Bad Day. Апатия и насилие

Растущий градус общего остервенения может привести нас от «молекулярной гражданской войны» к открытому противостоянию всех со всеми

У редакции COLTA.RU по понятным причинам сегодня плохое настроение. Однако, оглядевшись по сторонам, мы обнаружили, что невесело не только нам. Последний тематический день на COLTA.RU — Bad Day. Все ли плохо, и насколько, и будет ли еще хуже? В эту серую пятницу экспресс-диагностикой текущего момента занимались Станислав Львовский, Марина Давыдова и Елена Фанайлова. А в конце дня — небольшой редакционный бонус.

Все жалуются на апатию. Расточились-де и уснули сотни тысяч недовольных горожан, на митинги и пикеты ходить никто не хочет, пришел ноябрь, а вместе с ним то ли спячка, то ли диапауза, и вообще главный итог года — «никто уже просто не реагирует ни на что». На первый взгляд все так и есть — но боюсь, только на первый.

Представляется, что нынешнее состояние общества — причем всех его сегментов — от апатии довольно далеко. Неправда и то, что никто ни на что не реагирует. Другое дело, что реакция — это вовсе не всегда публичное событие, она может по самым разным причинам быть молчаливой или вообще не доходить до сознания отдельного человека или коллективного сознания (понимаемого здесь, конечно, не как отдельная сущность, а просто как совокупность сознаний вполне индивидуальных). Правда, тем или иным способом она все равно прорвется на поверхность. Она, собственно говоря, и прорывается — но не так, как мы ждем. И не там.

В октябрьском докладе ЦСР есть, среди прочего, раздел под названием «Современное психологическое состояние русского народа». Представленные в нем данные получены по результатам проведения семи фокус-групп, собранных из очень разных людей: москвичей среднего возраста с высшим образованием; москвичей среднего возраста без высшего образования; жителей Владимира среднего возраста без высшего образования; жителей г. Вербовский (Муромский район) среднего возраста без высшего образования; жителей села Муромского района среднего возраста без высшего образования; живущих в Москве трудовых мигрантов из Дагестана; наконец, московских школьников в возрасте 12—13 лет¹. Авторы доклада приводят, среди прочего следующие реплики участников исследования: «Я не вижу будущего у этой страны»; «Мы живем одним днем, люди боятся за будущее, мне так кажется. То есть страшно жить дальше, неизвестность. А неизвестность всегда пугает»; «Если мы соберемся и пойдем что-то требовать, то они выставят армию»; и наконец, «Мы на грани, возможностей у людей уже нет, сил нет. Все это идет непонятно к чему: либо к гражданской войне, либо к чему-то плохому, нехорошему это приведет».

Вывод авторов состоит в том, что общество страдает «синдромом выученной беспомощности» и что, не видя из текущего состояния конструктивного выхода, выбирает выходы «деструктивные» — фантазии об отъезде из страны и алкоголь. К конфронтации с властью люди, как сказано в докладе, не готовы.

Фокус-группы — довольно опасная в методологическом отношении штука, но в целом ощущение от этой главы доклада вполне совпадает с тем эмоциональным фоном, который излучают нынешние российские медиа. Респонденты временами высказываются даже более радикально, чем иные оппозиционные журналисты. Между тем ситуация эта, как мне кажется, не обязательно описывается в тех терминах, к употреблению которых склонны авторы документа. Вполне корректно описать ее не как синдром, а как сравнительно локальную ситуацию фрустрации, вызванной собственным бессилием изменить невыносимое более положение вещей. Начальство при этом, кажется, пытается вызвать именно «синдром». Большинство законодательных мер последнего времени и вообще действия, исходящие от АП, по большей части направлены на устрашение. Создается впечатление, что правительство, сознавая, что ресурсов для развертывания полномасштабных репрессий у него нет, сделало ставку на запугивание — уже не только недовольных, но и страны в целом, — пытаясь сломать и так слабые, но все еще действующие механизмы самосохранения и рассчитывая на то, что реакция будет примерно такой, как в докладе: эмиграция или алкоголь. Действительно: это единственная из трех альтернатив Альберта Хиршмана, которая правительство не то чтобы устраивает (да и нет, разумеется, никакого «правительства» как единого субъекта), но — по крайней мере, в краткосрочной перспективе — для него приемлема. Еще одна — «верность» — уже заведомо неосуществима, потреблять услуги крайне дорогого и совершенно недееспособного государства не готовы уже далеко не только жители крупных городов. Еще одна альтернатива — «голос» (т.е. политическая борьба) — это как раз то, чего правительство пытается не допустить всеми средствами, включая пропаганду ненависти, похищение людей, пытки и подлог.

Неуклонно повышающийся градус остервенения в прозрачной и потому обеспечивающей высокую степень наглядности сетевой среде очевиден, кажется, всем.

Однако внешняя эмиграция, хоть и позволяет спустить пар в котле, все же не слишком доступна для большинства населения. Россия в этом смысле не Сербия времен Милошевича (откуда уезжали в действительно массовом порядке) — хотя бы просто в смысле численности населения. Процесс же вытеснения людей в эмиграцию внутреннюю требует от правительства той степени последовательности, на которую оно неспособно — просто потому, что административная машинерия в существенной степени приватизирована: целеполагание ее не включает в себя развития страны², но в качестве, так сказать, компенсации не включает оно и тотальной идеологизированной полицейщины.

Невозможно рассчитывать на то, что граждане удалятся в дальние покои своей частной жизни и предадутся там делириозным трипам в воображаемое и телевизионное, — и одновременно врываться в эти покои, топоча сапогами, размахивая хоругвями в смысле мобилизации, а также повестками и автоматами — в смысле запугивания. Или тихая алкоголизация — или повышение алкогольных акцизов. Или «делайте-что-хотите-но-у-себя-дома», или «а-что-это-вы-там-курите-пройдемте-на-принудительное-освидетельствование». Собственно, все, что произошло после декабря 2011 года, было вызвано, как представляется, не в последнюю очередь тем, что одни части администрации (не АП, а в широком смысле) решили навести порядок в будуарах и вообще в нравственном облике, а другие (одновременно) — немножко порезать неэффективные, такие-сякие, но привычные социальные гарантии. Оно понятно, денег нет и не предвидится особенно, даже если не красть, — но в такой ситуации государству надо не в будуары соваться, а сидеть тихо.

Текущая ситуация, в которой мы оказались после принятия «путинского пакета» безумных законодательных инициатив, устроена, некоторым образом, еще хуже. Параллельно с наступлением на нравственном фронте и реформированием системы государственных услуг в широком диапазоне, воспринимаемым людьми не как реформирование, а как уничтожение (мы здесь не обсуждаем вопрос о том, что действительно происходит в этой сфере), власти усиливают наступление на те права, которые многие граждане России уже мыслят естественными, принадлежащими им от рождения, — в частности, право на свободное получение и распространение информации. Эта попытка загнать пасту обратно в тюбик может иметь промежуточный успех — и люди бывают терпеливые, и тюбики эластичные, но вообще говоря, непременным следствием такого наступления на общество по всем фронтам должен оказаться рост уровня насилия — причем далеко не только со стороны государства.

В своей недавно вышедшей книге о «новой драме» Марк Липовецкий и Биргит Боймерс пишут, что постсоветское (как и советское) общества относятся к тем, в которых «насилие нормализуется, становясь частью повседневности, даже среди не склонных к нему членов общества»³. Важной, как мне кажется, особенностью позднесоветского и постсоветского обществ является тот факт, что присущий обществу высокий потенциал осуществления насилия в значительной степени обращен на само общество — как в форме прямой аутоагрессии (выражающейся, например, в той самой алкоголизации, которую выделяют — и почему-то только ее одну — эксперты ЦСР), так и в форме, которую Липовецкий и Боймерс называют «коммунальным насилием»⁴, объясняя, что «такое насилие и соответствующие ему дискурсы формируются в повседневных отношениях власти и подчинения на “горизонтальном”, бытовом уровне» и что «в рамках этих методов социокультурного взаимодействия Другой становится объектом насилия вне зависимости от идеологических, религиозных, этнических или любых других принципов дискриминации».

Еще в советские времена потенциальную или реальную агрессию, направленную на власть, удалось эффективно замкнуть на само общество: так ли это происходило, как предполагает в своей недавней статье «Милосердие по-российски» Михаил Соломатин, или как-то иначе — сегодня разговор не об этом. Это положение вещей — выражающееся в апатии, с которой мы начали, а также, например, в том, что люди, как отмечается в докладе ЦСР, не готовы к прямой конфронтации с государством, — чрезвычайно опасно.

Реакция на происходящее в стране, разумеется, имеет место — однако она выражается не в политическом действии, а в том, что по всем этажам общества все быстрее разливаются потоки горизонтального, «коммунального» насилия, которое (как напоминают нам Липовецкий и Боймерс) было описано Хансом Магнусом Энценсбергером как «молекулярная гражданская война». Примеры каждый волен подобрать по своему усмотрению, однако неуклонно повышающийся градус остервенения в прозрачной и потому обеспечивающей высокую степень наглядности сетевой среде очевиден, кажется, всем, да и уровень уличной преступности повышается даже по полицейским сводкам (хотя чему в реальности соответствует динамика официальной статистики, понять довольно трудно). Большую часть ответственности за это несет нынешняя администрация, давшая отдельным группам теперь уже практически открытую лицензию на применение насилия, отозвать которую будет очень трудно, а скорее всего — невозможно.

Но дело не только в этом. Советская еще «заморозка», отводившая агрессию от власти, постепенно отходит. Нынешний цикл репрессий, помимо всего прочего, является интуитивной реакцией именно на этот факт — однако, как было сказано выше, для того чтобы такая реакция была эффективной, властные акторы слишком разнородны и неспособны на последовательные действия, а соответствующие ресурсы весьма ограниченны. Скорее всего в ближайшем будущем нам предстоит наблюдать переход «молекулярной гражданской войны» не то чтобы в открытую, но, скажем, в «приоткрытую» фазу. Сопровождаться этот процесс будет попытками одних частей государственной машины «навести порядок», а других — канализировать агрессию, направляя ее на все новые группы, для чего придется, во-первых, выйти за пределы нынешнего ограниченного набора козлов отпущения, а во-вторых — продолжить раздачу лицензий на насилие.

Насколько устойчивой окажется существующая социальная структура к такому комплексному разрушительному воздействию — сказать довольно трудно. Но ясно, что выход из ситуации может быть найден только на том пути, на котором общество осознает свои солидарные интересы, окончательно преодолеет внутренний запрет на предъявление политических претензий государству и начнет процесс внутреннего объединения с тем, чтобы противостоять нынешним элитам, действия которых лишают страну и ее граждан будущего.