Вдруг Березкин выбегает, прямо в Гитлера стреляет

Вчера безоговорочной капитуляцией противника закончился сериал «Жизнь и судьба». Одноименная книга полностью разгромлена

Пиар-службы канала «Россия» заблаговременно сообщили, что для восприятия их сериала придется включить душу и сердце.

Первые же серии показали, что душу включать не придется.

Семисотстраничный труд Гроссмана о мире и человеке, чести и Родине, Боге и промышленном душегубстве свелся к тоннам отсебятины про водку, водку и еще раз водку. В романе о водке почти не говорят: в тылу ее нет вовсе, потому и говорить не о чем, — на фронте ее залейся (суточные наркомовские сто грамм при системной убыли народа превращались в полноценный пузырь), оттого опять говорить не о чем. В сериале ею лечатся, отмечают ядерные открытия, крепят дух войск и сравнивают с температурой больных. Истовое водкопоклонничество сравнимо разве что с манией И.С. Баха, чьей мелодией, хорошо знакомой бывалому зрителю по фильму «Подранки» (под нее училка загорала на крыше топлесс), режиссер настырно озвучивает каждую боевую сцену, которых у него, признаться, не перечесть.

Василий Гроссман с Красной Армией в Шверине, Германия, 1945

Несусветные объемы водки и Баха наводят на прискорбные размышления. Продюсеры совершенно явно ставят перед собой задачу адаптировать огромный и весьма глубокий роман о войне бытия с нежитью к сознанию второгодника. У хорошего режиссера Урсуляка встречная задача — удержать у экрана людей, которые хотя бы раз открывали книжку вообще; любую.

И те и другие перегибают палку.

Верх все равно берут продюсеры, к услугам которых ручной сценарист, всегда готовый прояснить имбецилам, кто такой управдом, кто такой Мандельштам и что Сталинград находится ровно в том месте, где водка впадает в Каспийское море.

Параллельно разжевыванию незнакомых слов выпрямляются извилистые характеры. Гроссман работал на контрасте, избегая сугубо положительных персонажей. Пошлую эгоистку Людмилу Николаевну рвало на части материнское отчаяние над трупом сына. Народный умелец Греков, срывающий немцам большое наступление, в то же время целенаправленно и жадно стелил под себя радистку Катю. Гений Штрум боялся, боялся, боялся до одури. Божьей милостью командир Новиков не умел фильтровать базар и хоть на секунду задумываться, перед кем вываливать подрасстрельные сведения о комплиментах Троцкого на полях чужой статьи. Злая на язык умница Надя росла балованной принцессой. И все эти добрые, глупые, болтливые, похотливые, циничные, отчаянные, легкие, мрачные, до предела несовершенные люди сообща впрягались, чтобы одолеть беса, адову нежить, Абсолютное Зло, чьи родовые черты зримо воплощены в невыносимо долгой сцене превращения органической материи в золу. В одну трубу вливается сто евреев — в другую вылетает энное количество килограмм пепла. Видимо, эта этническая акцентировка и пришлась не по душе русскому (хоть и порченому, как сказали бы истые черносотенцы) патриоту Володарскому. Зачем столько про евреев, если страдает русский народ. В результате и сцена с душегубкой выпала, и сожжение живьем цыганки с дочкой куда-то делось, и зло разом поблекло и аннигилировалось. А как зло увяло — сразу испарилась нужда компрометировать добрых людей. Людмила Николаевна произносит непредставимую у Гроссмана фразу: «У нас с тобой одна судьба, Витя. Отправят тебя на Колыму — поеду за тобой». На роль хищного, жесткого, опасного Грекова, которого отлично сыграл бы, скажем, Шукшин, приглашен Сергей Пускепалис с видной за версту печатью Очень Хорошего Человека, который котенка не обидит и сроду не воспользуется командирским правом повозиться с хорошенькой связисточкой. То, что Новиков в ссоре с гнидой-комиссаром несет непоправимое и непрощаемое, не акцентируется никак. Диалог Жукова с Толбухиным — «А что это ты дышишь тяжело? — Да это я позавтракал» (маршал Толбухин и впрямь ни в одну дверь не проходил; Жуков, впрочем, тоже) — передан каким-то безымянным генералам нижнего звена, чтоб не марать архитекторов Победы. Быть дерганым трусохвостиком и размазней в резинках разрешают одному Штруму, раз уж еврей. Но материал мстит: только серии со Штрумом, где авторский текст оставлен без изменений, и можно смотреть без мутной скуки. И режиссерскую руку тотчас видно, и артисты дают бенефис — что Маковецкий, что Нифонтова, что Агуреева, а уж семейное фото накануне предполагаемого ареста, где сам сидит на кожаном диване в жилетке без брюк, а жена примостилась на валике верной декабристской подругой, — так и просто высокий класс.

Стоит вернуться в окопы Сталинграда — опять святых выноси. Кажется, после всех пудовых комплиментов его диалогическому мастерству драматург Володарский полностью сошел с нарезки и решил вбить в текст все сорок сороков пошлостей окопного и антисталинского кино. Долгие рассуждения о том, кто обосрался под огнем, а кто не обосрался. Постоянное нытье комбата, отчего ему не пишет жена, когда он так волнуется. Слово «пукалка», так любимое сценаристами, пытающимися казаться своими в доску. Выражение «Лес рубят — щепки летят», частота упоминаний которого, должно быть, достала уже и самого товарища Сталина. Лагерная пыль и прочие тривиальности.

И чему на смену приходит это непотребное суесловие?

Фраза «Физике нет дела, подтверждает ли она философию или нет. Пусть Бадьин из отдела науки ЦК приспосабливает взгляды Ленина к математике и физике, а не физику и математику к взглядам Ленина» — вылетела.

Фраза «Старшие полагали: батальонные люди должны либо вести бои, либо глядеть в бинокль на противника, либо размышлять, склонившись над картой. Но ведь люди не могут 24 часа стрелять, говорить по телефону с ниже- и вышестоящими — надо и покушать» — вымарана.

Слова «Начальство всегда что-нибудь от тебя хочет: у тебя повар хороший, заберу у тебя повара. Ты хороший блиндаж себе отрыл — вылезай из него. Не то что повара, случалось, и бабу начальство отбирало» — отсутствуют.

Подспудно проводимая мысль, что декларированно бесклассовое общество давно разделилось, как в толстовские времена, на чернь со вшами и котелком и белую кость с доппайками, офицерскими аттестатами, штабными официантками и студнем из говяжьих голяшек, — отсутствует напрочь.

Линия всесильного в эвакуации Леонида Леонова, выведенного под фамилией Лимонов, — вычищена. Какой может быть Лимонов на государственном канале?

По евреям прошлись с интенсивностью зондеркоманды. Не стало Софьи Осиповны Левинтон, комиссара Бермана, лейтенанта Борьки Короля, дивизионного парикмахера Рубинчика, подполковника Даренского, ЗК Абрама Рубина, чекиста Магара и начальника Совинформбюро Соломона Лозовского. Зато многократно — за счет нескончаемых бесед об ирисках «Золотой ключик» — раздута линия комбата с подходящей фамилией Березкин.

О религиозных аспектах, неизбежном воздаянии за грех, ночном звонке Сталина Штруму как о личном разговоре Дьявола с Фаустом — и говорить неловко: не тот уровень осмысления и охвата.

Да и к чему? Цену сериалу заведомо открыло прижизненное интервью Эдуарда Володарского главной выдре русских медиа Елене Ямпольской. «По моим субъективным впечатлениям, книга Гроссмана гнилая, — сказала выдра. — Как вам удалось обойти эти места?» «А я их выкинул. Я тебе скажу, хоть моя фамилия и стоит в титрах, это действительно гнилой писатель. Писатель, не любящий страну, в которой он родился и жил», — ответило солнце советской драматургии.

То есть: старый мерзавец, любящий в каждом интервью повторять, что при Советах получал впятеро больше министра и все пропивал с Высоцким, взялся портить роман большого писателя, которого презирал всей душой, за последнюю в своей жизни крупную денежку. И Господь за такие слова о покойном меня простит — ибо цену Володарскому знает уж получше моего.

И еще Он твердо знает, что если сценарист считает книгу, по которой делает сценарий, мусором, на фильме можно ставить крест задолго до приглашения режиссера и исполнителей главных ролей.

Знаем теперь и мы.