Афиша для слепых

Музыкальный обозреватель МИХАИЛ ФИХТЕНГОЛЬЦ решил зайти в драматический театр и наткнулся на Театр им. Гоголя

В катакомбах московских драматических театров я, в силу профессиональной занятости театрами музыкальными, почти не бывал. Но тут решил побывать, ибо была обещана интрига: попасть в театр, только что отданный в руки Кириллу Серебренникову, еще до того, как Серебренников этими руками что-то там сделал, было заманчиво. А заодно интересно было узнать, чем именно питается среднестатистический московский зритель в среднестатистический рабочий вечер.

Обычно в театральных зданиях законсервирована атмосфера определенного времени, не корреспондирующего напрямую с реальным времяисчислением. Лично для меня это очень важная субстанция: гуляя по фойе, пройдясь по коридорам, войдя в зал и, наконец, понаблюдав за происходящим на сцене, определяешь, с каким примерно годом и с какой примерно эпохой соотносят себя обитающие здесь люди — грубо говоря, на дворе сентябрь 2012 года, а в театре NN по-прежнему правят бал лихие 90-е. В Театре Гоголя в воздухе разлито странное и тягостное безвременье — начиная с пыльного застоя 80-х через эпоху гипсокартона и неумелых косметических ремонтов на стыке двух столетий напрямик к лужковскому ампиру — правда, в очень скромной версии, с несколькими подсвеченными зеркалами. Посреди этого клубного (не театрального) пространства стоит, нелепо озираясь, Гоголь — а вообще, по-хорошему, должен был бы стоять Хармс, потому что гротеск и мистика Николая Васильевича трансформированы в безудержный абсурд Даниила Ивановича. На афишном стенде возле касс можно обнаружить трогательную заботу о незрячих, с помощью шрифта Брайля здесь написано слово «афиша». Над ним на листе ватмана от руки, и даже с некоторым количеством вензелей, расписан репертуар. За углом шумит «Арма», рукой подать до «Винзавода», но в Театре Гоголя об этом не знают — стрелки часов вертятся в разные стороны.

Из двух зол в упомянутой афише для незрячих я выбрал меньшее: «Тетке Чарлея», обещавшей опереточную браваду, предпочел проверенную классику — «Бешеные деньги» Островского. При встрече с текстом Островского ощущение потерянности во времени усилилось и начало приобретать угрожающие формы. Расписные ситцевые задники с непонятными жар-птицами, выписанными в буйной хохломской манере, к Островскому имели примерно такое же отношение, как, скажем, к берлинскому кабаре или французской барочной опере, — то есть никакого. Впрочем, костюмы, в пику сценографии, намекали на условный XIX век — кажется, мы видели такие много-много раз. Но самое главное — актеры и присущая им манера игры. Почему-то вспомнились Ирина Мазуркевич и Евгений Леонов в картине «О бедном гусаре замолвите слово», залихватски изображавшие Отелло с супругой. Такой вот русский провинциальный водевиль — с непременным хлопотанием лицом, размашистой жестикуляцией и игрой «в зал». Эдаким манером можно играть и Островского, и Беккета, и Стриндберга, и «Тетку Чарлея», да все что угодно. И даже наблюдая за всем этим впервые, испытываешь острое дежавю — да, а ведь так играют и в телевизоре, и в ДК, и в провинциальных антрепризах, и в любительских студенческих труппах — не все, конечно, но подавляющее большинство. И эта манера вкупе с некондиционными жар-птицами и надежной гарантией от жалоб потребителя в виде двух неприкосновенных фигур — Островского, чей текст пользуют на сцене, и Гоголя, имя которого эта сцена носит, — тлению неподвластна. И даже если Кириллу Серебренникову удастся вытравить ее из этих стен вместе с гипсокартоном и вензелями на афишах, она обязательно проявится где-то еще — в Москве, кажется, еще примерно полсотни заведений, где совершенно не интересуются, какой на дворе год и век. И ничего, живут — не тужат.

В Театре им. Гоголя

Театр Гоголя нынче вообще живее всех живых. Благодаря письмам по инстанциям и митингу у памятника Гоголю, где артисты защищали своих жар-птиц от Серебренникова, большая часть общественности — от обозревателей столичных газет до продавцов хот-догов — наконец-то узнала о существовании на карте Москвы этого культурного заведения. Вот всем было радости!

Патетические возгласы артистов можно понять — любой человек, наверное, запаниковал бы, если бы узнал, что в доме, где он обитает всю жизнь, планируется капитальный ремонт. Но охранительный пафос и апелляции к многолетним традициям в данном случае выглядят жалко — охранять здесь нечего, все истлело, памятник Гоголю запылился, сам Гоголь имеет к театру такое же отношение, как текст Островского к тому, что по нему сотворили на сцене. Это как на ощупь прочитать слово «афиша» на стенде — и затем не обнаружить никакой другой информации. Так что легче начать новый отсчет времени — прямо с нуля.