Мину Друэ Тындинского района

Один из лауреатов премии «Дебют», Егор Молданов, оказался подставным и заживо похороненным. ДМИТРИЙ КУЗЬМИН разбирается в скандале и в его литературном подтексте

Вокруг премии «Дебют» — новый скандал. Обнаружилось, коротко говоря, что некий провинциальный директор школы сочинил повесть о трудной жизни подростков и выставил в качестве автора подставного подростка, каковой и получил специальный приз «За мужество в литературе» (ибо повесть была вроде как автобиографическая); тут бы педагогу и успокоиться, а он, от избытка чувств, досочинил автору не менее трагическую дальнейшую судьбу, а заодно и второе молодое дарование придумал. Внезапно новость перетекла из малоизвестного сетевого журнала в одну новостную ленту, потом во вторую — и все завертелось.

Так ли уж страшен позор «Дебюта»? Вот уже 12 лет дюжина экспертов разгребает наваливаемую юными сочинителями со всего мира навозну кучу, по несколько десятков тысяч рукописей ежегодно, — ну, вытащили на каждую жемчужину сколько-то стекляшек, ну, одна из них при ближайшем рассмотрении оказалась и вовсе пластиком — важно ли это? Уже были в дебютовской истории и финалисты, в последний момент не явившиеся к финалу (т.е. тоже, вполне очевидно, подставные — но без такого нахальства), и две работы одного автора, поданные под разными подписями и встретившиеся в финальной тройке (что хорошо говорит об авторе, но плохо — об уровне конкуренции в одной конкретной номинации), и просто явные ошибки жюри (повешенные на стену ружья, от которых никто и не ждал выстрела после, потому как они отродясь не стреляли до) — и кто теперь про все это помнит, кроме непосредственных участников, а те несколько действительно удачных решений, которые в истории премии есть, так и остаются на слуху: прежде премия помогла им, а теперь Василий Сигарев, Данила Давыдов, Денис Осокин, Марианна Гейде, Дина Гатина (просто дальнейшей творческой биографией) помогают премии. То есть при всех моих обширных претензиях к «Дебюту» эта история — вроде бы не самый удачный повод для того, чтобы к нему лишний раз цепляться.

Тем более что некая часть истории «писателя Егора Молданова» — вообще не про «Дебют». Ну например: для разоблачения мистификации потребовалось четыре года, и ушли они на то, чтобы хоть кто-то заметил: повесть, вышедшая в «Урале» в 2009 году под именем юного лауреата, прежде вышла в «Крещатике» в 2008 году под другим именем. Что это значит? С одной стороны, по-видимому, число людей, одновременно читающих прозу в этих двух изданиях, равно нулю. Желающие могут помедитировать над вопросом, о чем это говорит больше: об уровне и репутации обоих журналов — или о состоянии отечественной литературной критики, даже материал «Журнального зала» не удостаивающей прочесть целиком. С другой стороны, за отчетный период не нашлось ни одного человека, который бы за той или иной надобностью вбил в поисковик имена персонажей, характерные названия, запомнившиеся фразы из этого текста (и получил бы при выдаче Гугла или Яндекса одинаковый текст за разными подписями). Это, по-видимому, намекает нам на степень читательского интереса к данному произведению — а может быть, и вообще к специальной категории «мужества в литературе», то бишь таких сочинений, которые сами по себе ничего не стоят, но в сочетании с авторской биографией вроде как прочитываются в ином, героическом модусе. Теоретически такая идейная конструкция должна была бы кануть в Лету вместе с советской культурой и ее культом Николая Островского, но (как мы понимаем чем дальше, тем острее) десоветизация культуры осталась скорее благопожеланием, так что свое «мужество в литературе» имеет место на всех идейных флангах (не могу не вспомнить старую-старую историю про то, как одного поэта мимоходом приложили в критическом обзоре либеральнейшего «Знамени», а он обиделся и отправил туда свои стихи за подписью «Иван Раина, колхозный тракторист» — и, натурально, был напечатан).

Однако присуждение премии, пусть даже побочной, — это, по идее, более ответственный жест, чем рядовая журнальная публикация. Пусть даже по регламенту премия присуждается за конкретный текст — все равно в лучах софитов оказывается автор, и не только как фигура во плоти (в данном случае, как сообщает расследование, фигура по причине своего подложного статуса почти бессловесная, но зато сопровождаемая действительным автором в роли практически телохранителя, не подпускающего журналистов: изящная инверсия в духе, что ли, холопа Ивашки при подложном царе Симеоне Бекбулатовиче — впрочем, в политической плоскости нас такими инверсиями да рекурсиями не удивишь). Писатель-лауреат — это, в норме, тот, кому есть что сказать и от кого есть чего ждать: авторская индивидуальность. Премия, которую получает вообще непонятно кто, — это вроде как сбой в системе. Впрочем, можно бы сказать, что сбоем бы это было во «взрослой» премии, а молодых авторов отмечают за первые шаги, и тут всегда отчасти лотерея: пойдет дальше или выйдет из круга света и тотчас повалится — но это (не переменил я мнения со времен самого первого «Дебюта») недоразумение, результат смешения жанров: поощрять невесть чьи первые шаги должен конкурс, а премия, хоть и молодежная, полагается тем, кто уже, несмотря на юный возраст, кем-то стал и куда-то пришел. Но ведь и сам императив авторской индивидуальности действует не везде и не всегда. С одной стороны ему противостоит домодернистский образ вдохновенного честного ремесленника, изготовляющего культурный продукт с заранее известными свойствами: вот роман про тяжелую жизнь подростка — тяжесть этой жизни мы начнем отражать с сурового сленга, вставив в первую фразу словцо «погоняло», но стиль и синтаксис выправим по строгим лекалам академической грамматики с удлиненным бюрократически-протокольным изгибом, заставив мальчика из колонии в третьей фразе поминать «шрам после перенесенного аппендицита». С другой стороны поджимает бедную авторскую индивидуальность постмодернистский безликий и безымянный скриптор, явившийся после смерти автора: это вот письмо, такое мужественно-литературное, само себя и пишет (не из горькой жизни доподлинного подростка, а из тонн и километров уже имеющейся писанины про горькую жизнь подростка), а чье на нем стоит имя да какая к этому имени приделана биография — так это все один симулякр. (Как давно — чуть ли не со времен Вячеслава Курицына — не приходилось встречать это слово! Симулякры на каждом шагу, а слова нет.) Крайности сходятся, безо всякого литературно-критического дознания оставляя нас с тем же сакраментальным вопросом: а тут, спрашивается, кто автор?

Но ведь и это уже было! «Долгое время Мину Друэ воспринималась как некая детективная тайна: она или не она?» — пишет Ролан Барт о сомнительном юном даровании полувековой давности, девятилетней поэтессе, поясняя, что на самом деле фокус вовсе не в том, сама ли девочка сочинила стишки или за нее их сочинила мама, а в том, что именно такие стишки, как бы детские (симулирующие непосредственность восприятия) и как бы взрослые (экстенсивно расходующие весьма ограниченный запас выразительных средств), и должна была бы писать девочка с точки зрения обывателя (и в частности, литературного обывателя). Когда в Советском Союзе с приличествующим тридцатилетним опозданием появилась собственная Мину, Ника Турбина, — собственного Ролана Барта (сюрприз!) в отечестве не нашлось, и патронировавший местного чудо-ребенка Евтушенко невозбранно блажил: «Дети — тайные взрослые» et vice versa. И вот еще четверть века позади — и опять об Пушкина (чье вундеркиндство явно соблазнило многих из малых сих), хоть и в прозе на сей раз. Барт пишет о стихах Мину, что у них есть возраст — и они куда старше девочки. Сочинение псевдо-Молданова старше Молданова: оно растет из «перестроечного» риторического вопроса «Легко ли быть молодым?» и далее из литературно-кинематографической молодежной чернухи того же времени («Плюмбум, или Опасная игра», «Одлян, или Воздух свободы», «Авария, дочь мента» и прочее в этом же роде); еще дальше маячит на заднем плане трогательно-ветхий Анатолий Алексин, у которого несколько писательских поколений выучились давать полусумасшедшим, но добрейшей души старым учительницам вычурные имена (хотя молдановская «Матильдушка» свидетельствует об отсутствии чувства меры). Да, это и есть молодой писатель с точки зрения обывателя: живописующий свинцовые мерзости собственной жизни пополам с оазисами добросердечия в собственной душе, с переменным успехом оберегаемый хорошим начальством против плохого, а на десерт — катарсис, deus ex machina, очистительный огонь и сорок бочек арестантов (это, разумеется, вариант лайт: для высокоинтеллигентного обывателя предусмотрен вариант без катарсиса и без очистительного огня, под патронатом издательства «Лимбус Пресс»). Сколько раз, расставаясь с последней страницей очередного новоиспеченного голоса поколения — иных уж нет (кто из присутствующих еще помнит писательницу Денежкину?), а те далече (в букеровском шорт-листе), — доводилось думать: если б это молодое дарование не произросло на заднем дворе отечественной словесности само — старшие товарищи его бы выдумали. И вот старшие товарищи поднатужились и выдумали. Вы видите разницу? Я — ни малейшей.