Дорогая, многоуважаемая бумага

В новом моноспектакле Евгений Гришковец по-своему отметил приход цифровой эры

Кажется, я знаю рецепт, по которому изготовлен сценарий «Прощания с бумагой». Он очень простой, могу поделиться. Главное здесь — грамотно составить список действующих лиц.

Ими у Гришковца стали новоиспеченные покойники, то есть все те предметы повседневного обихода, которые или уже надежно урыты Стивом Джобсом и Биллом Гейтсом, или корчатся в предсмертных муках, ожидая собственных похорон. Помните ли вы имена тех, кто не снес прихода жестокой электронной эры? Гришковец помнит. Их звали: печатная машинка, промокашка, рейсфедер, чернильница, тубус, копирка, пресс-папье. На краю этой братской могилы, вот-вот рискуя туда чебурахнуться, балансируют телеграммы, ручки, фломастеры, ластики, письма, марки, конверты, почтовые ящики, бумажные книги и даже денежные купюры. Еще пять-десять лет, и айпад с айфоном спляшут темпераментную джигу на их могиле. Набрасывая список действующих лиц, автор не позабыл и тех несчастных, что в свое время были погублены злодеем-первопечатником Гутенбергом, — берестяные грамоты, например.

Дальше Гришковец, скрупулезно припомнивший имена всех близких друзей заглавной героини (то бишь бумаги), поступил совсем просто. Попробуйте разделить 120-минутный монолог на общее количество неодушевленных жмуриков. Сколько выйдет? Ну минут пять-десять на брата. Для каждого из них на этой похоронной церемонии нашлась приличествующая случаю история — как всегда у Гришковца, смешная, небанальная и трогательная. Доброе слово — оно и рейсфедеру приятно. Тем более что этот инструмент доцифровой эпохи, как верно замечает автор спектакля, действительно был незаменим при выщипывании бровей.

Особых почестей и чуть ли не орденов на красных подушечках удостоилась в самом начале представления печатная машинка. Любовно оглаживая ее клавиши, Гришковец мечтательно вспоминает всех десятипальцевых виртуозок XX столетия, для которых она была доброй кормилицей, и тут же называет точную дату смерти этого замечательного устройства — оказывается, последняя пишущая машинка сошла с конвейера какой-то индийской фабрики в 2010 году. А родилась она еще во времена Марка Твена, который, ратуя за технический прогресс, печатал на ней своего «Тома Сойера». Мир твоему праху, красавица. Как раз красотой печатной машинки и восхищается Гришковец, сравнивая ее с нынешними уродливыми десктопами и ноутбуками.

«Бумага уходит!» — то и дело восклицает он, и временами кажется, что весь смысл его витиеватого монолога — это провозглашение здравицы (или, наоборот, чтение отходной) в честь дорогого, многоуважаемого шкафа, верно служившего светлым идеалам добра и справедливости. Как у чеховского Гаева — ну, вы помните.

Трудно удерживать внимание зала на протяжении двух часов, но Гришковец справляется. Добрую службу его монологу сослужила сценография Ларисы Ломакиной: как только зритель готовится заскучать, актер распахивает одну из пяти безликих офисных дверей у себя за спиной, а там — какое-нибудь чудо. Стоит ему завести речь о том, что берестяные грамоты были когда-то аналогом современных эсэмэсок (но грамоты эти оказались куда долговечнее современных электронных посланий, которые все мы периодически удаляем), как в дверном проеме вырастает березовая роща, готовая дарить бересту древним новгородцам. Ну или какой-нибудь смешной почтопровод, по которому письма, как это представлялось Жене в его детском воображении, проскальзывают через полмира прямо в твой подъезд, вдруг за спиной нарисуется.

Удивительное дело, но все эти остроумные и небанальные новеллы, плотно утрамбованные в общий массив текста, вместе начинают восприниматься как самая что ни на есть банальщина. Нет спору, что этот двухчасовой монолог по своим литературным достоинствам многократно превосходит любые футурологические или, напротив, пассеистические журналистские заметки на ту же гробокопательную тему. Нет спору, что обаяние Гришковца по-прежнему при нем. Но «Прощание с бумагой» — это, как ни крути, всего лишь спектакль о вещах. О перспективах, если можно так сказать, потребительского сектора. У него в кармане айфон, и у нас тоже. И обращается он к нам как юзер к юзерам.

В своих лучших спектаклях Гришковец, как ни странно это для кого-то прозвучит, всегда обыгрывал хрестоматийную для русской литературы тему «маленького человека», чувствующего свое единство с большим миром. Не зря же он так часто вспоминает, как сам был маленьким, и эти детские воспоминания — чуть ли не самое для него и для нас важное. Говорит он, например, про свою каждодневную дорогу из дома до школы, а ты вдруг испытываешь радость оттого, что и сам припомнил эту дорогу. В «Прощании с бумагой» он тоже иногда рассказывает, как папа был маленьким, но чаще всего перед нами вполне взрослый дядя. «Все мы — маленькие юзеры», — говорит нам Гришковец. Однако почему-то чувствовать восторг от своего сходства с другими айфоновладельцами решительно не хочется. Хотя у самого тоже айфон в кармане.