Балабанов Day. Мой Балабанов

АНТОН ДОЛИН, МАРИЯ КУВШИНОВА, ЛИДИЯ МАСЛОВА, АНДРЕЙ ПЛАХОВ, НАСТЯ ПОЛЕВА и ЮРИЙ САПРЫКИН о том, что такое Балабанов для них

Юрий САПРЫКИН
Антон ДОЛИН
Андрей ПЛАХОВ
Лидия МАСЛОВА
Настя ПОЛЕВА
Мария КУВШИНОВА

Юрий САПРЫКИН

Есть особенный род детских воспоминаний, которые оживают не под впечатлением от семейного фотоальбома или рассказов родителей, а сами собой, где-то в серой зоне между сном и явью. Например, хорошо знакомая дорога. У каждого в детстве таких было несколько — путь от дома до школы, или тропинка, которая вела дворами к Дворцу пионеров, или дорога от станции на дачу. Каждую из них цепкие детские глаза исследовали до мельчайших подробностей, и каждую спустя годы можно собрать в памяти по кусочкам. Вот трава, пробивающаяся сквозь асфальт у подъезда. Вот выцветшая мозаика на фасаде спортивной школы. Вот продавщица в киоске «Союзпечати», которая по понедельникам откладывала дефицитную газету «Футбол-хоккей». Вот бурые от ржавчины стены авторемонтного завода, футбольные ворота без сетки, ручей с полусгнившей, увязшей в грязи доской. Покосившееся, грубое, жалкое, случайно застрявшее в памяти, давно исчезнувшее, распавшееся на атомы — но при этом самое родное, что только может быть. Из этих элементов, собственно, ты и состоишь, других фрагментов в твоем пазле нет и не будет, даже на высшей точке славы и успеха эта серая доска над ручьем всегда будет саднить где-то в подкорке, нашептывать, что никто не убежит ее судьбы, и единственное, о чем ты можешь мечтать, на что ты вправе рассчитывать, — чтобы на картах, уже раскинутых где-то невидимой рукой, не выпали до поры ни сума, ни тюрьма, ни шальной ствол, чтобы можно было просто найти своих и успокоиться.

Об этом и рассказывают фильмы Алексея Балабанова.

 
Антон ДОЛИН

Первой моей встречей с Балабановым был «Замок». Я сразу тогда понял: человек взялся Кафку дописать — значит, он бесспорно крут (потом уже выяснил, что Ханеке-то побоялся). «Про уродов и людей» унес меня в другой мир, и с тех пор не мыслю себя без его фильмов. Их могут трактовать как угодно, в том числе сам автор: как комедии, сатиры, love-story, но для меня Балабанов навеки — тот, кто снимает фильмы о безоговорочной победе зла над добром, смерти над жизнью, тьмы над светом. Иногда мрак зашкаливает, и тогда смотреть почти невыносимо: таков «Брат-2» (там эта злая хмарь замаскирована под бодрый патриотический комикс, что еще страшнее) или откровенно антисемитский «Морфий». Иногда столкновение с жутью становится опытом ее преодоления — и ценнее этого опыта трудно что-то придумать. «Груз 200» для меня — балабановский шедевр, «Жмурки» — лучший фильм о том, почему в послесоветской России было (и осталось) такое чудовищное кино. Ну и заодно о том, как точно эта бездарная хтонь отражает нашу искаженную реальность.

Такое впечатление, что дальше Балабанов не выдержит. Но если он уйдет, непонятно, как и чем мы будем дальше жить.

Наверное, ни одного художника такого масштаба в этом поколении не было. Балабанов — самый настоящий проклятый поэт, без дураков; то, что он сам себя проклял, факта не отменяет. «Я тоже хочу» действительно кажется последним фильмом, завещанием: такое впечатление, что дальше Балабанов не выдержит. Но если он уйдет, непонятно, как и чем мы будем дальше жить.

 
Андрей ПЛАХОВ

Балабанов побывал в глазах российского киносообщества: а) маргинальным эстетом, последышем Беккета и Кафки; б) декадентом-порнографом, даже немного первертом в духе Арцыбашева; в) русским Тарантино, мастером чернушного стеба; г) «новым левым» реваншистом; д) правым националистом-консерватором с замашками ксенофоба; е) народным триумфатором и первым коммерческим режиссером; ж) заложником слогана «Путин — наш президент... Данила — наш брат...»; з) жертвой роковых трагедий, болезней и алкоголя; и) проклятым поэтом, выражающим себя в трансгрессии, провокациях и тоталитарных текстах с антитоталитарным посылом; к) черным романтиком, не чуждым цинизма; л) патриотом, беспощадным к национальным мифам; м) европейцем, безжалостным к правилам политкорректности не меньше, чем Ларс фон Триер; н) отчаявшимся богоискателем; о) художником от Бога и немного от дьявола; п) кинематографистом до мозга костей — как Бунюэль или Джон Форд. Можно было бы заполнить все буквы алфавита. Мне А.Б. больше всего запомнился на роттердамском «Синемарте»: среди типовых европейских экзеков они напоминали парочку заговорщиков-петрашевцев — Сельянов с окладистой бородой и Балабанов в круглых очках, со свисающими на плечи жидкими волосами.

 
Лидия МАСЛОВА

В детстве я думала, что Алексей Балабанов — такой дико артхаусный режиссер, который экранизирует Кафку и Беккета, хотя, конечно, в его интерпретации Кафка и Беккет получались гораздо проще, понятнее и потому, наверное, лучше, чем они есть. И я скорее воспринимаю Балабанова как писателя, которому дали вот этот скудный кинематографический инструментарий и сказали: «Ну вот, ты этим топором давай выпиливай ажурные кружева, создавай литературу». Ну, и он создает, при этом совершенно очевидно, что в жанровом кинематографе он может вообще все без особого усилия: комедию, чтобы мальчики смеялись, мелодраму, чтобы девочки плакали, — пожалуйста, всенародно любимый фильм «Брат» — тоже не вопрос, даже в двух экземплярах, не жалко. И мое субъективное ощущение такое, что если бы Балабанов захотел быть фестивальным режиссером, он снимал бы такой запредельный артхаус, что все Тарковские и Звягинцевы курили бы в коридоре, но он как раз двигается в другую сторону — максимальной простоты и где-то даже корявости, которая в кино, по-моему, гораздо более уместна и эффективна, чем сложность и хитровыдуманность. Ну и вообще, если б я поймала золотую рыбку, то я бы озвучила свое единственное оставшееся желание — я бы ужасно хотела увидеть «Камеру обскуру», экранизированную Балабановым, человеком, который больше всех существующих режиссеров страдает от беспомощности кинематографа по сравнению с литературой, при всем его-то личном режиссерском всемогуществе.

 
Настя ПОЛЕВА

Я познакомилась с Алексеем примерно в 85—86-м годах. Позвали на съемку фильма «Раньше было другое время», курсовой работы А.Б. Я пела в кадре песню «Клипсо-Калипсо». Все происходило в тон-ателье Свердловской киностудии, по ходу съемок мы общались с Лешей. Так с тех пор и дружим. Потом было фрагментарное участие в фильме «У меня нет друга». Мне нужно было просто молчать и смотреть в камеру.

В 1987-м Леша уговорил меня сняться в его дипломной работе «Настя и Егор». Уговаривал потому, что я очень стеснялась выставлять себя напоказ. Но он сказал, что, кроме экзаменационной комиссии, фильм никто не увидит. Еще сказал, что мы — дураки: пройдет 20—30 лет, и мы скажем ему спасибо за все эти съемки. Так оно и вышло.

А в 1990 году «Настю и Егора» показали по телевидению. Я расстроилась и обиделась на Лешу. Но спустя какое-то время мы стали общаться как прежде. Тем более что мы тогда тоже перебрались в СПб. Коммуналка, где жил Леша. Знакомство с его новой женой и с его новым окружением, в том числе — с продюсером и другом Сергеем Сельяновым.

Леша играет и поет как умеет. В его репертуаре, кроме прочих, есть две песни Виктора Цоя. Это душераздирающее зрелище, будто волк воет на луну.

В фильм «Брат» Леша позвал уже играть саму себя, типа изображать рокерскую тусовку. Все, что происходит в кадре, было по-настоящему. В квартире снимали совсем другие эпизоды, и тут Алексей увидел наш междусобойчик с Сергеем «Чижом» Чиграковым. Я показывала Чижу новую песню, а он, как человек компанейский, подхватил бессловесный припев. Леша заметил это и спросил, можем ли мы повторить для съемок то же самое, но уже с присутствием в кадре Бодрова и Бутусова.

После премьеры «Брата» отмечали и плотно знакомились с Бодровым — уже у Леши дома, под водочку с селедочкой и прочее, пели песни. Музыка нас связывает не меньше, чем кино. Леша — знаток и любитель западной рок-музыки (особенно 70—80-х годов). Он владеет английским, любит и сам спеть под гитару.

Леша играет и поет как умеет: голоса, можно сказать, нет, и слуха тоже. Но я очень люблю это слушать; в его репертуаре, кроме прочих, есть две песни Виктора Цоя. Это душераздирающее зрелище, будто волк воет на луну. Алексей поднимает голову, зажмуривает глаза и отчаянно, проникновенно поет. И смешно, и душевно одновременно.

Вообще у него все в порядке с юмором. Но в последнее время он больше замкнут и изолирован от окружающей повседневности, на что есть свои причины.

Голова его занята только кино, он любит кино, любит его делать и смотреть тоже. Алексей может работать в любом состоянии, четко, быстро и всегда знает, чего хочет. По краткости съемочного периода он рекордсмен в сегодняшней России.

По моим наблюдениям, он редко с кем сдруживается, но если уж сдруживается, то навсегда.

Очень чувствует фальшь и имеет свою, абсолютно четкую, систему ценностей.

Отбрасывает все ненужное и лишнее по жизни.

Эмоционально — сущий ребенок, не скрывает своей радости и восхищения, своего депрессивного восприятия окружающего мира.

Искренний, капризный, добрый и мечтательный.

Как все деятели от кино, любит получать признание и мечтает об «Оскаре». И это очень по-человечески.

Ночные звонки я точно угадываю — звонит Леша.

 
Мария КУВШИНОВА

До первого «Брата» для меня и моих ровесников не существовало русского (и вообще русскоязычного) кино — мы и советскую классику открыли для себя значительно позже, а в двадцать «отечественное» значило то же самое, что «несуществующее». «Брат» был первым русским фильмом, который я посмотрела на большом экране — осенью 1997-го, в раздолбанной «Авроре» на Невском. Реальность за стенами кинотеатра повторяла балабановскую — и никому с тех пор не удалось повторить тот же фокус пронзительного узнавания. Какая-то часть меня навсегда поселилась в Петербурге конца 90-х, там же, где до сих пор обитают его герои. Когда через пару месяцев «Брата» показали по телевизору (с бурным обсуждением в студии), мы произносили реплики хором, одновременно с героями — настолько они с первого раза врезались в память. Я до сих пор помню этот фильм наизусть.

Два или три раза в жизни у меня была физиологическая реакция на кино — немота, тремор, паника, и один из этих разов — «Груз 200».

Балабанов — это годы мучительного стыда за ненаписанную книгу, которую издательство «Сеанс» заказало мне в 2008 году. Некоторые из тех, у кого я тогда взяла интервью, уже умерли. Причина, по которой я согласилась писать, и причина, по которой не написала, — примерно одна и та же: Балабанов не похож ни на кого из тех, кто сегодня снимает кино. Очень страшно схалтурить, говоря об авторе, который ухитряется жить и работать в постсоветской России, ни разу не ступив на территорию компромисса. Про него, едва ли не единственного, понятно, что он снимает кино, потому что не может не снимать. Люди это чувствуют. Сила в правде — глупо, да? Глупо, но работает.

Василий Степанов. Балабанов Day. Пока еще все вместе
Балабанов Day. «Ежика больше нет. Ослика больше нет»