Сухой остаток

Никого не волнует, не Сурков ли написал второй роман Натана Дубовицкого «Машинка и Велик», замечает МАРТЫН ГАНИН

При выходе в свет первого романа Натана Дубовицкого «Околоноля» поднялся небывалый для современной русской прозы медийный шум, никакого отношения к литературе, впрочем, не имевший: все гадали, действительно ли автором книги является Владислав Сурков, служивший тогда первым заместителем руководителя администрации президента. В августе 2012 года и сам Сурков, и авторство только что вышедшего под тем же псевдонимом второго романа под названием «Машинка и Велик» никого, кажется, не волнуют: всесильный аппаратчик превратился в отработанный политический материал, а слова «суверенная демократия» забыты даже теми, кто прежде произносил их вместо «здравствуйте» и «до свидания».

Это значит, что на новый роман можно попробовать взглянуть без особого пристрастия, как на факт литературы — если, конечно, считать его фактом литературы.

Действие нового романа происходит в выдуманной российской провинции — а именно в городе Константинопыль, поскольку градообразующее предприятие производит «изделие-сорок-четыре-один-эм, то есть серую колючую пыль», которой «нашел какое-то таинственное и важнейшее применение академик Константинов» из местных. Провинция эта выдуманная в общем ровно настолько же, насколько она выдуманная во всей почти современной русской прозе: про невыдуманную провинцию у нас даже самые заклятые реалисты ничего не пишут — не умеют, а то ли неинтересно им. Константинопыль Дубовицкого — безнадежное, посмертное место: «небо над гражданами бывало рябым, серым, как лужа на асфальте, и до того мелким, что аэробусы повместительнее и привередливые дримлайнеры не могли в нем летать. <…> Журавли и соколы облетали эти воздушные мели, сторонились этого нелетного неба. Ходили только по нему мохнатые мухи да порхали на ветре верхом похожие на мух ушлые пухлые вороны, называемые в народе голубями».

В этом сведенборгианском аду обитают разные люди как люди — честный милиционер, оставивший службу, чтобы не брать взяток и не мучить людей; нечестный милиционер, берущий и мучающий; его жена и дочь (дочь — как раз Машинка); любовник жены нечестного милиционера Глеб Дублин, спивающийся математик из разоренного академического института, в одиночку воспитывающий сына — Велика. Тут же проживает отец Абрам, изгнанный за пьянство из «некоего монастыря, по его словам, дрейфующего на льдине в Северном океане» и тоже спивающийся за беседами с приходящими к нему чертями. За плавучим монастырем следует ледокол «Арктик» («О! Arctic Sea», — соображает читатель), детская фантазия Велика. Ведет его капитан Арктика («О! Гребенщиков», — соображает читатель), представляющий собой национальную по форме вариацию на тему супергероев из американских комиксов. Сопровождают его белый волк и желтый медведь.

В Константинопыле медленно разворачивается криминальный сюжет, автором явно вымученный и совершенно ему неинтересный. Он, в общем, даже не то чтобы разворачивается — автор разбрасывает то там, то здесь какие-то семена, из которых потом, может быть, что-нибудь и вырастет: ощущения, что в начале книги автор хоть приблизительно знает, что будет в середине, а уж тем более в конце, не возникает у читателя ни на минуту. Так, довольно обильно посеянный в начале честный милиционер прорастает к концу каким-то чахлым кустиком, а затем и вовсе увядает, для действия он вообще не нужен. С другой стороны, во второй половине текста внезапно, по старой как мир модели deus ex machina, вырастает за ночь развесистой березой другой милиционер (женского пола), лишенный всяких признаков правдоподобия даже по меркам голливудского боевика, продюсер которого решил сэкономить на гонораре сценариста.

То есть сюжет и правдоподобие автора вообще не интересуют, ни одной минуты. Что же его интересует? Во-первых, игра в нехитрые загадки с аудиторией журнала «Русский пионер». Миллион долларов, внезапно попадающий в руки главному герою, предстает перед нами в виде сертификата на офшорную фирму, которая называется «Трест Д.Е.». Натан Дубовицкий читал Эренбурга, ага. Проценты по этому миллиону выплачивает специалист по отмыванию денег по имени Шейлок Холмс. Натан Дубовицкий читал Конан Дойля и Шекспира, ага. «Eala eala earendel», — поет на бегу желтый медведь. То есть «Сильмариллион» Натан Дубовицкий тоже читал, а может, даже и самого Киневульфа в оригинале, такой он у нас образованный прилежный зайчик.

Автора интересует придумывание штук.

Во-вторых, автора интересует процесс письма — то есть Дубовицкий пишет, явно получая от процесса удовольствие. Получается не гениально, но вполне себе ничего, местами даже остроумно и наблюдательно: «Наши не так, наши воруют без выкрутасов и хитростей, открыто, честно воруют. Продать государству томограф втридорога, построить ему дорогу вчетыредорога — тут деривативы и сложные маркетинговые расчеты ни к чему. Лихой наш человек и в воровстве своем, как и в богоискательстве, доходит до края, до самой сути, до самозабвения, до отчаяния. Он продает авиакомпании старые запчасти вместо новых и сам же потом, ничтоже сумняшеся, летает ее рейсами с тремя детьми, женой и двумя мамами (своей и жены) на лайнере, в правом крыле которого истончается готовый оборваться поношенный просроченный топливный тросик. <…> Только многонациональный богоносец просто воровал, чисто, не отвлекаясь. И дивились толпящиеся вокруг народы, и расступались, давая дорогу загадочным людям рф, выбегающим из родной страны с оттопыренными карманами и прижимаемыми к грудям и животам охапками денег. И кричали все народы — и те, кто похитрее, и которые потупее — упс! И разводили руками». Таких торопливо, но споро написанных мест в романе довольно много, а некоторые — особенно это относится к описанию событий на «Арктике» и вокруг — и просто хороши.

Наконец, автора интересует придумывание штук. Не сюжетных ходов или неожиданных поворотов — а именно штук. Вот главный герой в самолете, француженка рядом с ним читает книгу (изрядная порция французского текста без перевода в сноске — тут мы узнаем, что Толстого Дубовицкий тоже читал, то есть не пелевинским лыком шит, а суровой классической ниткой). Он спрашивает, что за книга, завязывается диалог, который нечувствительно переходит вот во что:

«Какой на хер Бегбедер? Он разве играл? Не помню такого, — невпопад отозвался собеседник лысого (рядом сидящие пассажиры, прежде не участвовавшие в диалоге. — М.Г.). — Я ж тебе говорю, штрафной Павич бил, а если бы не этому дураку бить доверили, а тому же Кутзее, то “барсы” точно выиграли бы…» — и так далее.

Из этого отрывка, точно так же как и из многих других, становится ясно, что при развитой фантазии, каких-никаких ремесленных навыках и любви к своему делу у автора почти полностью отсутствуют вкус и чувство меры. Все это было очень смешно и уместно в начале девяностых — а сегодня остается недоуменно пожать плечами. Тут действительно поверишь, что Сурков писал: такое ощущение, что автор проспал примерно с 1995 по 2005 год как минимум, а потом проснулся, сел за стол и давай штуки придумывать.

Что мы имеем в сухом остатке, т.е. за вычетом загадки авторства? Вялый, непонятно зачем нужный сюжет; текст, двигающийся рывками — то на высокой скорости, то вообще практически неподвижный; неплохая фантазия; перемигивания с интеллигентным читателем; начитанность — правда, несколько специфическая. Плюс общая мизантропия, которую, не сомневаюсь, многие примут за русофобию. Плюс модная милицейская коррупция и не менее модная педофилия. Gaga saga, в общем, как и написано в заголовке, — как нельзя более подходящее чтение для аудитории «Русского пионера».

 
Натан Дубовицкий. Машинка и Велик [gaga saga] / Библиотека «Русского пионера», т. 3. — М.: OOO «Русский пионер», 2012