В лоскуты

Выставка, посвященная московскому акционизму, открытие «Территории», Дени Лаван на фестивале Solo, уникальный спектакль из Австралии, смерть на дорогах Москвы: хроника одного вечера, прекрасно начавшегося и трагически закончившегося

Мы живем в удивительном городе. Он похож на лоскутное одеяло. Оказавшись на одном его лоскутке, чувствуешь себя гражданином цивилизованной Европы, в которой цветет и иногда немного пахнет современное искусство, фантастически — даже по меркам Голландии или Германии — востребованное продвинутой молодежью, оказавшись на другом, ощущаешь себя обитателем средневекового теократического государства, оказавшись на третьем — пребываешь в уверенности, что Советский Союз еще не рухнул, а по кремлевским коридорам бродят Брежнев, Демичев, Долгих, Зимянин и другие незабвенные товарищи Пельше.

9 октября 2012 года, на пересечении Страстного бульвара и Большой Дмитровки, я оказалась на лоскутке № 1, а плотность культурных событий на квадратный километр городской площади превысила все мыслимые нормы.

18:00. Я бегу на открытие выставки «90-е: победа и поражение», которую организовали фестиваль «Территория» и Московский музей современного искусства. Адрес — Страстной бульвар, 12, стр. 2. Я ходила мимо этого дома множество раз, не очень задумываясь, что в нем было прежде. Оказывается, еще недавно — пристанище бомжей и нищих, до того коммуналка и военкомат, теперь этот дом талантливо сыграл роль сквота. Под ногами лежат внахлест куски фанеры, они создают ощущение зыбкости: кажется, один неверный шаг, и нога провалится в подпол. Чуть пахнет сыростью. На обшарпанных стенах красуется хроника московского акционизма 90-х, ведущая, по мысли куратора Олега Кулика, прямиком к Pussy Riot. Отдельные завсегдатаи вернисажей считают такой концептуальный ход не вполне корректным, но большая часть посетителей, разглядывая «экспонаты» — фотографии известных акций перемежаются бытовыми фотографиями соответствующих лет, — просто предаются ностальгии. «Ой, вот смотрите — Дёготь. А вот Мизиано молодой!» Разглядывая «ХУЙ», выложенный группой «ЭТИ» на Красной площади в далеком 1991-м, пытаются опознать своих знакомых: «Мне кажется, хвостик над Й — это Милена Орлова. Нет?» Ловишь себя на мысли, что акции Бренера, Кулика, Осмоловского, уже ставшие для большей части российского арт-мира классикой, для большей части театрального мира — по-прежнему не более чем глупые выходки людей, которые «не умеют рисовать» и «очень плохо играют роль собаки». И в очередной раз отмечаешь пропасть, отделяющую один мир от другого.

По неуютному пространству меж тем рыщут многочисленные телекамеры. В одну из них Дмитрий Гутов, словно в подтверждение замечания о пропасти, рассказывает, почему он не любит театр. В 19:00 здесь же, на выставке, начнется перформанс «Ненавижу театр», герои которого все те же Дмитрий Гутов, Олег Кулик, Анатолий Осмоловский, Валерий Чтак (режиссер — Руслан Маликов). Наверняка они представляют себе сценическое искусство чем-то ископаемо-хвостатым. И они во многом правы. Но хочется все же объяснить им, что современный театр — это не только народные артисты в классических пьесах, а ископаемо-хвостатыми часто являются сами представления о современном театре. Хочется, но некогда. Ровно через десять минут буквально в двух шагах от выставки, в Театральном центре на Страстном, случится уникальное событие: Дени Лаван, великий артист Лео Каракса, да и вообще великий артист, выйдет на сцену собственной персоной. Пока я бежала на выставку, он прошел мимо меня буквально в двух сантиметрах: можно было протянуть руку и потрогать гения. Променять встречу с Лаваном на перформанс талантливых акционистов я не могу. Видимо, я все же люблю театр.

Моноспектакль с затейливым названием «Заставить аллигатора танцевать под флейту Пана» играется уже в рамках другого фестиваля — Solo. Как его арт-директору Михаилу Пушкину удалось заполучить к себе французскую звезду, я не очень понимаю, но сам Пушкин уверяет, что особого труда это не составило: «Я просто подошел к нему, пригласил в Москву, и он почти сразу согласился. Он без понтов совсем!»

Лаван играет спектакль, в основе которого — подлинные письма Луи Селина. Есть просто блистательные лицедеи, а есть блистательные лицедеи-интеллектуалы. Лаван — из последних. Самое сильное в его спектакле — это, как ни странно, как раз обаяние интеллекта. Оно сквозит во всем, что он делает. Каждое движение и каждая интонация продуманы до мелочей и в то же время оставляют ощущение спонтанности. Кажется, что слова рождаются вот тут, у тебя на глазах. Хотя именно чтение писем, да еще писем гения — самое невыигрышное для артиста дело.

Впрочем, Лаван играет не гения, а скорее человека из подполья, эдакого сетевого маргинала досетевой эпохи, по случаю оказавшегося гением. Он представляет не сор, из которого растут великие произведения, а душевную скверну, в которой может утонуть любой дар. В случае с Селином эта диалектика особенно сложна, ибо магия его литературы (в первую очередь «Путешествия на край ночи», конечно же) — это магия правды и надрывной исповедальности. Лаван блистательно балансирует на грани, где исповедальность превращается в душевный эксгибиционизм, а пленительная откровенность — в распущенность испорченного ребенка, который режет правду-матку в самых неподобающих местах.

Пока Лаван полтора часа кряду, не прибегая ни к каким кунштюкам, на одной актерской харизме держит в напряжении зрительный зал, на задах Театрального центра во дворе Театра наций (пробежал один квартал по Большой Дмитровке, свернул в Петровский переулок, и ты уже там) начинается еще один перформанс. Это Филипп Григорьян на открытии фестиваля «Территория» устроил действо под названием «Свалка».

Сцена из спектакля «Путешествия на край ночи»

На огромной горе изящно разбросанного городского мусора, которую венчает остов старого авто, танцовщики буто в трусах телесного цвета изображают какой-то локальный и очень эстетский апокалипсис. Поеживаясь на зябком ветру, за ними наблюдает множество молодых людей, до отказа забивших двор Театра наций. Стоящая рядом Марина Голуб иронически говорит: «Вот за что люблю современное искусство: где еще увидишь столько прекрасных обнаженных тел».

Сразу вслед за перформансом Григорьяна, в 21:00, — уже в здании самого Театра наций — начинается спектакль объездившей весь мир австралийской компании Chanky Move «Mortal Engine»/«Смертельный двигатель». Апокалиптические мотивы обретают в нем совсем новые обертоны. Человеческие тела, которые у Григорьяна — жертвы какой-то техногенной катастрофы, тут оказываются частью лазерно-неоновой реальности. Человек слит с техногенным миром практически до неразличения. Где кончается уязвимая плоть и начинается мир высоких технологий, уже и не разберешь. Шесть танцовщиков одним мановением руки преображают неоновый мир, но кажется, что человек повелевает им, совершенно расчеловечившись.

Сцена из спектакля «Смертельный двигатель»

Два изысканных «апокалипсиса», выставка акционизма, вдруг протянувшего руку Руслану Маликову и эстетике Театра.doc, Дени Лаван, играющий Луи Селина, — все это почти одновременно на одном небольшом пятачке. Перебегаешь с места на место, высунув язык, так хочется все сразу увидеть. И нужно приложить немалые усилия, чтобы отвлечься от происходящего и вспомнить, что буквально в нескольких шагах отсюда стоят московские театры, а в них по-прежнему идут словно бы поставленные в сказке про остановившееся время кастаньетные «учителя танцев» и навевающие сон «дядюшкины сны».

Уже ближе к полуночи мы с друзьями сидим в кафе. Марина Голуб подсаживается к нам из-за соседнего столика. Шутит, балагурит, спрашивает: «А когда начинается NET?» Она одна из немногих и интересуется тем, что происходит за пределами ее театрального околотка, и посещает современные фестивали. Таких артистов и актрис в Москве единицы. Вот еще Алла Покровская и Лия Ахеджакова. У большей части театральных деятелей жизнь протекает вот в том самом «дядюшкином сне», а этих ночью разбуди, они перечислят всех хедлайнеров современного театра.

Мы обнимается на прощание и разбредаемся по домам.

Наутро приходит известие, что Марины больше нет. Черная московская ночь поглощает безвозвратно. Сделал шаг с одного лоскутка на другой — и ты не просто в сонном царстве театрального застоя, ты в диком, варварском пространстве, где все законы и предписания отменены правом сильного. Лоскутное одеяло страны расползается на глазах. И с каждым днем разрывы между его разнородными частями все больше.

Марина, светлая тебе память! Мы постараемся все же выжить — тут, на нашем крохотном лоскутке.