Pussy Riot Day. Надя Толокно: «Хочется жадно чувствовать»

Сегодня весь день COLTA.RU посвящает делу Pussy Riot. ОКСАНЕ БАУЛИНОЙ удалось задать несколько важных вопросов одной из девушек

Надежда Толоконникова, на момент ареста самая известная участница феминистской панк-группы Pussy Riot, уже пять месяцев находится в СИЗО № 6 «Печатники». На улицу Шоссейная трехэтажное здание тюрьмы смотрит глухими стенами — окна камер выходят во внутренний двор, исключая даже зрительный контакт с волей. За это «шестерку» прозвали «Бастилией». Отправляя несколько недель назад вопросы для Нади в обход подцензурной системы «ФСИН-Письмо», я не была уверена, что получу ответ. Но буквально накануне начала скандального процесса в Хамовническом суде ответ пришел.

— Какие реакции, поступки и мнения вокруг вашего дела вас удивили (как в положительном, так и в отрицательном смысле)?

— Больно, что до сих пор есть немало искренних и хороших православных людей, которые считают, что своей молитвой в храме мы совершили нечто ужасное, — даже среди тех, кто жестко выступает против нашего ареста, есть такие. Хотя мы уже пять месяцев объясняем, что это было, больно, что есть умные и добрые люди, видящие в нашем поступке то, чего в нем нет и быть не могло.

Радует, как дружно большая часть думающего общества сплотилась вокруг нашего дела — начиная от письма 200 деятелей культуры в нашу защиту и отчаянных голодовок активистов лагеря «ОккупайСуд», заканчивая феерическими жестами поддержки от Faith No More, Franz Ferdinand и Red Hot Chili Peppers. Каждому мы безмерно благодарны, и обидно, что из-за решетки каждому нельзя сказать отдельное спасибо. Благодаря всем вам русская тюрьма не так горька!

— Что нового вы поняли про себя, про общество, про государство за время вашего ареста? Как вы изменились?

— Государство и общество ведут себя как в учебнике по левой теории: государство наказывает и репрессирует, общество борется и меняется. За решеткой видишь, как теория оживает. Остается только желание быть, развиваться и отдавать, делиться. Хочется тюремных экстазов, озарений, откровений о свободе, несвободе и о том, что же из этого все-таки нужнее человеку для развития. Хочется жадно думать, чувствовать — ведь за отсутствием внешнего развивается бешеная внутренняя жизнь.

— Кто вы, как вы сами себя определяете — политическая активистка, художница, узница совести, феминистка, музыкант?

— Человека нужно описывать с разных сторон, а его задача — уходить от этого описания, расширяя и переопределяя то, при помощи чего его описывают. Вряд ли кто-то ожидал, что феминизм в России — и даже в мире в какой-то степени — будет в 2012 году ассоциироваться с балаклавой, ярким платьем и панк-музыкой.

— Почему, на ваш взгляд, патриархальная, вертикальная модель пользуется поддержкой в обществе?

— Человек по природе консерватор, и ему удобнее отчаянно цепляться за привычное. Очень немногие готовы ломать и переделывать существующее для изменения реальности. Люди боятся неизвестности, и если женщина не видит себя иначе, чем дополнением к мужчине, то ей очень сложно представить другой мир и другие отношения.

— В чем польза феминизма для общества? Как вы представляете себе идеальное общественное устройство?

— Как социал-демократию скандинавского образца с возможностью одновременно минимального вмешательства государства в жизнь тех, кто ограждает себя от государства, и сильной социальной помощи тем, кто в ней нуждается и готов взаимодействовать с государством. Как общество, заботливо относящееся к вопросам гендерного равенства, с возможностью для мужчины-министра уйти в декретный отпуск, как это любят делать министры-силовики, например, в Финляндии. Нет вообще ничего более естественного, чем феминизм. Феминизм начинается с осознания в третьем классе того, что все учебники и умные книжки написаны мальчиками и для мальчиков.

За решеткой видишь, как теория оживает.

— С чем вы связываете клерикализацию общества?

— Нет никакой клерикализации — есть Путин, разрешающий органам попирать все мыслимые правовые нормы и ссылаться на церковные соборы IV века, запрещавшие мыться в бане и общаться с иудеями. И есть Всеволод Чаплин, с благословения патриарха делающий шокирующие, художественные заявления и восхищающийся Исламской Республикой Иран. За пределами поступков и речей этих двух персонажей никакой клерикализации нет. Какая может быть клерикализация в обществе, где 20 лет назад «научный атеизм» был обязательным предметом в вузах?

— Свидетелем и участником каких событий, которые происходили за время вашего ареста, вам было особенно жаль не быть?

— Конечно же, 6 мая на Болотной площади и возле Большого Каменного моста! Тогда стало ясно, что в России и Москве есть много тысяч людей, которые готовы отчаянно защищать свою жизнь и свое будущее, даже если для этого приходится вступить в прямую схватку со свирепыми омоновцами.

Было горько смотреть сюжеты о 6 мая по телевизору и еще хуже — осознавать, что у общества не хватает силы отстоять людей, которых беззаконно арестовывают из-за этих событий. Общество пока еще слабо, и это очень и очень грустно — поэтому власть и не боится продолжать аресты.

— О чем вы жалеете?

— О том, что книги, которые посылают нам наши друзья, из-за вредности начальства СИЗО-6 попадают на тюремный склад, а не в камеру. В результате читаешь Библию и русскую революционную классику — Герцена и публицистику Толстого. Хочется и книг из XX века!