A kind of pogrom

МИХАИЛ КАЛУЖСКИЙ о неудавшемся разгоне спектакля «Московские процессы» в Сахаровском центре

Вчера вечером моя 22-летняя дочь написала в Фейсбуке: «Мы как-то хихикали с братом про то, что наша бабушка слишком молода, чтобы у нее были друзья, погибшие от рук наци, а мы — нет. Но вот то, что нашего отца в 2013 году посреди Москвы донимает казачье войско, — это уже за гранью всякого абсурда».

«Казачье войско», вернее, человек сорок, одетых как массовка из «Свадьбы в Малиновке», вчера днем попыталось прорваться в выставочный зал Сахаровского центра. Там проходил документальный спектакль «Московские процессы» швейцарского режиссера Мило Рау. Московские процессы — это дела организаторов выставок «Осторожно, религия!», «Запретное искусство» и акции Pussy Riot, а выставочный зал — то самое место, где проходили выставки.

Мило Рау из театральной группы International Institute of Political Murder занимается тем, что устраивает (чаще всего — в соавторстве с Йенсом Дитрихом) реконструкции политических процессов. Самый известный проект IIPM — спектакль Hate Radio, в котором идет речь о суде над руководителями руандийской радиостанции Les Mille Collines. Мы познакомились с Мило Рау и Йенсом Дитрихом год назад, когда они пришли в Сахаровский центр узнать про возможность провести «Московские процессы». Конечно, мы не возражали, отчетливо представляя все возможные последствия. Строго говоря, Сахаровский центр не был среди авторов этого проекта — мы предоставили площадку, организационную поддержку, а я сам сыграл маленькую роль масштаба «кушать подано». Главное изменение, которое произошло за год, — московских процессов стало больше. Появилось дело Pussy Riot.

«Московские процессы» были устроены следующим образом. Сторона обвинения, «прокурор» Максим Крупский и «ведущий эксперт со стороны обвинения» Максим Шевченко, и сторона защиты, адвокат Анна Ставицкая и эксперт Екатерина Дёготь, задавали вопросы свидетелям. Это были Дмитрий Гутов, Алексей Беляев-Гинтовт, Елена Волкова, Екатерина Самуцевич, Михаил Рыклин, Татьяна Антошина, Владимир Сергеев (один из тех, кто уничтожил выставку «Осторожно, религия!»), Глеб Якунин, Леонид Бажанов, Андрей Коваленко (участник нападения на выставку, посвященную Pussy Riot), Андрей Ерофеев, Роман Багдасаров, Александр Шабуров, Энтео, Борис Фаликов, Анатолий Осмоловский, бывший монах Михаил Баранов, сопредседатель «Народного собора» Владимир Хомяков. За соблюдение процедур и ведение процесса отвечали судья Ольга Шакина и консультант Анита Соболева (в обычной жизни — адвокат и председатель ассоциации ЮРИКС), я был помощником судьи, Иван Тимофеев, секретарь суда, вел протокол, который одновременно был блогом проекта. Мило Рау руководил действиями суда из телевизионного автобуса, комментируя происходящее в наушник Ольги Шакиной. Все происходящее снималось на пять камер — московский спектакль был сыгран единожды, и в дальнейшем проект будет существовать в виде фильма.

Решение по итогам процесса должны были принимать присяжные: семь человек разного возраста, разных профессий. Дизайнер, пчеловод, менеджеры, строитель. Пятеро из Москвы, двое из Подмосковья. Идея Мило Рау заключалась в том, что после 3-дневной дискуссии о границах свободы творчества и свободы вероисповедания решение о виновности или невиновности будет принято без давления государства. Поэтому — суд присяжных как форма принятия решения, поэтому же — концентрированное столкновение противоположных точек зрения при единстве времени и места действия.

Заданы были только правила игры. Репетиций не было. Каждый говорил то, что он считал нужным, и суд шел так, как должен идти суд, — или публичные дебаты. Обвинение и защита заявляли протесты, показывали присяжным фотографии изображений и зачитывали тексты. Главным чувствовал себя Максим Шевченко, одетый в черный бархатный костюм. Шевченко присущ самовозрастающий пафос: начиная с гражданских прав он быстро заводится и переходит на обличение либерал-фашистов. Шевченко в большей степени актер, чем рядовые и лейтенанты клерикальной армии: евразиец Коровин, который на вопрос: «Кого вы читали из теоретиков постмодернизма?» — отвечает «Жака Аттали», или даже Беляев-Гинтовт, завороженный яркими конспирологическими снами в своей голове: «дело Pussy Riot вызвало перемещение флотов и военно-космических группировок» или «сеть формирует поле, и хозяин может быть деперсонализирован». Но все вместе, реальные погромщики и фашиствующие позеры, переигрывают своих оппонентов. Переигрывают и в театральном смысле, и в футбольном. «Это мы здесь защищаемся, а не обвиняем!» — восклицает Шевченко. Так футбольный нападающий картинно падает в штрафной противника, хотя к нему не прикоснулся никто из соперников. Как известно, главные признаки футбольной симуляции — взгляд в сторону судьи и эмоциональная жестикуляция. Опрос Шевченко Беляева-Гинтовта или Энтео — наверное, очень хороший эпизод для фильма, который будет показан западной аудитории. Я не знаю, насколько эффектными будут кадры, на которых Глеб Якунин и Катя Самуцевич, Борис Фаликов и Роман Багдасаров очень тихими голосами говорят о праве частного человека на выражение своих художественных и политических взглядов и о месте религии в современном обществе. Ну да, ну да, это такая художественная форма, ни редактуры, ни репетиций, все как в жизни.

Cовершенно реален условный срок Кати Самуцевич.

Все это оставалось бы чрезвычайно интересным театральным и дискуссионным опытом, если бы в момент очередного яростного спора между защитой и обвинением Мило Рау, который следил за спектаклем в телевизионном автобусе рядом с центром, не сообщил Оле Шакиной, что его задержали сотрудники миграционной службы, он больше не может руководить процессом и просит объявить перерыв. В Сахаровский центр приехали четыре сотрудника ФМС, которые хотели выяснить, в порядке ли виза Мило Рау и не занимается ли он в Сахаровском центре незаконной трудовой деятельностью. Они то хотели проверить документы у всех иностранцев, то посмотреть на все контракты и договоры Сахаровского центра. Все это снимали люди, в которых легко было узнать верных спутников Энтео. Они то говорили, что они с НТВ, то — что их попросили снимать сотрудники ФМС. У них не было журналистских удостоверений, и они страстно хотели скандала. «Пожалуйста, — сказал мне оператор, — вызовите милицию, я хочу, чтобы у меня изъяли кассету под протокол». Милицию я вызывать не стал, но она стала появляться сама, и мне пришлось рассказывать майору из Таганского ОВД, что такое документальный театр.

А сотрудники ФМС, обосновавшиеся в кабинете директора Сахаровского центра Сергея Лукашевского, столкнулись с юристами. Теми, которые только что играли юристов в спектакле «Московские процессы», — Анной Ставицкой, Анитой Соболевой и Максимом Крупским. Защита и обвинение, включая Максима Шевченко, объединились. Эфэмэсники не хотели показывать свои документы и представляться, выяснилось, что их бумаги не в порядке, и совсем непонятно, почему они проводят внеплановую проверку в воскресенье. Юристы звонили М.А. Федотову. Федотов звонил генералу Ромодановскому. Ромодановский сказал, что ничего про эту проверку не знает, не знало и московское начальство ФМС. Сергей Лукашевский отказался показывать какие бы то ни было контракты до тех пор, пока визитеры не предъявят нормальное распоряжение о проверке. Виза Мило Рау была в полном порядке. Проведя в Сахаровском центре примерно полтора часа, сотрудники ФМС сняли свои малиновые жилеты и тихо слиняли вместе со съемочной группой Энтео. Сам активист какое-то время постоял с баллончиком и черным флагом у входа в главное здание Сахаровского центра, но ничего не предпринял.

И все снова пошло своим чередом. Опросы свидетелей. Прения сторон. Но за девять минут до предпоследнего перерыва Шакина написала мне записку: «Мило говорит мне в ухо: It’s a kind of pogrom outside. Don’t let anyone out». Я пошел к двери, оттуда доносился шум. Коллеги сказали, что на улице около сорока казаков. Мы объявили перерыв, попросив никого не выходить из выставочного зала, но тут же кто-то открыл дверь, намереваясь впустить оставшихся на улице журналистов. С ними начали проталкиваться казаки, кричавшие, что они пришли остановить поругание православия. Шевченко пошел увещевать казаков: «Никакого поругания христианства здесь не происходит». Как сказала Анита Соболева, Шевченко тушит пожар, который он сам разжигает на Первом канале. В конце концов стороны договорились, что в зал, где практически не было свободных мест, войдет пять человек. Вошло пятеро. Казаки пришли в неудачный для себя момент: Елена Волкова, отвечая на вопросы Екатерины Дёготь, говорила о православной догматике. Никакого современного искусства. После этого был объявлен запланированный перерыв. Сахаровский центр был окружен казаками и какими-то мужиками с повадками отставных военных, которые говорили в телекамеры о патриотизме и нравственности. За казаками стояли полицейские с автоматами, приехавшие поддерживать порядок. Нет, это не было абсурдом. Это было точно той же реальностью, в которой мы живем примерно с того дня, как зимой 2003 года в выставочный зал Сахаровского центра пришли люди, называющие себя православными активистами. Реальность, в которой человек на дорогом автомобиле называет себя казаком, — продолжение того же мира, где погромщик говорит: «Я разрушил часть экспозиции, чтобы предотвратить преступление».

А потом люди в красивых папахах, не дожидаясь начала следующей части процесса, сели в свои машины, и уехали, оставив после себя только «православного эксперта» Кирилла Фролова, который мелким бесом перебивал выступающих, явно провоцируя скандал. Скандала не состоялось. Правда, чрезвычайно возбудился один из присяжных, милейший пчеловод Александр Петрович, который стал размахивать старинным экземпляром газеты «Завтра», где, кажется, было что-то про Олега Кулика времен Партии защиты животных.

А потом было двухчасовое совещание присяжных и оглашение вердикта, который суд и защита сочли оправдательным, а обвинение — естественно, обвинительным. На вопрос: «Совершили ли обвиняемые действия, направленные на унижение достоинства верующих и возбуждение по отношению к ним ненависти и вражды?» — трое присяжных ответили «да», трое — «нет», один воздержался. На вопрос: «Имели ли обвиняемые умысел, направленный на разжигание ненависти либо на оскорбление чувств?» — пятеро сказали «нет», один воздержался, один ответил «да». Впрочем, по процедуре присяжные могли и не отвечать на второй вопрос, но сейчас это не важно. Никто из нас не знает, как проходили дебаты присяжных, и меня очень занимает, насколько два незапланированных перформанса в рамках документального спектакля повлияли на их решение.

И это вопрос не только о гражданском выборе, но о природе театральности нашего беспощадно медийного мира — и отдельно взятых «Московских процессов» в том числе. За последние сутки я несколько раз слышал, что все происшедшее в Сахаровском центре — «понарошку». Казаки ряженые, сотрудники ФМС фальшивые, Беляев-Гинтовт только играет в евразийского имперца, Энтео — клоун. Ничего не понарошку, и в этом главное достоинство документального театра, лучшего из возможных зеркал современного общества. Что с того, играет ли Энтео в «воинствующего православного» или это его истинные убеждения? Действительно ли искренен Анатолий Осмоловский, который говорит: «Я — помада на губах этого государства»? У старшего группы ФМС были настоящие корочки. Совершенно серьезны те, кто считает, будто современное искусство не базируется на «легитимности большинства населения России», а принадлежность к той или иной конфессии дает особые права. И совершенно реален условный срок Кати Самуцевич.

Автор — руководитель театральной программы Сахаровского центра