Кто эти люди?

ЗИНАИДА ПРОНЧЕНКО о современном российском искусстве во Франции

 
Россия — почетный гость на открывающейся на этой неделе ярмарке Art Paris. ЗИНАИДА ПРОНЧЕНКО выясняет, кому во Франции нужно русское искусство.

Какой русский художник не мечтает сделать карьеру на Западе? И какой русский художник не задавался вопросом: возможно ли преуспеть за границей, знают ли нас «там», испытывают ли к нам живой интерес? И даже проще — нужны ли мы там кому-нибудь?

Возьмем, к примеру, замечательную европейскую страну Францию, с которой у нас испокон веку крепкие взаимообогащающие отношения, в том числе — и прежде всего — по ведомству культуры. Во Франции, на первый взгляд, ситуация скорее оптимистичная. Об этом свидетельствуют события последних нескольких лет. 2010 год был Годом России, нас c изрядной помпой чествовали все 12 месяцев. Вдогонку «Святой Руси» Лувр показал современное искусство, правда, выставка запомнилась больше скандалом вокруг работ Авдея Тер-Оганьяна, да и французам, судя по официальным цифрам, иконы, символ пресловутой славянской духовности, оказались милее, чем набившая оскомину провокация contemporary art. Но это уже детали. Следующая «Монумента» — опять мы: несмотря на финансовые трудности, Кабакову все-таки отдали Grand Palais. Ну и наконец, Россия — почетный гость на довольно престижной ярмарке Art Paris.

Официально, на уровне государственной инициативы, мы нужны, про нас не забывают: мультикультурализм — не пустой звук, каждой идентичности выделены свои 15 минут эфирного времени. А как дело обстоит в «частном секторе»?

Русское искусство за рубежом — темная зона, неисследованный сегмент рынка.

Существует миф, плотно укорененный в сознании профессионального сообщества, что будто бы идет в Париже какое-то бурление чуть ли не институционального характера, что есть здесь масса так называемых русских галерей, что мелькают постоянно имена наших художников на афишах, — непонятно откуда взявшийся миф, происхождение которого можно объяснить лишь недостатком информации. Русское искусство за рубежом — темная зона, неисследованный сегмент рынка.

В реальности галерей, представляющих интересы русских художников, в Париже совсем не много. И их условно можно разделить на три категории. Первая — это уважаемые люди уровня Клода Бернара, которые выставляют корифеев modern art, типа Эдуарда Штейнберга или Оскара Рабина, а также священных монстров вроде Эрика Булатова или Ильи Кабакова. С ними все ясно.

Галерея CLAUDE BERNARD.

Вторая — модные галереи c проверенной временем репутацией, но послужной список у них поскромнее: Anne de Villepoix, Suzanne Tarasiève, Rabouan Moussion. Они занимаются не вечными ценностями, а сегодняшним днем: актуальными, состоявшимися на родине художниками, такими, как Олег Кулик, Алексей Каллима, Александр Бродский, Владислав Мамышев-Монро. Интерес к русскому искусству у них один, для галереи как коммерческого предприятия адекватный, — продать. И Кулик, и Бродский, и Мамышев, со слов владельцев, продаются хорошо. Про Россию они говорят общими фразами, что страна, мол, загадочная, с богатейшим культурным наследием: Достоевский, Толстой, l'âme slave опять же. Жаклин Рабуан, например, приехала в Россию впервые на «Арт-Москву» в 1996 году, где познакомилась с Куликом. Благодаря своей дружбе с Жаном-Франсуа Таддеи, тогдашним директором Frac des Pays de la Loire, «французского ГЦСИ», смогла пригласить Кулика во Францию и сделать ему персональную выставку. Тогда все работы продались, Кулик оказался человеком во всех отношениях приятным, теперь в Париже его любят и знают: он и оперу в Шатле поставил, и Центр Помпиду приобрел его в свою коллекцию, и орден ему в Елисейском дворце вручили. Все очень симпатично.

Сюзанн Таразьев тоже пышет энтузиазмом. Благодаря Ольге Свибловой прошлой зимой она открыла для себя восходящих звезд, группу Recycle, покажет их на Art Paris, уверяет, что они станут самой что ни на есть сенсацией.

Вот Каллима сначала вроде шел на ура, а теперь у нас на руках невесть сколько его рисунков, а покупателя не найти.

От Анн де Вильпуа я услышала комментарии посдержаннее: да, сотрудничаем с Россией через «Риджину» и Марата Гельмана, дается нам это тяжело, работы продаются плохо, основные клиенты у нас — американцы, русское искусство они не знают, цены на него считают завышенными. Вот Каллима сначала вроде шел на ура, а теперь у нас на руках невесть сколько его рисунков, а покупателя не найти. По поводу покупателей: единственный русский, когда-либо что-либо купивший у всех трех галеристов, — Игорь Маркин, других русских они у себя в галереях отродясь не видели.

Русские коллекционеры, как известно, предпочитают прогуливаться в Маастрихте или Майами в компании частных специалистов по art investment. Покупать современное русское искусство им не с руки, да и незачем. Когда вы собираете «бугатти» и «роллс-ройсы», глупо и нелогично прицениваться к «Волгам» и «Жигулям».

Галерея Anne de Villepoix.

По мнению хозяйки самой крупной коллекции русского современного искусства во Франции, Пакиты Эскофе Миро, в том печальном факте, что в Европе, да и в мире наше искусство так и не смогло завоевать позиции, схожие с теми, что уверенно занимают сегодня китайские художники, YBA или CoBrA, стоит винить именно отечественный арт-истеблишмент. Интеллектуальная элита в России, критики и кураторы, страшно далека от народа, то есть от среднего класса, от свеженародившейся буржуазии. В конце 1990-х — начале 2000-х они обслуживали интересы олигархата (то есть 0,00001% населения), формировали им частные коллекции. Олигархат, коллекции укомплектовав, закономерно ушел на международный рынок, домашние продажи прекратились, а с ними и все прочие формы жизнедеятельности. Государственные учреждения тоже ничего не делают, чтобы ситуацию переломить. А потом удивляемся? Во Франции, говорит она, ситуация с русским искусством довольно грустная. Предыдущее поколение художников — концептуалисты, «новые дикие», все те, кого она собирает с 1979 года, были интересны Западу, помимо всего прочего, как «люди оттуда», из-за «железного занавеса», а бесконечное обыгрывание советской символики и политический контекст делали их искусство особенным, экзотичным. Новое поколение, избавившись от контекста, как бы потеряло торговую марку и бесследно растворилось на общем международном фоне. Для того чтобы заново стать конкурентоспособными, молодым русским художникам чертовски чего-то не хватает — кто бы знал, чего?

Противоположное мнение можно найти в рассказе Иры Вальдрон, которая работает как раз с галереей Rabouan Moussion. Ее версия событий почти так же радужна, как у Жаклин Рабуан. Они знают друг друга три года. Две персоналки, три ярмарки Art Paris. Неплохие продажи в достойные коллекции. Вальдрон уже давно живет в Париже, эмигрантом себя не мыслит, вообще слово «эмиграция» не из ее лексикона, считает, что говорит на универсальном языке. В России ее знают и помнят, она по-прежнему выставляется у Гельмана. Да, конечно, — здесь, во Франции, перспективы туманны, здесь своих звезд хватает. Вальдрон считает, что русское искусство говорит на локальном языке, оттого-то ему так трудно выбраться за этнографические рамки, оттого на вторичном рынке оно не стоит ничего. Именно поэтому Вальдрон не хочет быть «русским художником» за границей, ей предпочтительнее международный контекст, она не боится в нем раствориться. Как-то раз Вальдрон приняла участие в коллективной выставке в галерее Дианы Билль, американки, знатока русского искусства. Галерея Билль Blue Square теперь находится в Вашингтоне (на Art Paris она покажет, например, Юрия Аввакумова), а прежний сокуратор Билль Винсент Сатор открыл недавно новое пространство в Марэ, своего имени, работает с прежними контактами: Игорем Макаревичем, Евгением Фиксом. Этому начинанию всего год, и, судя по настрою владельца, тут больше романтического альтруизма, чем бизнеса, а больше всего тихой грусти.

Для того чтобы заново стать конкурентоспособными, молодым русским художникам чертовски чего-то не хватает — кто бы знал, чего?

Грусти хватает с лихвой и в галерее Aléatoire, замыкающей нашу произвольную классификацию. Aléatoire, чье название в переводе означает «проблематичный», «ненадежный», относится к третьей категории — категории тех самых «русских» галерей. Однако галереей называть это пространство на задворках Сен-Жермен (10 квадратных метров плюс сырой подвал) язык не поворачивается, тут скорее формат «заходите к нам на огонек». Хозяйка Патрисия Шишманов радостно признает в начале беседы, что искусством занимается для души, художников выбирает по их человеческим, а не профессиональным качествам и что Россия — огромная и загадочная (а как же иначе!) страна, бороздить которую с рюкзаком за плечами в поисках острых духовных ощущений — одно удовольствие. Ее галерее два года, и это единственное в Париже заведение, действительно специализирующееся на russian contemporary art, а значит, выставляющее только по национальному признаку. Патрисия принадлежит к типу людей, которых во Франции величают 68-rd retarde. Когда-то давно она вышла замуж за гражданина Болгарии, оказалась с ним в России, потом благодаря участию Давида Саркисяна открыла в себе творческие наклонности — фотография, креативные шейные платки, потом решила поддержать young russian artists. Известно, что подобные начинания в ста случаях из ста заканчиваются фиаско, отсюда и многозначительное название галереи.

Выставка Ивана Горшкова в галерее l'Aléatoire.

Патрисия выставляла Евгения Антуфьева, Юлию Заставу, Ивана Горшкова. Иван рассказал мне, что познакомился с Патрисией в Москве. Договорились они, что он приедет во Францию, сделает работы на месте, дабы не связываться с проблемами вывоза-ввоза. Он приехал, его поселили в нормандском захолустье на три недели, потом был вернисаж, угощали, наливали, не продали ни одной работы. Больше он в Париже не был. В данный момент в Aléatoire выставляется Иван Языков, юноша под сорок, график, закончил Строгановское, в Москве его работы можно увидеть в галерее «Роза Азора», рисует чернилами так называемые микродрамы, смесь лубка и сюрреализма. До Парижа добрался с горем пополам, с одиннадцатичасовой пересадкой в Вене. Крайне меланхоличен. Говорит, на вернисаже публика была, приценивалась. На вопрос, чувствует ли он интерес к русскому искусству во Франции, отвечает с неподдельной естественностью: «Я вот тут сижу у окна третий день, рисую, люди останавливаются, смотрят». В этот момент на улице действительно кто-то опускается на корточки зашнуровать ботинок, кидает рассеянный взгляд на витрину. Чтобы поддержать русское искусство, покупаю у Патрисии «микродраму» Языкова за 200 евро.

Судя по настрою владельца, тут больше романтического альтруизма, чем бизнеса, а больше всего тихой грусти.

По мнению Андрея Ерофеева, ограниченный интерес к нашим художникам в мире объясняется прежде всего отсутствием государственной поддержки. В тех немногих случаях, когда что-то и делалось на «высочайшем уровне», вроде выставки в Лувре, то делалось спустя рукава. Разумеется, есть внешние факторы: например, мода. Россия нынче не в фаворе, на Западе она ассоциируется больше с неуместным реваншизмом и повсеместной коррупцией, а с недавних пор еще и с «узниками совести» Pussy Riot — самым известным на сегодняшний день отечественным арт-проектом, за что, кстати, огромное спасибо государству. Если говорить конкретно о Франции, Ерофеев уже несколько раз предлагал Центру Помпиду выставки современного русского искусства. Ответ всегда один и тот же: негативный. Есть версия, что дело именно в качестве, точнее, в свойстве работ. Наши актуальные художники заняты сейчас осмыслением капиталистических реалий, а на Западе это неинтересно, они это уже давно прошли, на повестке — другие темы.

В общем, вполне себе закономерная картина. Кроме горстки избранных, русское искусство во Франции не знают и знать не хотят. Нет надобности. Кто за это в ответе: кураторы, коллекционеры, ГЦСИ или сами художники — неизвестно и не важно, на самом деле. В любом случае в искусстве все и всегда крайне aléatoire.