В защиту Константина Крылова

АЛЕКСЕЙ ЦВЕТКОВ призывает либералов нарушить заговор молчания

Дело Pussy Riot, наделавшее шума во всем мире, подвигло многих из нас на публичные высказывания — одних из искреннего возмущения, других ради того, чтобы демонстративно примкнуть к тому или иному строю в расколовшемся общественном мнении, третьих просто ради одобрительных птичек в послужном списке. Это была дискуссия, не отметиться в которой означало практически сознаться в своем социальном отсутствии. Внутренние язвы России впервые обнажились перед теми, кто раньше и не глядел в их сторону, — как тут было не расписаться в одной книге жалоб вместе с Мадонной, Полом Маккартни или Стингом? Да, я сознательно и совершенно не в укор невинно осужденным обращаю внимание на гламурную сторону дела — она пошла на пользу, хотя трудно говорить о пользе на фоне бесчеловечного приговора. Но если осужденным, даже помимо их воли, удалось добиться хотя бы этого, они как минимум пострадали не напрасно.

Однако гламур приходит и уходит, а проблемы остаются. С Таисией Осиповой, которой западные СМИ не нашли места на первой полосе, произошел небывалый в мировой юридической практике казус: суд удвоил ей срок лишения свободы, запрошенный прокурором, — это откуда-то из Гоголя, если ампутировать у него чувство юмора. Прокатившаяся волна возмущения была на этот раз чисто внутренней, но тоже искренней. Осипова, пусть для кого-то с мелкими оговорками, — из нашего строя.

А вот теперь наступает непростое время. 13 сентября в Замоскворецком суде Москвы возобновляется процесс по делу Константина Крылова, русского националиста, литератора, основателя предполагаемой национал-демократической партии, человека, которого большинство читателей ресурсов, где я имею обыкновение публиковаться, вряд ли причислит к собственному строю. Вот только один иллюстративный пример: когда-то я в своем блоге, комментируя некое событие, сослался на точку зрения Крылова, которая показалась мне верной. Меня немедленно и с возмущенными криками (письменными, конечно) расфрендил один прогрессивный журналист, очевидно, полагающий себя либералом. Тут сразу вспоминается предполагаемый афоризм Бродского в передаче Довлатова: «Если Евтушенко против колхозов, то я за». Напомню, что с Довлатова спрос невелик, все, что он писал, — художественная литература, в том числе и когда она маскируется под документальную. Но если даже Бродский и обронил такую фразу, ее лучше забыть.

Крылову вменяется в вину его выступление на известном митинге 22 октября 2011 года на Болотной площади в Москве под лозунгом «Хватит кормить Кавказ». Речь шла о том, что Кавказу якобы оказывается непомерная материальная помощь, неизбежно раскрадываемая, а сами кавказцы, дескать, ничего не производят и убивают русских. Помимо самого Крылова на этом популистском митинге и именно с этим тезисом выступили многие, в том числе Алексей Навальный и Владимир Милов, что им, на мой взгляд, чести не делает. Но почему-то именно Крылов был отобран для возбуждения против него уголовного дела — возможно, потому, что в среде националистов именно он последовательно и жестко выступает против нынешнего режима, авось другим впредь будет неповадно. Поскольку его выступление мало чем отличалось от прочих, услужливые «эксперты» изыскали в нем особо человеконенавистническую, на их взгляд, фразу, несомненно, подпадающую под пресловутую 282-ю статью УК РФ, которая давно уже стала фактическим эквивалентом советской 58-й. Фраза эта, и я не шучу, была такая: «Пора кончать с этой странной экономической моделью».

Само по себе упоминание имени Крылова не очень мобилизует либеральную общественность на протесты, если только это не протесты против самого Крылова и его взглядов. Я не нахожу призывов в его поддержку в блогах авторов, афиширующих свои правозащитные склонности. Единственной публичной акцией такого рода было пока что открытое письмо в «Живом журнале» писателя-фантаста Кирилла Еськова, обращенное к собратьям по цеху и всем сочувствующим, — тут формальным поводом стало то, что Константин Крылов тоже работает в этом жанре под псевдонимом Михаил Харитонов.

Хочу, однако, напомнить, что акция Pussy Riot тоже не вызвала единодушной положительной оценки даже в либеральном строю, и многие — в первую очередь люди православного вероисповедания, но не только они, — прежде чем присоединиться к движению поддержки, сочли нужным высказать отрицательное к ней отношение. Это, однако, не помешало нам единодушно возмутиться судебным произволом, что привело к глобальному резонансу. Хотя в случае Крылова я такого резонанса не предвижу, он, на мой взгляд, принципиально важнее, чем случай Pussy Riot. Дело в том, что в этом последнем речь — по крайней мере, теоретически — могла идти о поступке, наказуемом административно, хотя реальное возмездие со стороны уязвленного режима было непомерно жестоким. В деле Крылова ничего подобного усмотреть нельзя, оно целиком — о свободе слова и мысли.

Избирательное правосудие, то есть практически единственная модель, практикуемая в сегодняшней России, является не правосудием, а возмездием.

Конституция Российской Федерации — любопытный исторический документ, не имеющий, конечно, никакой юридической силы, как и все его советские предшественники. И, по правде говоря, жалеть об этом незачем. Первый пункт статьи 29, гарантирующий каждому свободу мысли и слова, нейтрализуется вторым, полностью оставляющим степень этой свободы на усмотрение суда — мы уже слишком хорошо знаем, какого суда. Можно спорить, имеем ли мы в данном случае дело с юридической безграмотностью или со злонамеренностью, но совершенно очевидно, что мы не можем руководствоваться этим неуклюжим парадоксом в нашей повседневной жизни. Фундаментальные гражданские права предшествуют всякой конституции, и конституция, составленная без их учета, не может считаться морально легитимной. Одно из самых фундаментальных прав — свобода слова.

В случае Крылова следствием и судопроизводством нарушено не только это право, но также право на равенство перед законом (оговоренное, кстати, в статье 12), тоже одно из самых фундаментальных, потому что его одного выбрали в подсудимые. Избирательное правосудие, то есть практически единственная модель, практикуемая в сегодняшней России, является не правосудием, а возмездием.

Но мой предмет в данном случае — не дефекты российской юстиции. Выступив на митинге, Крылов высказал свои мысли или, по крайней мере, сказал, что хотел сказать. Многие из нас с этими мыслями не согласятся. Но свобода слова, предусматривающая автоматическое с ним согласие, может существовать лишь для тех, кто имеет средства к установлению такого всеобщего согласия, то есть для государства с его карательной судебно-полицейской сворой. Мы уже выступили против этого государства в защиту Pussy Riot, Осиповой и многих других. Если мы промолчим в случае Крылова, все наши правозащитные судороги могут быть легитимно истолкованы как обычная мобилизация квартальной банды при крике «наших бьют». Ничего общего с гражданскими правами в этом нет.

Мне могут возразить, что националисты не выступили в защиту тех же Pussy Riot, скорее осуждали и клеймили их с позиций, которые они полагают православными. Но свобода слова не имеет никакого отношения к взаимности, она не результат гласной или негласной договоренности с соседним кварталом. Она — необходимое условие существования гражданского общества. Те, кто промолчит по поводу судебной расправы над Крыловым, попросту распишутся в своей приверженности узкоквартальным интересам.

Вольтеру приписывают сакраментальную фразу: «Я не согласен с тем, что вы хотите сказать, но я буду стоять насмерть за ваше право это сказать». Я, впрочем, и не призываю стоять насмерть. Я призываю нарушить заговор молчания.