Лошади едят овес и сено

Очередной выпуск редакционного дневника COLTA.RU

Денис БОЯРИНОВ

Съездил в Ригу на концерт главной поп-артистки современности Леди Гаги, которая, по слухам, в декабре может появиться с концертом в Москве. Нахожусь под большим впечатлением.

Леди Гага переплюнула своих учителей Фредди Меркьюри и Мадонну в масштабах кича, эпатажа и пропаганды толерантности к сексуальным меньшинствам и другим отверженным. Шоу «The Born This Way Ball» — это двухчасовой бал монстров в декорациях гигантского замка-трансформера. На балу царит Гага — загадочное существо («Я не пришелец. Не человек. Не женщина и не мужчина», — в какой-то момент заявляет артистка) в фантасмагорических нарядах, представляющееся мамой-монстром, которая во время бала дает жизнь целой генерации свободных «нелюдей». Сцена родов присутствует, вместе со сценами казней и пыток, всех видов секса, однополой свадьбы и прочего такого, что снится в страшных кошмарах депутату Милонову. Однако латышей этот диснейленд девиаций не засмущал и не оскорбил — песни Гаги очень любят дети, и на концерте их было предостаточно. Они плясали и пели под «Paparazzi» вместе с родителями.

На шоу Леди Гаги помимо тоталитарного бита, калейдоскопа спецэффектов, животных танцев и экстравагантных нарядов было неожиданно много серьезных слов, озвученных артисткой в промежутках между номерами-аттракционами. Выходя из-за кулис карнавального греха, Леди Гага, что твой Барак Обама, высказывается за мир во всем мире и свободу личности, о том, что музыка, мода и танцы важнее политики, а личность важнее государства. Прямых слов в поддержку Pussy Riot не прозвучало, но шоу Леди Гаги — это один абсолютный Pussy Riot.

Уж не знаю, что будет в декабре 2012-го, но Россия к шоу от Леди Гаги еще не готова, ее потолок пока — шоу от депутата Милонова.

Михаил РАТГАУЗ

А я давно думаю вот о чем. Сложная вещь колумнистика (всех сортов). Многие колумнисты (лучших все это, конечно, не касается!) не могут обойтись без двух вещей: без симуляции мысли и симуляции пафоса. Потому что очень часто мысль, которую они излагают, — это конструкция однодневная, произведенная по случаю, наспех. Обычно они уже утверждали вещи противоположные или будут утверждать через полгода. Но сегодня бог послал эффектно рухнуть с дуба вот таким вот боком.

Понятно, что муляжный характер этой как бы мысли нужно скрывать, скрывают обычно под толстым сливочным слоем пафоса (благо теперь это уже en vogue и позволено — не то что в прошлом, ироническом сезоне, правда?). Глубина мысли у такого колумниста ровно соответствует количеству употребленных им слов. Личности она, слава богу, не касается. В определенном смысле такой колумнист вообще не про мозг. Он только про рот.

Есть, впрочем, и другой вариант: если аккуратно расчехлить богатые стилистические приемы, отскрести пафос и разобрать все это хозяйство по лепестку, в глубине окажется совсем маленькое, совсем голенькое, очень личное желание просто выделиться. Все остальное — не больше чем вынужденная маскировка. Жалко.

Марина ДАВЫДОВА

В своих бесконечных скитаниях по театральным фестивалям попала на уже весьма немолодых (премьера состоялась в Лос-Анджелесе в 2004 году) «Тристана и Изольду» Питера Селларса и Билла Виолы. Это случилось в Хельсинки. И виденные прежде драматические спектакли — в Авиньоне, в Лондоне, в самой Финляндии — отступили на второй, третий, даже десятый план. Все же музыка — сильнейшее из всех искусств. А вагнеровский «Тристан» и вовсе вводит в какое-то измененное состояние сознания. Это верно почувствовал Ларс фон Триер, сопроводивший полет Меланхолии к Земле увертюрой из «Тристана». Хитрец. Когда звучит эта музыка, на экране может происходить все что угодно — от Апокалипсиса до погони Тома за Джерри, ты все равно будешь поглощен волнами вагнеровских звуков. Это как стоять на берегу океана. Тут и желание отдаться стихии, и страх перед ней, и ощущение, что она уже сама бушует внутри тебя. Потом можно выйти на берег прозрачного озера или величественной реки, подняться на заснеженные вершины гор, глядеть на бескрайнюю степь. Встреча с океаном все равно ни с чем не сравнима. Я не знаю музыки более гипнотической и величественной. А Эса-Пекка Салонен и его оркестр были в тот вечер выше всяких похвал. И самый сложный вопрос — как всему этому величию найти хоть сколько-нибудь адекватный сценический эквивалент.

Ну как оно обычно происходит: стоят на сцене вагнеровские певцы с широченными диафрагмами — Изольда 58-го размера, рядом еще более толстый король Марк, по соседству Тристан, превосходящий габаритами самого Марка. И поверить в их любовную драму тем сложнее, чем экспрессивнее они тянут друг к другу руки. Но даже если случается чудо, даже если в роли Изольды выходит великая и изящная Вальтрауд Майер, все равно есть какое-то коренное противоречие между музыкой Вагнера и всякой попыткой психологизации интимных отношений героев. Самая тонкая из этих попыток все равно кажется немного из другой оперы. И счастливая догадка Селларса состояла в том, что певцы вообще ничего не должны играть, они такие же носители вагнеровской музыкальной стихии. Они стоят в черных одеждах на авансцене, а иногда появляются на ярусах огромного Дома музыки города Хельсинки. Но они не иллюстрируют музыку, не визуализируют сюжет. Весь визуальный контрапункт помещен на огромный экран, где Билл Виола рассказывает свою историю — и это история не о земных любви, предательстве и ревности, она об очищении души, проходящей сквозь горнило самых разных испытаний, про ее возгонку в высшие сферы. Две стихии: вода и огонь — вот главные герои видеоинсталляций Виолы. Не друг с другом, а с ними вступают на экране во взаимоотношения мужчина и женщина, Тристан и Изольда, Адам и Ева… И можно бесконечно описывать метаморфозы этих стихий, равно опасных и целительных — обжигающей и согревающей, превращающейся в пучину и утоляющей жажду.

Вот только последний эпизод, который сопровождается звуками божественной финальной арии Изольды. На могильной плите лежит тело прекрасного юноши. Оно недвижимо. Это похоже не на смерть, а скорее на летаргический сон. Вдруг мы видим капли воды. И через какое-то время замечаем, что они волшебным образом не падают с небес, а словно бы взмывают к ним, порожденные самой землей. Этот «дождь наоборот» на наших глазах превращается в ливень, потом уже в настоящий потоп. Струи становятся все мощнее и полноводнее, и под их силой недвижное тело начинает вдруг оживать, приподниматься, вот оно и уносится в небеса, оставляя могильную плиту пустой. «Смерть, где твоя победа?»

Тут, на хельсинкской версии спектакля, оркестр сидел не в яме, как обычно, он сидел на сцене. И его слияние с видеорядом Виолы было почти физически ощутимо. Никакой игры, никакой попытки театрального мимесиса. В этом «гезамткунстверк» мимесис не нужен. Он вообще, видимо, не нужен Вагнеру. И все реже и реже нужен современному театру.

Поразительным образом это самое сильное мое театральное впечатление фестивального лета убеждает, что ему (театру) иногда надо перестать быть театром, чтобы остаться или даже стать искусством.

Станислав ЛЬВОВСКИЙ

В этот раз, для разнообразия, дребезги, причем иллюстрированные, а то про политику я на этой неделе, кажется, все, что хотел, написал.

*

Недели три назад запостил к себе на Tumblr одну фотографию, которая возьми да и собери неожиданно уже двадцать две тысячи… как это назвать — взаимодействий? interactions? — там, в общем, лайки и перепосты считаются вместе. Она, фотография, конечно, совершенно пронзительная, если посмотреть из определенной точки.

Называется «“Америго Веспуччи” непосредственно перед отплытием». Удивительно, что я при всех своих довольно развитых (как я привык думать) поисковых навыках не могу найти от нее никаких концов: в смысле, кто снимал, когда снимал, как так вообще получилось? Корабль, кажется, вот он. А в остальном — не понимаю. Есть же, наверное, среди наших читателей знатоки неожиданных вещей. Обладатели нужных, как это называл один мой нью-йоркский знакомый, pieces of obscured knowledge.

Ку-ку! То есть, это: ау!

*

Правительство Австралии запретило недавно брендированные пачки сигарет, а разрешило только такие:

Это они антиподы, ходят на головах, ничего, в общем, удивительного. Скоро у нас у всех будут такие пачки. Но правительство Тасмании — это такой остров к югу от собственно Австралии, входящий в ее состав, — предложило законодательно запретить курение всем, кто родился позже 2000 года, а если точнее — запретить им покупать сигареты. Это, конечно, страшно интересная история, открывающая огромный простор для законодательных новелл в разных других странах: Тасмания-то бог с ней, не всякий на карте найдет — но вот, говорят, о том же думают в Финляндии и Сингапуре. Этим людям, между тем, сейчас по 12 лет — и их, разумеется, никто ни о чем спрашивать не собирается. Не выросли еще, чтобы самим решать. А вырастут — черт их знает, что им в голову придет, лучше подстраховаться.

Вот у нас, например, можно запретить голосовать за какую-либо партию, кроме «Единой России», всем, кто родился после 1999 года. Тоже — чтобы всем было лучше. Тут недавно возле Хамовнического суда как раз показывали отличный плакат, в тему.

*

Ну и чтобы не заканчивать на совсем уж пессимистической ноте — невероятное стихотворение Виталия Юхименко:

Неуютно в мамином доме,
будто по рукам и ногам спеленали
и забыли про тебя,
а заплакать стыдно.

Обои стенают,
свет горюет,
град крышу потолок,
а двери — пополам.

В животе телевизор гудит,
в ногах соседские голоса копошатся,
в углу скребет то ли мышь, то ли смерть.
Петя, кукарекай, спасай нас!

*

Делай, значит, что должен — и будь что будет. А иначе непонятно как: телевизор, мышь, диавол — тасманийский, конечно, но все равно — магия имени.

Василий КОРЕЦКИЙ

В фейсбуке знакомой кипит опрос на тему «как вы пришли к вашим религиозным убеждениям» (почему-то буддизм, агностицизм и атеизм included). Все отвечают: через мистический опыт. Вспоминаю свой первый мистический опыт: Днепропетровск, лето, мне около четырех. За окном грибной дождь, комната похожа на натюрморты сталинских соцреалистов. Я один в квартире, играю с железным грузовиком. Вдруг все как бы застывает. Из-под буфета — а на самом деле прямо из стены — появляется маленький, сантиметров 15 ростом, Чебурашка. Он медленно пересекает комнату по диагонали, немного задерживается в центре. У Чебурашки застывшая, мстительная, словно у хтонического карлика, мордочка. Вот он подходит к стене и исчезает в ней. Мир по-прежнему не движется, но через пару секунд в замке поворачивается ключ, домой вернулись мама, тетя и бабушка. Они весело болтают, все становится как раньше. Я бросаюсь к ним, обнимаю кого-то за ноги, и вдруг накатывает тошнота.

***

Сраженный ангиной, дочитываю книгу свидетельств о немецкой оккупации советских территорий. Везде ад, гражданская война и никакого намека на героизм — кроме Одессы, отошедшей румынам; НЭП, варьете, изобилие и ликование. Единственная партизанская группа города, оставленная советской властью в катакомбах, закончила свою недолгую службу каннибальским хоррором: подпольщики сперва съели беспартийных, потом — командира с женой, а после сдались оккупационным властям. В дневниках белорусских партизан — сплошные пьянки, рейды за самогоном, глушение рыбы динамитом, изнасилования и расстрелы друг друга. Даже Лозница по сравнению с этими документами кажется верным продолжателем дела Шепитько.

***

Получил итальянскую визу, но еду не в Венецию, а в Рим. Коллеги говорят, там чудесно готовят мозги.

Екатерина БИРЮКОВА

Так получилось, что на этой неделе я много думала про дресс-код. Ну, классическая музыка — такое дело, сами понимаете. Считается, что это последний оплот нарядности. На самом деле это с некоторым ужасом ощущаешь в российской провинции, почти не ощущаешь в Москве и всякий раз по-новому — на ключевых летних фестивалях. У меня этим летом случился очень лихой контраст, круче которого и придумать, кажется, ничего нельзя: лондонский BBC Proms и Люцерн.

Лондон — это шорты и треники, шлепанцы и стаканы с пивом, включенные айпэды, туристические подстилки и подушки под голову. Как мы круто проводим время, слушая Шуберта и Лигети! Какие мы разные, но как нам хорошо вместе! Вокруг XXI век, и эти прикольные люди со смычками и в бабочках — тоже его часть! Билеты недороги, их легко купить по интернету (я как-то купила за пару часов до концерта, сидя в местной пригородной электричке с вайфаем), в стоячий (он же лежачий) партер можно попасть совсем за копейки (5 фунтов — дешевле, чем билет в кино). А по окончании концерта скидываемся, кто сколько может, вон стоят волонтеры с ведерками для пожертвований.

Люцерн — это не развлечение, все очень серьезно. Тут как-то почти неважно, какой век на дворе, туристические кораблики на озере за окном — это другая реальность, никакого отношения не имеющая к тутошней (основная часть посетителей построенного Жаном Нувелем Центра культуры и Конгресса — жители крошечного Люцерна с населением 60 000 человек). Мы не разные, мы одной касты (и в прямом, и в переносном смысле), наше мнение дорогого стоит, экспертное «бу» выкрикивается в точно высчитанную секунду между последней нотой и аплодисментами (на «Промсе» это страшное «бу» невозможно представить, как-то глупо его кричать, когда все люди братья). Билеты дорогие и наверняка загодя раскупаемые. Бриллианты не обязательны, но, по крайней мере, на имиджевых программах (главный герой летнего Люцерна — Клаудио Аббадо со своим Фестивальным оркестром) ни одного мужчины без галстука, и все — старше пятидесяти. И то, что аббадовские оркестранты не во фраках, а всего лишь в классических костюмах, — видимо, для всего зала показатель какого-то невероятного и заслуживающего уважения раскрепощения.

Я это не к тому, что Лондон мне нравится больше, чем Люцерн, или наоборот. Мне нравится и то и другое. Потому что то и другое впаяно в местную культуру, очень выстроенно, очень внятно отражает ее самоощущение. И именно этой определенности сильно не хватает дома, где в нашем нынешнем неотформатированном, размазанном мире классической музыки мы горюем по всему сразу: и по грамотным крикам «бу», и по демократичности, и по благоговейной тишине в зале, и по новой публике — но чтоб не хлопала между частями, и по дешевым билетам — но чтоб с ними можно было пролезть в дорогой партер, и по непошлым нарядам — но чтоб без треников.

Глеб МОРЕВ

В прошлую пятницу, когда публиковался редакционный дневник, судили Pussy Riot. Сегодня судят Каспарова. В связи с этим судом где-то в ФБ была картинка, именуемая нынче демотиватором: фотография 1984 года, чемпионат мира по шахматам в Колонном зале Дома союзов, Каспаров—Карпов за столом с советскими флажками. Подпись — 1984—2012, и что-то типа реплики Карпова Каспарову из оруэлловского года: «В 2012-м вас арестуют в Москве за то, что, борясь за право на свободу слова для панк-группы, вы укусили русского полицейского».

Это хорошая картинка. Слова про то, как Кафку сделать былью, стерлись от употребления еще на исходе советской власти — и такая остраняющая визуализация очень кстати. Повседневный абсурд очень быстро навязывает нам подобие чего-то вроде «логики», и самые дикие вещи, казавшиеся непредставимыми вчера, вызывают любые эмоции, кроме удивления. Помимо картинки хороший помощник в очистке нашей внутренней оптики — дневник. Стоит применить к нему то, что Гинзбург называла «ретроспективной динамикой» романа (в отличие от «поступательной динамики» дневника), как вы почувствуете себя сродни близорукому герою «Города Эн», впервые увидевшему мир сквозь стекла очков. Дневниковый текст, синхронизирующий временные пласты, позволяет нарушить линейную последовательность восприятия — и вслед за 1916-м открыть 1927-й, так же, впрочем, как за 2012-м — 2010-й.

В 2010-м у нас уже был Фейсбук. Не у всех, но был. Устройство Цукерберга, как Бог с Яндексом, сохраняет все. Архив доступен каждому, и проглядеть свои ленты двухлетней давности — милое дело. Там будет все — пережитое и то, чем мы еще живем: фотографии с морей, дружеские вечеринки, смешные цитаты, ссылки и, разумеется, котики. Но там не будет: ОМОНа в «Жан-Жаке», соседей по «Маяку» с судебными приставами, автозаков и бесконечных фотографий друзей и подруг рядом с судами и из судов. Там не будет перепостов о том, что вашу знакомую задержали в полиции и никто не знает, что с ней. Там не будет слова «балаклава». Там не будет рефлексий над тем, что пришлось «почистить ленту» и удалить кого-то из друзей из-за политических разногласий. Там с вас не спрашивали строго за каждый поставленный вами «не туда» лайк. Там не объявляли, что устали от подобных вопросов и уходят из Фейсбука. Там не волновались, не прочтет ли иной коммент кто-нибудь лишний и не станет ли ваша запись предметом разбирательств с начальством. Там не судили Каспарова: свои 15 суток в милиции — за участие в неразрешенном митинге — он отсидел еще до Фейсбука, в 2007-м.

В 2012-м у нас нет милиции, есть Фейсбук и Каспарова обвиняют в том, что он покусал полицейского. В 2013-й заглядывать как-то не хочется.

Варвара БАБИЦКАЯ

Александр Гаврилов написал в Фейсбуке о дискуссионном климате последних дней: «Думаю об этом каждый день; благодарю Господа за возможность хоть немного умалиться, получить за Христа не похвалы и потачки, а тычки и стыд». Под записью комментарий: «За Христа ли эти тычки, вот в чем вопрос…» Гаврилов: «Мои — за Христа. А что? : )»

Я всегда думала, что проповедовать в гостиных — дурной тон, и сочла бы бестактностью смеяться над атеистом или сообщать иудею: «У меня отличные новости! Он уже пришел». В то же время посторонние люди все время говорят мне, что моя религия — вздор и уж, во всяком случае, как же я, человек разумный и гуманный, могу относить себя к такой дремучей средневековой организации, какова РПЦ. Поскольку, однако, я не очень похожа на фундаменталистку, ключницу и свечницу, собеседники обычно находят для себя удобное объяснение в том, что если я не согласна с Линией Партии — я какая-то неправильная православная. Хотя это ведь вопрос интерпретации — и Писание, и Предание. Елена Ямпольская пишет о приговоре PR: «Восторжествовало то, что выше закона, — справедливость. Публицист Максим Соколов полагает, что лучше было бы дать хулиганкам по 15 суток, закрыв глаза на место действия, затем поточнее прописать статью в УК и уж в следующий раз… Можно подумать, что в следующий раз гадкий, гнусный, свинский скандал не разгорелся бы. Словно бучу на полземли подняли из-за буквы процесса. Нет — исключительно из-за духа». Моя естественная реакция на Елену Ямпольскую — «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его! Прости им, Отче, ибо не ведают, что творят». Елена Ямпольская так же думает о PR и, стало быть, — опосредованно — обо мне. Чья позиция более соответствует букве и духу Писания и кто из нас ведает, что творит, — каждый волен судить по своему разумению. Но полагать, что в любой христианской конфессии мнения и поступки клириков могут стоять выше Нагорной проповеди, просто безграмотно.

Сейчас самый удобный момент, чтобы свалить из РПЦ: в Зарубежную церковь, в другую конфессию, в катакомбы, в раскол. Многие от нас ждут этого, хотя если бы мы искали повода сделать это — неужели бы мы не нашли его давно. От дела Юрия Самодурова и Андрея Ерофеева по поводу выставки «Осторожно, религия!» — до антисемитской проповеди в сельской церкви, на которую каждому из нас случалось попадать. Я понимаю, что это естественный вопрос: как же мы живем с таким внутренним конфликтом? Моя подруга как-то пришла на исповедь с тяжелым сомнением: вот что говорят и делают от ее имени Церковь и патриарх, и как же тут не искуситься? Священник выслушал ее и спросил полуутвердительно: «А своих-то грехов у тебя нет?» Она опешила: «То есть как нет, конечно же, есть!» — «Ну вот что: давай тогда сейчас сначала разберемся с твоими, а потом займемся патриаршими».

Признаюсь в очень личной вещи: в последние несколько месяцев, прочитав на ночь «Богородице Дево, радуйся», я почти непроизвольно прибавляю в конце: «Богородица, Путина прогони». Думаю, что так делают очень многие. И я, и патриарх, и Елена Ямпольская — часть Церкви; и я никак не могу, к сожалению, откреститься и сказать: «Они меня даже не представляют». Хорошая новость состоит в том, что и я представляю их, рады они или нет.