Беспорядочные сигналы

«НОС» был задуман как редкая в наших широтах концептуально оформленная премия с ясной задачей. Но четко сформулировать интенцию мало, нужно еще и придерживаться заявленных рамок и ограничений

Во первых строках я хотел бы поздравить Льва Рубинштейна — с тем, что он написал отличную, умную книгу, которая нравится самым разным людям. «Знаки внимания» демонстрируют нам удивительное свойство действительно хорошей публицистики — она оказывается частью не столько журналистики, сколько литературы. То есть оказывается интересной и важной не только в приложении к текущему историческому моменту, но и существенно после того. Во-вторых, поздравления положены издательству Corpus: «Знаки внимания» — сборник текстов из периодики, пусть и за авторством известного писателя, а опубликовать книгу в этом жанре сегодня захочет не каждый издатель. Отдельные поздравления положены и Николаю Кононову, автору блестящей книги «Бог без машины. Истории 20 сумасшедших, сделавших в России бизнес с нуля», уступившей «Знакам внимания» первое место в ходе весьма напряженной борьбы.

На этом то хорошее, что я имею сказать о текущем сезоне премии «НОС», к сожалению, заканчивается. Мне уже приходилось писать на материале длинного списка о том, что нынешний список финалистов свидетельствует об отсутствии у жюри какого бы то ни было желания сообразовываться с заявленными «НОСом» целями и задачами. Короткий список только укрепил меня в этом мнении. С одной стороны, туда не попало несколько совсем уж невменяемых текстов наподобие «Двойника президента», «Русского садизма» и «Пелевина и поколения пустоты». С другой — видимо, так сказать, для равновесия исключены из него оказались, например, Анатолий Гаврилов, Дмитрий Данилов и Аркадий Ипполитов (список мог быть длиннее, но понятно, наверное, что я имею в виду). В принципе, можно было бы предположить, что жюри просто не усмотрело у Ипполитова или Гаврилова «новой социальности» (ну или «новой словесности») — но каким образом можно усмотреть эти сущности в «Маленьком человеке» Елизаветы Александровой-Зориной или в «Крысолове» Георгия Давыдова, понять решительно никак невозможно.

Дебаты продемонстрировали, что и сами члены жюри не в состоянии сколько-нибудь внятно аргументировать свой выбор. Собственно, уровень происшедшей в минувшую пятницу дискуссии был таков, что не удовлетворил бы, боюсь, даже хорошего учителя литературы из средней школы. Один из членов жюри полагает, что «новое в литературе не обязательно сопряжено с новаторством»; другой, аргументируя свой выбор, говорит: новаторство Сергея Гандлевского состоит в том, что «у него биографическая проза перестает быть эгоцентричной»; третий сообщает, что, будучи собранными под одной обложкой, публицистические тексты Льва Рубинштейна приобретают «некое» новое качество. Отвечая на вопрос одного из экспертов премии о том, что это за «некое качество», помянутый член жюри долго экает и мекает, еще два раза употребляя в процессе слово «некий».

Вопросы Кузьмина и Левкина — некоторые члены жюри, обидевшись, квалифицировали их как «троллинг» — были, между тем, просто попыткой добиться хоть сколько-нибудь внятного обоснования выбора тех или иных текстов (для чего, собственно, публичные дебаты, по моему понятию, и предназначены). Увы, хотя бы отчасти аргументированно на них мог ответить только Максим Кронгауз. В остальных случаях имело место все то же эканье и меканье разной степени невнятности. Даже дипломатичный Кирилл Кобрин, представлявший на дебатах «совет старейшин» (чей голос был, кстати говоря, отдан «Знакам внимания»), отметил, что разговор происходил так, как будто бы всей гуманитарной науки последних десятилетий не существовало — т.е. как если бы общепринятым до сих пор являлся взгляд, согласно которому «литература отражает реальность» (а не находится с ней в существенно более сложных отношениях).

У этого листики симпатичные, у того шерстка мягкая, третье покрытосеменное, а четвертое умеет плавать.

Проблема здесь, разумеется, не в том, кто попадает или не попадает в длинный или короткий список, а потом получает или не получает премию. Проблема в том, что после ротации жюри премия «НОС» перестала соответствовать собственной заявке: социальность в понимании нынешнего состава жюри — это очень старая социальность, а о том, что такое «новая словесность», никакого сколько-нибудь цельного понятия у жюри вообще, кажется, не существует. Сомнения вызывает и декларированный отказ жюри замечать разницу между fiction и non-fiction. Пока это неразличение остается в теоретической плоскости, все вроде бы ничего — но при переводе его в плоскость практическую оказывается, что жюри вынуждено решать вопросы в духе «чем это животное лучше, чем это растение». Разумеется, обосновывать выбор в таком случае можно только аргументами вроде «у него такие листики симпатичные» или, наоборот, «да вы посмотрите, какая мягкая шерстка!» И все правильно: у этого листики симпатичные, у того шерстка мягкая, третье покрытосеменное, а четвертое умеет плавать — но какое отношение все это имеет к концепции премии, понять невозможно. Кажется, никакого.

Исходной заявке, в которой сказано, что «премия мыслится как важная интеллектуальная площадка для критических дискуссий о художественном эксперименте в современной литературе, о модернизации критического инструментария оценки произведения, о новых взаимоотношениях письма и визуальности, искусства и общества, этического и эстетического, художественного и политического, о самих границах художественности», нынешний сезон не соответствовал, увы, ни по одному пункту. Каким образом деятельность нынешнего состава жюри способствовала решению основной задачи предприятия, а именно — усовершенствованию «института отечественной критики путем модернизации жанра литературной премии», тоже совершенно неясно.

Изначально «НОС» был задуман (и некоторое время существовал) как редкая в наших широтах концептуально оформленная премия с ясно поставленной задачей. Оказалось, между тем, что четко сформулировать интенцию мало. Важно придерживаться заявленных рамок и ограничений — а новый состав жюри делать это не захотел, превратив «НОС» (будем надеяться, что временно) в очередную «премию вкуса», каких у нас и без того хватает. Иногда такие премии достаются хорошим книгам, как в нынешнем случае, а иногда плохим — в зависимости от состава жюри и расположения созвездий. «Премии вкуса» не институциональны, в них при ротации жюри всякий раз концепция полностью меняется или даже вообще исчезает. Понятно, что разные люди понимают «новую словесность» или «новую социальность» по-разному. Было бы странно, если бы было иначе. Однако если при ротации жюри преемственность такого понимания исчезает полностью, вместо института, структурирующего литературное поле, мы снова получаем неведомую (пусть и симпатичную) сущность, посылающую и профессиональному, и читательскому сообществу беспорядочные смешанные сигналы.

Остается констатировать, что премия наша еще молода, а не ошибается только тот, кто ничего не делает. И возможностей исправить ситуацию у «НОСа» будет еще предостаточно.