Милосердие — поповское слово

Как охотиться на лобстеров, можно ли добавлять в мясной борщ фасоль и чем журналист хуже актера — в новых редакционных дневниках COLTA.RU

Марина ДАВЫДОВА

Мне тут недавно позвонили, пригласили на вручение премии «Хрустальная Турандот». Я не смогу прийти, отвечаю: меня не будет в Москве. «А вы не возражаете в таком случае, если об этой премии в газету “Известия” напишет Марина Тимашева?» Я в первую секунду даже поперхнулась от неожиданности вопроса. Почему я должна возражать? И главное, почему мое мнение по этому поводу вообще должно кого-то волновать? Во вторую секунду я сообразила, что звонящий полагает, что я до сих пор служу в «Известиях». Я ушла оттуда полтора (!) года назад. И в момент моего ухода вокруг газеты бушевал громкий медиаскандал. Свеженазначенный босс Арам Габрелянов производил в издании очередную (уж и не помню, какую по счету) зачистку. В новую светлую жизнь он взял 17 из 200 с лишним сотрудников издания. Я вошла в число «счастливчиков», но предпочла не воспользоваться своим счастьем, несчастливчиков же изгоняли с особым цинизмом. Утром редактор заказывал автору текст, а вечером узнавал, что больше не работает в газете. Поначалу речь о компенсации уволенным вообще не шла, но потом под давлением общественного мнения она все же была выплачена. В общем, это была очень-очень громкая и некрасивая история, развернувшаяся вокруг одного из главных медийных брендов страны.

И вот спустя полтора года она уже мало кого волнует. А профессиональные пиарщики и вовсе ни о чем таком не помнят.

И это вообще примета времени — посчитайте, сколько месяцев, а то и недель проходит от неистового возмущения по поводу какого-то очередного медиаскандала до полного его забвения. Вот бушуют страсти вокруг «Радио Свобода». Много ли времени понадобится, чтобы они были стерты из памяти следующим скандалом? А тот — следующим.

Кто вспоминает сейчас чехарду главных редакторов (только на моей памяти их было шестеро) в тех же «Известиях»? Сколько талантливых журналистов становились жертвами этих бесконечных кадровых перестановок. Сколько «золотых перьев» страны пачками вылетали из издания, которому служили верой и правдой. Им на смену приходили новые перья. Иногда тоже золотые, а иногда плохо заточенные и совершенно непригодные к употреблению. Где профсоюзы? Где общественные организации? Где Союз журналистов?

И при этом тут же, под боком у медиасферы, существует иная сфера — театры. И если из газеты или журнала можно запросто уволить самого талантливого человека, который на протяжении многих лет был лицом издания, то из театра невозможно уволить самого бессмысленного и безвестного артиста, вообще не выходящего на сцену. Как и почему в одной стране в одно и то же время сосуществуют абсолютная незащищенность людей одной профессии и идиотическая стабильность, которая неизвестно за какие заслуги дарована представителям другой? Есть в том хоть какая-то логика? Может хоть кто-то внятно мне ее, черт побери, объяснить?

 
Михаил РАТГАУЗ

Был две недели назад на показе в «Мемориале». Смотрел в зал со сцены. Там среди мелкой чешуи из лиц отдельно поблескивало несколько — интеллигентов старой закалки (закваски, чеканки).

У этих лиц были ясные контуры (какие создает не природа, а биография и характер). Эти лица были открыты, как знамена, и немного веяли. Но они светлели и веяли в никуда. И этот огонь некому передать, и эти слова, когда они брали слово, ничего вокруг уже не описывали. Это серебро больше не принимают к оплате. В конце концов, металл делает драгоценным общественный договор по его поводу.

***

Разговаривал сегодня долго с человеком, в которого полувлюблена одна моя подруга. После разговора как будто весь рот забит сухим советским печеньем. Там, где ей леталось и свиристело, у меня асфиксия на третьей секунде. Есть такие истины, на которые, несмотря на возраст и опыт, продолжаешь пялиться с изумлением, как на верблюда в зоосаде. Как говорили у Монтескье, «как можно быть персом?» Почему по-прежнему так тупо, до звезд из глаз удивляет, что мы разнообразны — не как мартышка и павиан, а как павиан и карась?

***

«Р. пишет мне: “Добрался?” Хотел ему ответить: “Нет, повесился прямо в такси”». (Из ночных бесед.)

***

Ключица, изогнутая велосипедным рулем.

 
Денис БОЯРИНОВ

Дорога в Абрау-Дюрсо из краснодарского аэропорта лежала через Крымск. Из окна движущегося автобуса трудно разглядеть детали, но город, не так давно попавший в эпицентр страшной трагедии, не производил ужасающего впечатления. Он выглядел даже чище и аккуратнее, чем окраины Краснодара или другие российские городки на 50 тысяч человек, через которые мне когда-либо доводилось проезжать. Не зря сюда массово съезжались волонтеры со всей России. «Нет худа без добра» — как любят у нас повторять.

В Абрау-Дюрсо меня вместе с десятком коллег — московских журналистов везли на аудиовизуальный фестиваль «Равновесие» — как выяснилось, почти спонтанное мероприятие, затеянное бизнес-омбудсменом Борисом Титовым с целью повышения капитализации принадлежащего ему бренда шампанских вин «Абрау-Дюрсо», местных озерных курортов и вообще красивейшей природы. За месяц суетливой работы была собрана нестыдная программа: на местность вывезены художники, занимавшиеся контемпорари-артом и ленд-артом, забукированы русские и иностранные электронные музыканты, подготовлен мэппинг на здание завода шампанских вин и лазерное шоу на воде в стиле нью-эйдж, под руководством Павла Лунгина составлена программа научного документального кино, затеяны мастер-классы по сборке синтезаторов (!!!), конструированию из картона, скульптуре из гипса, брейк-дансу, контактному жонглированию и т.д. То есть сделано много (особенно если учесть немыслимо сжатые сроки) — и будет очень жаль, если инициатива захлебнется после первой пробы.

Конечно, за месяц нельзя сделать хороший фестиваль, но тут важно не оставлять ежегодных попыток, постепенно наращивая период подготовки. «Надеемся, что “Равновесие” станет одним из тех фестивалей, которые меняют лицо региона», — делал за Титова официальное заявление прессе его друг Павел Лунгин. И я надеюсь — и, думается, очень важно, чтобы оно начало меняться именно здесь, в живописных распадках Абрау-Дюрсо, расположенных в паре часов пути от Крымска.

 
Василий КОРЕЦКИЙ

Временно разочаровавшись в современном кино, хожу в ЦДХ смотреть ретроспективу Тому Утиды. До войны Утида был леваком, снимал слэпстики и зарисовки из жизни простого народа (его лучший довоенный фильм, уже не набросок, а эпопея, называется по-довженковски «Земля»). После войны Утида занялся жанровыми костюмно-историческими фильмами (дзидайгэки), но время от времени позволял себе высказываться в защиту угнетенных (очень хочу посмотреть его «Аутсайдеров» про злых айнов). Половины из фильмов ретроспективы нет в торрентах, так что я хожу туда смотреть киносериал про строгого самурая «Перевал Дайбосацу» (1957—1959). Впечатления очень странные: с одной стороны, это редкий случай удачного цветного самурайского кино, причем раннего — в 60-е режиссеры тямбара в основном перешли на лаконичный монохром, с другой — все очень олдскульно, с огромной долей театральной условности (никаких брызг крови, открытых ран и зрелищных конвульсий). По мере развития истории эта олдскульность доводится уже до полного абсурда — сначала самурай поражает насмерть соперника деревянным мечом, потом он уже убивает человек десять бамбуковой флейтой, а под занавес второй части один из второстепенных героев разгоняет банду меченосцев голыми руками. Там же услышал подходящее любому фрилансеру кредо: «Я не убиваю по приказу — а только тогда, когда почувствую зов крови».

***

После кино захожу в «Джон Донн» послушать разговоры. Вчера вот с наслаждением впитывал диалог двух молодых людей в бейсболках (а не каких-то там интеллектуалов) о самом важном: кино (обсуждались сравнительные характеристики кинематографа Кэмерона и его бывшей жены Бигелоу), японский деним, Cheap Monday, Acne (привет коллеге Бабицкой, находящейся с дружественным визитом в Стокгольме) и борщ (его питательные и органолептические свойства, его биофизика, история и онтология, на чем поджаривать свеклу — на сале, можно ли класть в мясной борщ фасоль — нет — и чем разбавлять борщ для кислоты — новаторское предложение: заменять домашний квас забродившим томатным соком). О народ мой, страшно близок я к тебе.

 
Екатерина БИРЮКОВА

В нашей стране много проблем, и одна из них — совсем нет хороших акустических концертных залов. Хотя на фоне других она, конечно, теряется. Но вообще-то это правда проблема. Потому что даже если есть деньги и желание музыкантов играть где-нибудь, кроме Москвы и Петербурга, то играть им почти негде. Ну, если они не используют микрофон, а при этом хотят, чтобы их услышали.

А еще проблема, что даже если где-то что-то строят новое, то почти всегда не угадывают либо с акустикой, либо с архитектурой. А обычно и с тем и с другим. И вот я со всеми этими мыслями приехала на Левитановский фестиваль в маленький город Плес, в котором как раз построили новый зал, небольшой, не для симфонического оркестра, конечно. Но все-таки.

Ничего особо хорошего я от этого зала под названием «Левитан-холл» не ждала. Это не частный проект, а государственное, так сказать, дело. И госпожа Медведева его открывала. А оказалось, что звучит он прилично и симпатично выглядит. Легкий, воздушный, много окон. Никаких аляповатостей и лепнины с золотом. Как-то очень приятно вписан в окружающую среду, каковой, собственно, является река Волга. Слушаешь музыку, смотришь на Волгу. Ну, можно, конечно, придраться, что форте у скрипки не хватает и каменная плитка вместо паркета. Но все равно все это очень удивительно.

 
Станислав ЛЬВОВСКИЙ

Новости становятся все более онейрическими.

В Санкт-Петербурге собираются наказывать за топот котов. Это-то еще ладно, это из старого анекдота про советскую похмельную очередь в ожидании открытия винного магазина: «А что он? Все коты как коты, а этот ТОП-ТОП, ТОП-ТОП!»

Но вот уже по тому же Петербургу гуляет с мобильным телефоном и огромным ножом трехлетняя девочка по имени Илья. Как толковать Илью? Что готовит нам завтрашний день?

Молчит Артемидор Далдианский. Молчит Густавус Хиндман Миллер. Строго, но также безмолвно смотрит на нас Зигмунд Фрейд с фотографии Хальберштадта.

Волки зайчика грызут, коты топают. Осень.

***

Сегодня, между тем, исполняется 60 лет Сильвии Кристель, довольно близко знакомой каждому человеку мужского пола моих лет (ну, плюс-минус). Кино — разновидность снов, применительно к Кристель — очевидного свойства.

***

«Нет “взгляда” и внимания: в сновидении я не могу быть внимательным и концентрироваться на предмете; не действует фактор “следящего глаза”, которым мы обладаем в реальном опыте, что может то приближать нас, то удалять от видимого объекта. “Взгляд” дает чувство дистанции, которым мы пользуемся при движении в обозримом пространстве, и это чувство телесное; в сновидении мы не способны быть внимательными, “зоркими”, в сущности, хотя мы и встречаем надписи, буквы, куски фраз, мы не в состоянии их разобрать с необходимой точностью».

Подорога В.А. Кодекс сновидца (в кн. «Грани познания: наука, философия, культура в XXI в.: В 2 кн.». Кн. 2 [отв. ред. Н.К. Удумян]. — М.: Наука, 2007, с. 280).

***

А вопрос о зимнем времени будет, говорят, решен «без суеты».

 
Варвара БАБИЦКАЯ

Гляжу на грубые ремесла,
Но знаю твердо: мы в раю...
Простой рыбак бросает весла
И ржавый якорь на скамью <…>
И там, куда смотреть нам больно,
Где плещут волны в небосклон,
Высокий парус трехугольный
Легко развертывает он.

По рабочей надобности проплавала несколько дней на каяке у западного побережья Швеции, в проливе Скагеррак. Я в третий раз в этой стране, но к этому нельзя привыкнуть: нет красивее природы, нет красивее людей. В первое время здесь поневоле становишься расистом; так и хочется стереть то генетическое недоразумение, которое являют собой все прочие народности, с лица земли, которую они к тому же немилосердно мучают и уродуют — это бросается в глаза, когда видишь здешнюю, первозданно чистую, любовно сбереженную и при этом насквозь цивилизованную землю. Шведская модель цивилизации как раз и состоит в единении с природой. На этом фоне чувствуешь себя каким-то чахоточным исчадием подземелья. Излишне пояснять, что я была позором гребного спорта, единственной курильщицей, на сложных щах, у меня не хватало сил вытащить на берег собственный каяк, я плелась в хвосте и популярностью в отряде не пользовалась. Иногда так и подмывало втолковать этим глупым, доброжелательным людям, что вообще-то на суше я привыкла блистать! Но там, в мире гармонии, не было места сарказму, лени, равнодушию, эгоцентризму, цинизму, неуместной откровенности, неврозам и всем тем краскам, которые делают таким ярким мой мир. В этой ситуации все мои навыки абсолютно обесценились, и стало как-то самоочевидно, что вместо их дальнейшего развития я должна бросить курить, подучить английский, заняться спортом и возлюбить своих ближних. Поскольку лицевые мышцы болели у меня от широкой улыбки не меньше, чем руки — от гребли против ветра, я выбралась на берег с некоторым облегчением — но ненадолго: нам предстояла еще охота на лобстеров на рыбацком кораблике.

Пустился в море с рыбаками.
Весь день на палубе лежал,
Молчал — и желтыми зубами
Мундштук прокуренный кусал.

Лобстеров (или, в русской традиции, омаров) ловят так: глубоко в воду залива опускают на тросе клетку с отверстиями, устроенными по принципу воронки. Внутрь кладут приманку — селедку, например, или какую-нибудь тухлятину. Омар заползает внутрь и не может выбраться. Другой конец троса привязан к поплавку: разноцветные поплавки разбросаны по всему заливу, и на каждом — имя и телефон рыбака, это трогательно: «Алё, это лобстер! Выпустите меня отсюда».

Нормальность, разлитая в воздухе, кажется ловушкой — наподобие воронки. Мы проплывали на каяках рыбацкую деревушку Фьельбака, идиллическое место, которое в своих всемирно прославленных детективных историях вырезала чуть не наполовину здешняя уроженка Камилла Лэкберг. Скандинавские детективы — вообще лучшие сейчас, и такой извращенной садистской фантазии я не встречала нигде. Как писал Флобер об одной из собственных книг: «Без конца резня! После такого чтения захочется молочной каши и розовых бантиков». Наверное, мой ум отравлен, но я всегда подозреваю обратную закономерность, и при виде молочной каши и розовых бантиков мне мерещится неладное. Нет красивее земли, нет красивее людей, я вернусь сюда очень скоро, а сейчас —

Шел в гору, подставляя спину
Струям холодного дождя,
И на счастливую картину
Не обернулся, уходя.

 
Юлия ЛЮБИМОВА

Интересно, что именно происходит в головах людей, массово полирующих нос бронзовой собаке на станции метро поздних 30-х. Курицу соседнюю некоторые тоже гладят, на всякий пожарный. Кто полутайком, пробежкой, кто обстоятельно. Подумаешь, тоже мне, нашли ногу святого Петра… Об этом есть сотни статей; исследовательница современного мещанства Женя Пищикова прекрасно эти причудливые приметы описывала (не ставь ничего на бачок унитаза, а то деньги водиться не будут; господи, ну унитаз-то почему?). И вот каждый раз, когда я на «Площади Революции» — а я там часто, это моя ветка, — я ловлю себя на попытке понять, какой такой процесс, какие размышления там в головах людей, которые верят в приметы про скульптуры, отражающие первые 20 лет строительства коммунизма. Мой друг вот, журналист, просвещенный человек и все такое, все время ругает меня за то, что я оставляю нож на столе.

«Вы шкаф держите открытым или закрытым?» — читаю я вопрос в блоге своей приятельницы. «Конечно, закрытым, — пишу я. — Кто ж его оставит открытым». Нажимаю «отправить» и с изумлением обнаруживаю пару сотен комментов, примерно поровну разделенных на «открытым» и «закрытым», и каждый с «конечно». Все друг на друга дивятся: надо же, мол, чего только люди не делают. Так ведь неудобно. Ладно, думаю я, наверно, это зависит от наличия маленьких детей и домашних животных — оставь я шкаф открытым, и мне все утро придется чистить одежду от шерсти.

Через некоторое время читаю на френдленте вопрос: «Вы принимаете душ лицом под воду или спиной?» «Конечно, спиной, — отвечаю я, не задумываясь. — Иначе вода будет глаза резать». Нажимаю «отправить». О ужас! Половина комментаторов отвечают «лицом» и «конечно». А потом в результате еще одного голосования на френдленте выясняется, что половина моих онлайн- (да и офлайн-) знакомых снимают носки ногами и считают нас, наклоняющихся и снимающих их руками, неразумными идиотами.

Чего только не узнаешь про окружающих из разряда вещей, кажущихся очевидными и одинаковыми для всех. Как будто кто-то из твоих друзей, оказывается, держит вилку за зубья, а ест ручкой. А вдруг?

 
Глеб МОРЕВ

«Так это вот божий подарок и есть» — цитата все время вертится в голове.

28 сентября, сижу на дачной террасе в футболке, пью чай с первыми пенками сливового варенья, которое затеяла варить жена. Пахнет осенними листьями и дымом.

Этот дачный стол, обязательно на открытом теплом воздухе, чай, варенье — мой образ рая. Шум падающих листьев напоминает о русском, розановском в нем, сливаясь с шумом невидимого, метафизического самовара.

Впрочем, почему мой? Это ведь и есть русский рай, образ, милый всем нашим несчастным по-разному соотечественникам, с белыми ленточками, с георгиевскими и вовсе безо всяких лент.

Метафизический самовар. Кажется, он один способен, в отличие от годовщин всех побед, четвертого ли ноября, девятого ли мая, объединить нас. Вот уж действительно, иного не дано.

И слава Богу.