Барин нас рассудит

Воссоздание Государственного музея нового западного искусства: пиар-ход, неуместная реконструкция или новый научный музей?

25 апреля во время прямой линии с Владимиром Путиным директор Государственного музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина Ирина Антонова задала президенту вопрос, который наделал много шума. Речь шла о восстановлении Государственного музея нового западного искусства (ГМНЗИ), который был закрыт в 1948 году как «рассадник формалистических взглядов и низкопоклонства перед упадочной буржуазной культурой эпохи империализма» и о котором у Ирины Антоновой сохранились прекрасные воспоминания. Директор Пушкинского музея конкретизировала свое желание, напомнив, что часть коллекции ГМНЗИ была передана в Эрмитаж («Танец» Анри Матисса, произведения Поля Гогена, Пабло Пикассо и многое другое) и что ее нужно вернуть в Москву. Она неоднократно поднимала этот вопрос, но тут была возможность задать его в прямом эфире, чтобы президент страны и директор Эрмитажа оказались в ситуации, когда нужно отвечать. Путин, не менее хороший аппаратный игрок, чем Антонова, постарался в данном случае (как, впрочем, на большинство вопросов) ответить так, чтобы не было понятно, что же конкретно он имел в виду, и переадресовал вопрос Михаилу Пиотровскому, директору Государственного Эрмитажа. Первое, о чем сказал Пиотровский: работы из ГМНЗИ «были переданы в Эрмитаж в обмен на 200 шедевров старых мастеров, которые были изъяты из Эрмитажа и переданы в Музей им. Пушкина в 1920-е годы» (речь, в частности, идет о произведениях ван Дейка, Кранаха, Рембрандта, Рубенса). В общем, ситуация напоминала споры о том, у кого больше прав на землю — у Израиля или палестинцев. У каждого свой счет жертв и своя история потерь. Усугублялось все тем, что столкнулись два крупных и амбициозных музейщика. Президент обещал обсудить, глубоко проработать и не забыть.

COLTA.RU решила узнать, восстановят ли ГМНЗИ, нужен ли он и можно ли за него бороться так, как это делает Ирина Антонова. В опросе приняли участие:

Ирина Кулик, художественный критик;
Екатерина Дёготь, художественный критик, искусствовед, куратор;
Семен Файбисович, художник, публицист;
Фаина Балаховская, художественный критик, искусствовед, редактор рубрики «Искусство» в журнале TimeOut;
Анна Толстова, художественный критик, искусствовед, обозреватель отдела культуры ИД «Коммерсантъ»;
Виктор Мизиано, куратор, искусствовед, главный редактор «Художественного журнала».

— Во время прямой линии с Путиным директор ГМИИ им. Пушкина Ирина Антонова попросила у президента воссоздать Государственный музей нового западного искусства, который был ликвидирован в 1948 году. На практике это означает забрать из Эрмитажа произведения, которые оказались там после закрытия ГМНЗИ, и вернуть их в Москву. Насколько реалистичен такой сценарий?

Ирина Кулик: Я надеюсь, что это нереалистично, потому что это чудовищная несправедливость по отношению к Эрмитажу. Я согласна с Пиотровским, когда он говорит, что «третий этаж Эрмитажа» и «Пикассо в музее Пушкина» — это самоценные явления, уже ставшие достоянием культуры, и их нельзя разрушать.

Екатерина Дёготь: Разумеется, в принципе он реалистичен, так же как и противоположный (взять всего Матисса из ГМИИ и отдать Эрмитажу XX/XXI, например). Зависит от того, у кого будет больше пробивной силы и влияния на власть. Не знаю, насколько это можно обосновать юридически, но, как известно, в нашей стране это не препятствие. Другое дело, захочет ли сейчас власть сделать именно такой подарок Антоновой и именно так поссориться с Пиотровским: тут можно сомневаться.

Хотите воссоздать ГМНЗИ — воссоздайте для начала Терновца.

Семен Файбисович: Мне эта идея госпожи Антоновой представляется пиар-ходом для привлечения внимания даже не к какой-то идее, а к себе лично. А единственно возможным развитием сюжета по этому сценарию может стать лишь долгая, шумная и агрессивная перепалка между Пушкинским и Эрмитажем, которая заведомо закончится ничем.

Фаина Балаховская: Надеюсь, что нинасколько.

Анна Толстова: Мне не нравится идея воссоздания как таковая: не сумели сохранить — кусайте локти. Хватит с нас сфальсифицированных историй в целом и архитектурных новоделов в частности, ХХСов с отсутствовавшими в проекте Тона стилобатами «для иных мероприятий» и лужковских царицыных с туалетной плиткой в «императорских покоях». По архитектурному уродству новодельный ХХС может соревноваться только с Музеем личных коллекций, построенным под мудрым руководством И.А. Антоновой: более безвкусной и пошлой «реконструкции» не сделал ни один другой музей Москвы (не считая, конечно, «Царицыно»). В России с ее высокоразвитой культурой разрушения воссоздание обычно обозначает уничтожение. Хотите воссоздать ГМНЗИ — воссоздайте для начала Терновца (Борис Николаевич Терновец, советский искусствовед, скульптор, директор 2-го Музея современного западного искусства на основе коллекции И.А. Морозова с 1919 и объединенного ГМНЗИ с 1923 по 1937 год. — Ред.). А то что-то перевелись у нас — и особенно в ГМИИ — такие искусствоведы. Если ГМИИ с его тошнотворным совковым духом и может что-то воссоздать — так это выставку подарков товарищу Сталину.

Виктор Мизиано: Музей нового западного искусства — это очень яркая страница в истории российской художественной культуры. Поэтому, проработав десять лет в Пушкинском музее, могу свидетельствовать: закрытие этого музея оставило в музейном сообществе глубокую травму. Отсюда и происходит эта навязчивая идея восстановить ГМНЗИ. Оценивая реалистичность такого сценария, надо учесть, что во многом воссоздание этого музея будет оправданно, если оно будет осуществлено в тех же зданиях, где и существовал ГМНЗИ, то есть в бывших особняках Щукина и Морозова. Ведь многие хранившиеся там работы, включая матиссовские «Музыку» и «Танец», для этих пространств и создавались. Однако для этого потребуется отобрать эти здания у их нынешних владельцев. Так что речь идет о войне на три фронта: с Эрмитажем, Академией художеств и Министерством обороны. Не уверен, что в такой войне можно выйти победителем.

— Нужен ли сегодня такой музей, как ГМНЗИ? Имеет ли смысл воссоздавать какие-то формы из прошлого, основываясь на ностальгии? Может быть, нужно создавать что-то более актуальное, основанное на сегодняшних потребностях художественного процесса?

Кулик: Хотелось бы увидеть музей, в котором наконец-то русское искусство будет представлено как часть мирового, — такого музея нет, а он страшно нужен, чтобы мы наконец стали чувствовать себя частью международного контекста, чтобы русский авангард и западный авангард висели вместе не только на выставках вроде «Москва — Париж» или «Москва — Берлин», которые были давным-давно. Прекрасно, когда исторические музеи сохранились, но восстанавливать такие музеи сейчас бессмысленно. Хотя было бы интересно сделать временную выставку, реконструирующую ГМНЗИ.

Дёготь: Не думаю, что любое воссоздание является актом ностальгии и что это обязательно противоречит созданию нового. Я лично была бы за воссоздание ГМНЗИ, это очень важная и ныне утраченная традиция музейной работы с искусством ХХ века. Но не на базе ГМИИ, где сейчас нет четкого понимания специфики модернистского искусства, и не на базе идеи воссоздания частных коллекций Щукина—Морозова и оммажа им. А в качестве основы коллекции нового научного музейного учреждения международного уровня, посвященного современному искусству, — если хотите, по типу Центра Помпиду, но скорее не теперешнего, а каким он был раньше. Все проекты Музея современного искусства, которые сейчас реализованы или планируются в Москве, полностью оторваны от истории искусства, от науки и предлагают создать объект досуга для креативной молодежи в первую очередь, что, с моей точки зрения, только дискредитирует современное искусство в принципе. Новый ГМНЗИ мог бы быть чем-то принципиально другим — но опять-таки теоретически.

Анри Матисс. Танец. 1910

Файбисович: Госпожа Антонова мыслит позавчерашним днем, поэтому все ее идеи — заведомое ретроградство. Для нее импрессионизм и кубизм — современное, продвинутое искусство, поэтому их наилучшее обустройство под собственным крылом представляется ей актуальным и сильно желанным: в ее глазах она таким образом идет в ногу со временем, отвечает потребностям сегодняшнего художественного процесса и даже возглавляет его. Нужен музей действительно современного искусства, который бы собрал и репрезентативно, на высоком уровне представил его лучшие достижения, но и до этого дело, судя по всему, не дойдет, поскольку интересанты озабочены, как и Антонова, в первую очередь тем, чтобы изо всех сил тянуть на себя одеяло. В особенности это касается Государственного центра современного искусства, который горит желанием представить в качестве отборной коллекции свою — сколь неполную, столь и неровную и по-любому не превосходящую по качеству еще несколько существующих коллекций, уже ставших музейными. Ну и общая атмосфера в России и конкретно ее культуре не благоприятствует, мягко выражаясь, созданию такого музея.

Хотелось бы увидеть музей, в котором наконец-то русское искусство будет представлено как часть мирового.

Балаховская: Может, и нужен. Был бы — если бы его не разорили и он продолжал развиваться все эти годы. Как всегда с воссозданиями — неясно, какой момент времени считать «золотым веком»: то ли ГМНЗИ восстанавливать, то ли коллекции в особняках, может, вернуть все прежним владельцам вместе с особняками, отменив декреты о национализации. А может, и революцию отменить. Мысль И.А. Антоновой — вернуться в 1948-й, понимаю, сочувствую. Надеюсь, это невозможно.

Толстова: Конечно, сегодня никому, кроме мастеров «распиливать» бюджеты, не нужен такой музей, как ГМНЗИ. Что мы хотим им доказать? Что наш музей современного искусства старше, чем МоМА? И что дальше? Мир заплачет от восторга? В России нужен музей современного сейчас, а не сто лет назад, искусства. А у нас его нет и, похоже, не будет — спасибо так называемым экспертам, похоронившим проект ГЦСИ. Подавляющее большинство постсоветской интеллигенции уверено, что философия закончилась на Ницше (впрочем, для многих философия вообще не начиналась), а искусство — на Пикассо. ГМНЗИ только укрепит нашу «духовную элиту» в этой прогрессивной мысли.

Мизиано: ГМНЗИ как чистая реконструкция, как фетиш, как изживание травмы — проект малоубедительный. В конце концов, многие произведения, хранящиеся в музеях мира, когда-то были в других собраниях, частных или публичных. Это часть их истории, как и ГМНЗИ — часть истории российской художественной культуры. И эта история отнюдь не забыта. Такой музей может оказаться оправданным только в свете некоего нового музейного проекта, имеющего свою новую функциональную задачу. Однако такого проекта пока нам не предложили.

Рембрандт. Портрет старушки. 1654

— Насколько корректно обращение музейных директоров к президенту страны в данной ситуации? Понятно, что решение о ликвидации музея в 1948 году принималось тоже не музейщиками, но руководством страны, однако все же существуют какие-то профессиональные организации, в том числе международные. Их недостаточно? Или практика по любому вопросу обращаться к царю-генсеку-президенту неискоренима?

Кулик: «Барин нас рассудит». Ощущение, что люди живут в архаичном феодальном обществе, где все вопросы решает царь-батюшка или диктатор — даже те, в которых он некомпетентен. Путин, кажется, ни разу не демонстрировал интереса к музеям и искусству. Не представляю: какая профессиональная организация может забрать произведения из Эрмитажа и передать их Пушкинскому музею и с какой стати? Поскольку абсолютно дикая просьба — такая же дикая ее адресация.

Дёготь: Если имеется в виду, что профессиональное сообщество должно было бы это обсудить, развернуть кампанию в прессе, а затем обращаться к президенту, то, вероятно, это верно (хотя отчасти это делалось в последние годы, только очень осторожно; во всяком случае, для меня нынешний демарш — отнюдь не новость). Но решать-то судьбу государственных коллекций — public collections на цивилизованном языке — все равно должно государство в той или иной своей инстанции, и думаю, что данный случай выходит за пределы компетенции Министерства культуры. Сами музеи по закону не имеют права передавать друг другу произведения, даже если бы они вдруг договорились.

Как всегда с воссозданиями — неясно, какой момент времени считать «золотым веком».

Файбисович: Разумеется, такая практика неискоренима — тем более что только и возможна в сегодняшней ситуации, насаждаемой президентом, когда любые международные контакты, предполагающие на выходе принятие независимых от него решений, расцениваются им как покушение на абсолютность собственной власти. Конкретнее — как деятельность «иностранных агентов» со всеми вытекающими отсюда уголовными последствиями. Тем более что само современное искусство в известном смысле «иностранный агент». В том, например, смысле, что установка на полную свободу творчества и его репрезентации — базовое условие его существования.

Балаховская: Не знаю, как сформулировать, не употребляя недавно запрещенные законодателем слова, но это все какая-то полная …, с существом дела никак не связанная. Зато все вспомнили, кто тут главный и может поставить вопрос ребром, пусть и совершено бессмысленным. Конечно, с идеей отнять и поделить не к профессиональному сообществу обращаются, а исключительно к высокому начальству. Только никакого прибавления от этого не случается. Если директору ГМИИ действительно вдруг захотелось пополнить собрание и устроить расцвет музея, ликвидировать отсталость — то тут все пути известны: можно работать с коллекционерами. Или — если верить только в царей и генсеков — настаивать на госзакупках, тут и юбилеи в руку.

Толстова: Лошади кушают овес, Земля круглая, а обращение некорректно. Как и вся система управления в нашей стране категорически некорректна. И.А. Антонова — опытный советский руководитель, она следует сложившимся и да, увы, видимо, неискоренимым аппаратным правилам.

Мизиано: —