жертвы. Не говоря уже об уличных акциях, которые мне приходилось снимать за границей — в том же Тбилиси и в Западной Грузии во время гражданской войны 2001—2002-го. Или на Ближнем Востоке, где постоянный арабо-израильский конфликт и тоже случаются какие-то уличные столкновения.

Правила тут простые — стараешься контролировать ситуацию вокруг себя, время от времени оглядываешься на все 360 градусов. Важно не оказаться в гуще дерущихся — но быть в центре событий, чтобы не пропустить важное и максимально отработать, но в то же время не подставлять себя. Ну как вы снимете атаку, если вы встаете в полный рост? Скорее всего — вас снимут. Важно думать, что хочешь показать. И успевать нажать в тот самый момент, когда видишь, что ситуация складывается и есть то, что хочешь показать. Конфликт — это человеческие эмоции. Когда люди оказываются в ситуации противостояния, никому ведь из них особенно не весело, они всегда страдают — и одна, и другая сторона. Вот это и важно показать.

3. Когда у нас просили фотографии в том же 93-м — я объяснил им, что все можно посмотреть в интернете. А предоставлять свои материалы я не имею никакого права. Да, собственно, и они не имеют права — то есть могут попросить, но не могут потребовать. Другое дело, если тебя задержали и что-то конфисковали — у меня до такого не доходило. Флешки случалось прятать, но это было во время военного конфликта, не гражданского, где-то на границе между Израилем и Ливаном.

 
Игорь МУХИН
K вопросам

Хороший пример есть в интервью Дениса Синякова «Афише»:

«...У меня есть снимок, сделанный 6 мая на Болотной площади: белоленточник пробивает омоновцу голову куском асфальта. Я не специально это снял — там же была какая-то каша, драка. Потом только, когда отсматривал пленку, смотрю — опа! — омоновец без шлема, а парень не то чтобы кидает в него этот кусок, а бьет как молотком. С точки зрения журналистской удачи эту картинку бы раз сто перепечатали — она сейчас в теме. Но я ее в ленту не поставил.

— И уничтожили? 

— Нет, лежит у меня на диске. Просто я посоветовался с коллегами, и мы решили, что такая картинка много стоит. Но — не стоит».

В противовес приведу пример знакомого американского фотографа, снимающего, как и я, не для новостей, а условно для себя: он, чтобы материал отстоялся и фотограф мог взглянуть на событие свежим, скорее даже чужим, взглядом, как бы со стороны, проявлял свои пленки через год, храня их в холодильнике. Наверное, в ситуации Болотная площадь, 6 мая 2012 года, если вы не блогер и новостной фотокорреспондент и чувствуете, что картинка удалась, стоит держать пленки в холодильнике не год, а, возможно, два-три года; если фотографии получились действительно хорошими, они всегда будут востребованы.

 
Денис СИНЯКОВ
K вопросам

Я готов подписаться под каждым своим словом в том интервью (его цитирует Игорь Мухин. — Ред.), но в то же время понимаю, что нарушил корпоративные правила. Именно это, как мне кажется, стало причиной моего ухода из Reuters на месяц раньше, чем я сам этого хотел. История со снимком омоновца и парня с куском асфальта стала формальным поводом. После того как о моем добровольном уходе стало известно, мне позвонили из пресс-службы ОМОНа и сказали, что моя позиция им понятна и что, как я и предполагал, у ОМОНа и без моих картинок есть досье на того парня. В итоге факт не остался незамеченным, а я перед своей совестью и тем парнем остался честен. В том, что система позаботится о пострадавшем омоновце, я не сомневался.

1. Я не применяю никаких специальных приемов, если речь идет об уличной акции и если она предполагает наличие журналистов. В западных СМИ я часто вижу, как лица людей на опубликованных фотографиях закрыты полосками, но отчего-то это не принято в нашей культуре. Очевидно, это вопрос к редакторам и вообще к правовой системе. Лично я не буду переживать, если редакторы решат узнаваемые лица скрывать за такими полосками. Другое дело, когда я снимаю акции, о которых известно только узкому кругу журналистов в силу необходимости их безопасного проведения. Если организаторы просят не светить лица, как, например, активистки группы «Пусси Райот», то, разумеется, я такие требования уважаю и буду снимать так, чтобы они не читались. Но это скорее единичные случаи, в остальных либо активистам неважно, узнают ли их, либо они сами заботятся о своей безопасности.

В нужности этих мер в других случаях вообще не уверен. Если парень швыряет камень в витрину «Макдональдса» и не переживает, что вокруг куча людей и камер уличного видеонаблюдения, то это его, извините, проблемы. Лучше камни не швырять, я считаю.

2. У меня нет особых правил при съемке протестных акций, кроме одного: быть как можно ближе к происходящему, понять смысл происходящего и его, этот смысл, стараться отразить в репортаже. Избежать опасности как раз поможет понимание того, что вообще происходит. Точнее, может помочь избежать. Иногда полезно держаться «заводил» и краем уха слушать переговоры полицейских начальников в их рациях. Что делать с материалом дальше? Ровно то, что собирались сделать раньше. Здесь на самом деле много нюансов. Например, у меня были случаи, когда я не давал никаких картинок, так как не хотел популяризовать чуждые мне идеи (теперь я могу себе это позволить, став фрилансером), но вообще я стараюсь на такие чуждые мне акции и не ходить.

Говоря о том, что нужно стараться понять смысл происходящего и отразить это в репортаже, я тем не менее сожалею, что у меня этого не получилось с митингом на Болотной (6 мая 2012 года. — Ред.). Я видел своими глазами, как все начиналось и что происходит, но снять это внятно мне не удалось. И это было не так, как теперь об этом говорят оппозиционеры. Мне одинаково противно слышать и ложь с государственных телеканалов (но это ожидаемо), и те лживые объяснения и версии, которые дают теперь некоторые лидеры оппозиции.

Для меня события на Болотной не были какими-то поворотными. Да, это было крупное мероприятие, на котором произошли стычки с полицией. Но разве их не было на Манежной двумя годами раньше? А если сравнить с тем, что происходит, скажем, в Киргизии во время очередного свержения власти? Другое дело, что, понимая, как работает государственная машина и ее суды, я не хочу, чтобы мои фотографии стали поворотными в судьбе какого-то человека. Речь о том парне, что прикладывал камень к голове омоновца. Я нисколько не оправдываю его, но я убежден в том, что аргументы его защиты не будут услышаны в суде.

3. Такие случаи бывали. Так было почти всегда в прошлом, во времена активности запрещенной ныне НБП. Но ни разу сотрудники полиции не видели картинок в моей камере и флешки не изымали, поскольку такие требования незаконны. Они это тоже понимали, поэтому сильно не настаивали. Более того, строгое следование пункту закона о неразглашении источника информации помогает журналисту сохранить доверие в среде активистов, кем бы они ни были.

Что делать? Ссылаться на закон о СМИ и настаивать на соблюдении процедурных норм сотрудниками полиции.

 
Игорь СТОМАХИН
K вопросам

На мой взгляд, если применять какие-либо приемы для того, чтобы невозможно было узнать участников, съемка лишается смысла. Фотография интересна, когда передает эмоциональное напряжение участников акции, а с закрытыми в фотошопе лицами этого видно не будет.

Такие меры в известной степени бессмысленны, ведь участников снимают не только представители СМИ, но множество сотрудников полиции, я их вижу на каждой акции. Они делают свою работу — фиксируют событие, чтобы в случае чего опознать того или иного человека. Власти удобнее использовать профессиональные снимки своих собственных агентов. Фото из интернета нельзя увеличить, чтобы более детально рассмотреть чье-то лицо. А у фотографа, который снимает для СМИ, есть множество способов показать съемку лишь частично. Он может скрыть или удалить кадры, на которых тот или иной участник совершает какие-то сомнительные, с точки зрения полиции, действия.