Умертвите женщину

Сегодня гиньолем Марко Беллоккьо «Спящая красавица» открывается фестиваль итальянского кино «Из Венеции в Москву». ДЕНИС РУЗАЕВ увидел в фильме ветерана-нонконформиста не рутинное высказывание на злободневную тему эвтаназии, но оду жизни

На фестивале «Из Венеции в Москву» традиционно показывают апеннинские фильмы из конкурсов Венецианского фестиваля. В программе — прошлогодняя короткометражка Лилианы Кавани про монахинь, несколько документалок на актуальные темы, сразу два фильма с Тони Сервилло («Il Divo») в одной из ведущих ролей. Один — мрачная карикатура на обывательский класс «Это сделал сын», другой — «Спящая красавица» Марко Беллоккьо, фильм открытия фестиваля, который трудно свести к краткому определению. 12 марта его покажут еще раз — уже в представлении самого режиссера.

Италия, 3 февраля 2009-го. Некрасивая, но верующая дочь сенатора убегает на демонстрации возмущенных христиан — и там влюбляется в очкастого либерала с той стороны баррикад. Сам политик вот-вот подчинится партийному большинству на слушании закона о запрете эвтаназии — его жена при этом умирает в больнице и просит ее страдания прекратить. Известная актриса выписывает на дом монахинь и молится усерднее их — ее дочь в коме; поступающий в театральный сын ревнует. Терапевт со сверхурочной спасает наркоманку, пытавшуюся перерезать вены, — от седативов она впадает в беспробудный сон, он не отходит от кровати.

Новый фильм Марко Беллоккьо складывается из четырех параллельных сюжетных линий, задействующих с десяток персонажей; их играют артисты калибра Изабель Юппер (в роли скорбящей матери-актрисы). Но главная из спящих красавиц так ни разу и не появится в кадре. В те же февральские дни 2009-го, пока итальянский парламент будет обсуждать запрет эвтаназии, Элуану Энгларо будут перевозить из родного Лекко в Удине, где есть врачи, согласные отключить ее от аппарата искусственного питания. Элуана пробыла в коме 18 лет.

В этом есть что-то неуловимо говорухинское.

Сводки новостей и уличные демонстрации, треск телевизионных новостей на втором плане и диалоги персонажей — Элуана оборачивается незримым и незрячим свидетелем всех мелодраматических перипетий «Спящей красавицы». Более того — часто их вдохновителем, даже участником. Именно в ее честь идет жечь свечи и петь псалмы сенаторская дочь. Именно ее поминают, парясь в бане, законодатели. Именно ее судьба грозит дочери актрисы — и именно к ее судьбе стремится суицидальная наркоманка.

Именно Элуаной Энгларо первый час «Спящей красавицы» Беллоккьо проверяет зрителя на прочность. Все это время его герои экзальтированны и склонны к театральным жестам. Их поступки не вполне подчиняются логике, а разговоры взволнованны. Актеры невыносимо переигрывают. Даже Изабель Юппер. Нет, особенно Изабель Юппер. Все будто бы одержимы — и ведут себя так, что кажется, будто беспокойный дух Элуаны Энгларо вселился в саму пленку. Одержимым кажется и сам режиссер, еще первыми, снятыми в 60-х фильмами составивший себе славу бунтаря. Он упрямо гонит отчаянно мелодраматические, очевидные до пошлости сюжеты (врач и наркоманка — почти «Укрощение строптивой», религиозная фанатичка и атеист-интеллигент намекают чуть ли не на «Ромео и Джульетту» и так далее) — и мы ждем, что их кульминацией станет насильственный, умозрительный финал. Взгляды автора на злободневную, раздутую телевидением до точки общественного конфликта проблему будто бы понятны — Беллоккьо всегда был антиклерикален. Кажется, еще чуть-чуть, и он вслух оправдает эвтаназию. В этом есть что-то неуловимо говорухинское.

В этот момент заурядные театрализованные стариковские поучения окружающему миру (а именно их напоминает добрая половина «Спящей красавицы») обычно сбавляют накал, переходя к чистой дидактике финала. Но тут все начинает происходить иначе! Градус истерики в «Красавице» только нарастает, кадры сменяются все чаще, планы отчаянно напряженных лиц укрупняются, струнные на фоне переходят на визг — пока калейдоскоп страданий вдруг не закруживается до абсурда, не переходит в чистую абстракцию образов. Омытое слезами лицо Юппер — склейка — распятие крупным планом — склейка — секс — склейка — снова Юппер. Вдруг оглушительно звонит колокол. Элуана Энгларо мертва.

Омытое слезами лицо Юппер — склейка — распятие — склейка — секс.

На этом фильм не закончится. Успокоятся и персонажи, и актеры, и режиссер, которому еще нужно будет завершить каждую из четырех своих новелл — и который, конечно, сделает это не так, как того требовала мнимая логика оказавшейся долгими проводами завязки. Смотришь на это, впрочем, уже другими глазами. Тема эвтаназии перестает быть важной — Беллоккьо все так же нечего сказать о смерти (и этим он существенно отличается от Станислава Говорухина, а также многих других мастеров в стадии заката). Зато ему еще есть что сказать о жизни; а экстремизмом изначальной мелодрамы, существующей за гранью хорошего вкуса, и блицкригом образов, подводящим к смерти Элуаны, он свои последующие слова оправдывает.

Оправдание это оказывается простым по содержанию — детали четырех историй перестают быть важными, уступая мощи нарратива как такового, нарратива, преодолевающего и смерть главной героини, и сведение сюжетов к чистым образам. Без Элуаны Энгларо истории героев Беллоккьо были бы несостоятельны, без ее смерти — неправдивы, их разнообразные, но не противоречащие друг другу морали (секс сильнее религии, но и религия — тоже секс; жизнь и смерть относительны; и то и другое — форма любви) оказались бы банальностями.

Это оправдание, впрочем, сложно по форме — и Беллоккьо здесь проворачивает удивительный, смелый в своей незрелости юношеский трюк. Отчужденные, опошленные телекартинкой и дешевизной сентиментального жанра образы доводятся до того самого предела, до колокольного звона, методами, довольно жестокими по отношению к зрителям. Можно сказать даже, что Беллоккьо вбивает в свою публику универсальное, не ограниченное рамками конфессии и политической ориентации сострадание. Делает это он, монтируя смерть Элуаны (контрапункт своей мелодрамы) как фильм ужасов — еще более жуткий оттого, что скорченные лица типичных вроде бы персонажей мелодрамы в атаке коротким кадром застывают, становятся масками — для того, чтобы впоследствии эти личины могли спасть. Чтобы персонажи ожили, а экранная жизнь ненадолго одержала победу над реальной смертью.

В этом смысле «Спящая красавица» вдруг оказывается антиджалло, режущим по тем же живым нервам, что и зло из итальянских хорроров шестидесятых (вообще стоит пересмотреть фильмы Беллоккьо этого периода на предмет наличия тропов главного на тот момент жанра в стране). Вместо руки, заносящей нож, — крупный план лица Юппер. Прием, придуманный для устрашения, Беллоккьо обращает в инструмент духоподъемности. Красавица проснется.