Джулия Локтев: «На самое важное языка не хватает»

Режиссер «Самой одинокой планеты» о трагедии дискоммуникации, бессилии слов и ненадежности человеческой натуры

8 ноября в российский прокат выходит «Самая одинокая планета» — печальный горный фильм про жениха и невесту, переживающих несколько крайне неприятных моментов в турпоходе по Кавказу. Его играет Гаэль Гарсиа Берналь, ее — звезда израильского театра Хани Фюрстенберг. Важную роль в картине играют и грузинские пейзажи, которые часто затмевают своим величием актеров, грустно бредущих по козьим тропам и альпийским лугам.

 
— Джулия, давайте начнем с главного эпизода в вашем фильме…

— …который мы не будем описывать. У нас еще прокат в ноябре (смеется).

— Да, интригу сохраняем. Ваши герои мирно путешествуют по Грузии, потом происходит то, что способно изменить их отношения, некий экзистенциальный, назовем его так, эпизод. Финал у картины открытый. Как вы видите эту ситуацию — это начало конца или следующая ступень отношений между героями: они понимают, каким может оказаться близкий человек, и готовы это принять?

— Знаете, это очень хороший вопрос. Давайте его и оставим как вопрос, потому что в этом и загадка. Мы действительно не видим, чем заканчивается моя история. И тут принципиально то, как каждый из нас ответит себе на этот вопрос. У меня нет ответа. Но вообще я совсем не уверена, что у них разрываются отношения в конце. Я вообще-то за любовь.

— Но непонятно, победит ли эта любовь. Происходит надлом, героиня в первые моменты реагирует отчуждением, а потом все ее реакции — это игра «принимаю-отторгаю».

— Именно. В конце фильма сами герои не уверены в том, что будет дальше. Для меня это интересно: когда происходит радикальное действие, как время влияет на восприятие этого действия? Суть в том, что ты чувствуешь спустя 15 минут, спустя час, день или две недели. Ты стремишься понять, как именно ты чувствуешь. Об этом вторая часть фильма: как каждый ищет свои чувства и не совсем понимает, что происходит внутри. Как они танцуют жестами друг с другом. А чем закончится этот танец — сложно сказать. Вот вы можете сейчас уверенно и точно сказать, как бы вы вели себя в такой ситуации?

— Что бы я сейчас ни сказала, это ничего не значит, потому что я не знаю наверняка. Я могу только предположить.

— И я не знаю. И я могу только предположить. И это главное, что интересует меня в этой истории. Персонажи (и он, и она) не реагируют в соответствии со своими ожиданиями. То есть, грубо говоря, если бы героя Берналя спросили заранее, способен ли он это сделать, он бы скорее всего сказал: «Да никогда бы я так не поступил!» И люди все так устроены. Я давала интервью журналистке в Америке, и она была очень категорична в своей уверенности: «Мой муж ни за что бы так не сделал!» А я только спросила: «А вот вдруг — и сделал, и тогда что?» Но она уверена, что он так никогда бы не сделал, ее муж уверен в том же. А потом это берет и происходит и абсолютно их дестабилизирует. В контексте истории интересно еще и то, что реакция у людей абсолютно разная. Для некоторых это конец, дальше ничего быть не может. А есть и другая группа, которая с такой же экстремальной категоричностью говорит: «А в чем вообще проблема?» Кстати, а что в последнем эпизоде делают герои?

— Да ничего особенного — разбирают палатку…

— В последнем кадре есть жест, который никто не замечает почему-то. Очень маленький и спрятанный жест, но говорящий. Он не то чтобы отвечает на все вопросы и автоматически снимает их, но все-таки, все-таки. Пусть это будет моя маленькая загадка вам. Ищите, Алена, ищите.

Кадр из фильма «Самая одинокая планета»

— У вас в фильме есть и третий любопытный персонаж — местный гид, единственный герой, у которого есть прошлое. Он рассказывает трагическую историю из своей жизни. Но он непрофессиональный актер, это его реальная история?

— О, если вы так думаете, то это прекрасный комплимент Бидзине Гуджабидзе. Нет, это не его история. Это правда, что он никогда не играл, в Грузии он самый выдающийся альпинист. Бидзина — совершенно другого типа гид, другого типа человек, нежели его персонаж. Он профессиональный, очень крутой, супертехничный альпинист. Сам он счастливо женат, у него четверо детей, внуки есть. А играет он несчастного, одинокого деревенского гида, мы сняли с него всю аппаратуру, раздели его, побрили ему волосы и бороду, дали старые брюки и кроссовки, вручили лыжную палку и отправили в горы. А история, которую он рассказывает, была прописана в сценарии. Но он в этом семиминутном монологе держится блестяще.

— Игра Гаэля Гарсиа Берналя и Хани Фюрстенберг тоже смотрится как абсолютная импровизация.

— Это говорит только о качестве актерской игры. Вообще я все практически прописываю в сценарии. С этим связаны, например, любопытные моменты, когда я говорила Хани: «Как хорошо ты тут придумала!» А она улыбалась и отвечала, что вообще-то все это есть в сценарии.

— Вы очень интересно используете возможности языка, отказываясь от перевода отдельных диалогов…

— То есть вы не собираетесь у меня спрашивать, почему я не перевела грузинские куски в фильме? Прекрасно. У меня просто на каждом фестивале об этом спрашивают, мне это, честно говоря, так надоело. Да, для меня это принципиальное решение. В те моменты моя пара совершенно не понимает, о чем говорят вокруг них. Это самое распространенное ощущение в путешествии. И я хотела, чтобы во время просмотра вы чувствовали то же, что чувствуют герои. Они не понимают, what's going on, и вы не понимаете. Абсолютная вовлеченность.

Кадр из фильма «Самая одинокая планета»

— И еще вопрос о языке. С одной стороны, у вас там очевидное утверждение ненужности языка как такового, с другой стороны, замалчивание чего-то важного ведет к конфликту в отношениях.

— Да, они часто говорят не о том, о чем нужно говорить, а о мелочах: спрягают испанские глаголы, обмениваются матерщиной на английском и грузинском языках — начало стандартного лингвистического образования. Язык играет роль, и он важен, но проблема в том, что на самое важное языка-то как раз и не хватает. То есть о многом они не могут говорить, потому что для этого просто нет слов. Что вообще он мог сказать ей? Прости меня? Извини меня? Perdóname por favor? Прости, я пролил на тебя чай — о'кей, тут уместно это, в остальном — банально и ненужно. Непознаваемость себя и других через слова. Вся надежда на танец жестов, о котором я уже говорила.

— Чем продиктована такая всеядность вашей камеры, ее готовность занимать чуть ли не противоположные позиции — от субъективной, когда мы прямо вовлечены в действие, до отстраненно-монументальной, когда вы делаете кадры-картины без натурального звука с фигурками героев, едва заметными на фоне всяких тектонических красот?

— А, тем кадрам-картинам, о которых вы говорите, мы даже придумали особенное название — larva-shots. По-русски это «личинка-кадр», так вроде? Мне просто очень хотелось снять историю безумно интимную, но происходящую в огромном пространстве. И чтобы зритель не забывал об этом, у меня и появлялись эти larva-кадры, где герои как эти самые личинки, их сразу сложно заметить и рассмотреть. Ну и плюс, конечно, моя увлеченность грузинской природой и этими невероятными горами. Как это можно было не снять?

— В другой стране вы эту историю совсем не видели?

— Фильм, кстати, мог бы быть снят в одной из горных китайских провинций.

Кадр из фильма «Самая одинокая планета»

«Самую одинокую планету» я могла сделать еще в 2010 году, но тогда у нас не хватало 25% бюджета. Появились, правда, китайские сопродюсеры, которые сказали, что если я перенесу историю в Китай, они тотчас же внесут остаток. Я отправилась в Китай искать объекты, и если бы не волнения в одной из провинций, которую я выбрала, то, может быть, я там бы и сняла свой фильм. Но я рада, что фильм все-таки случился в Грузии — в Китае я везде ее искала. У меня были фотографии, и всякий раз я просила гидов: «Не могли бы вы мне найти, ну, что-то… ну, вот такое!»

— Так самая одинокая планета — где она?

— Враг внутри, Алена, враг внутри! (Смеется.)