Шотландская ложа русского театра

САША ДЕНИСОВА о том, как Школа театрального лидера побывала на Эдинбургском фестивале

 
Столичный департамент культуры отправил выпускников Школы театрального лидера — учебного института при Центре имени Мейерхольда — на выездную сессию на Эдинбургский фестиваль. В самом начале обучения руководство ШТЛ поставило нам цель: расширение сознания. А что же поспособствует расширению сознания лучше, чем Эдинбург, который раз в году на месяц превращается в один сплошной театр — в крупнейший мировой фестиваль театрального искусства с основной программой в 750 спектаклей и параллельной программой Фриндж, состоящей из 2000 постановок. Русские театральные лидеры существенно расширили свои представления о театре и жизни в целом: было просмотрено 358 спектаклей, 136 концертов, проверено 96 пабов, посещено 27 вересковых пустошей, 8 озер с приставкой «Лох» и один гольф-клуб.

Молния и «Муму»

Для начала в наш самолет попала молния. Рейс задержали.

Никто не расстроился — все купили виски. Чтобы тематически подготовиться.

— Да и так долетим, чего ждать! Подумаешь, молния! — сказала замдиректора театра Афанасьева.
— Да, конечно, Наташа, а если он в полете развалится! — сказал угрожающе главный администратор театрального колледжа Мазур. — Пусть они уж там все обследуют, а мы подождем.

Так 35 лидеров театрального мира оказались одновременно в зоне серьезного испытания — в зоне duty free.

Через несколько часов виски уже выливали в домодедовские туалеты: наступило пресыщение.

Наконец нас посадили в самолет. Все заснули. Через два часа объявили, что пора выходить. Молния не прошла даром.

Бесславный обед в «Муму» по талонам. Часы ожидания. Лидеры спят на полу под лестницей в «Домодедово».

Фейсбук с тревогой и сарказмом следил за тем, как те, кто называет себя театральными лидерами, не могут вылететь из Москвы-матушки. Кто-то ворчал, что нечего таких посылать — мало того что за казенный счет, так еще и за границу.

Наконец актриса Х прислала молитву об успешном перемещении по воздуху.

И мы переместились.

 
Эдинбург впервые

Уже следующим утром 35 театральных лидеров нестройной колонной прошли через Эдинбург. Даже пешеходы ходили здесь по-другому. Тебе в спину сопел гигантский праворульный даблдекер. Переходили дорогу, вертя головой во все стороны. Мелькнули впервые South Clerk и Николсон-стрит, крыши вокзала Вейверли, извилистая Cowgate с коровой, влетевшей в стену паба, компактный Grassmarket с пабами и возвышающийся над ним Эдинбургский замок, ферзь местности. Блистательный и ветреный Северный мост, респектабельный Джордж-сквер. Что сказать... Это была любовь с первого взгляда.

Мы вышли в толчею Королевской мили, где царил Фриндж.

Фриндж — это 2000 спектаклей безо всякого отбора, идущих по городу под каждым кустом, на каждой в меру приспособленной для этого venue — будь то ветеринарная клиника или готический собор. Километры афиш, тонны печатной продукции, которую тебе суют в руки артисты и худруки разных стран. Шатры палаток с кофе, индийским, китайским takeaway и шотландскими бургерами. Известный шеф-повар страны готовит баранину за 4 фунта на площадке Саммерхолл. Все это действовало на нас одуряюще.

Как первый килт и первый волынщик.

Чайки летали между домов как бешеные, пикируя на скорости из-за угла. Погода менялась каждые пятнадцать минут. От солнца к мраку. Не зря шотландцы ходили в пальто и босоножках.

Одно беспокоило: зачем были взяты из Москвы резиновые сапоги. Они смотрели на меня из каждой витрины. И ведь говорила мне авторитетный знаток Фринджа критик Давыдова: не бери...

После трех познавательных встреч с муниципалитетом и образовательным департаментом наступило свободное время. Мы немного пошатались по Хай-стрит среди метателей ножей.

Тем временем режиссеры Волкострелов и Александровский зачекинились в театре.

— Вот, Леша, некоторые уже спектакли смотрят, а мы?! — сказали мы с продюсером Янкелевич режиссеру Жеребцову.

— Можем мы хотя бы один день посвятить уличному театру? — с горечью ответил соратник. — Мне это нужно!

После просмотра ряда уличных спектаклей с факелами и ножами хотелось разнообразия.

Среди кельтских сувениров был встречен худрук Псковского драматического театра Сенин.

— Видели чешский спектакль? Везу уже их во Псков! У меня там фестиваль будет, бегу на переговоры!

Мы с укором сказали режиссеру Ж.:

— Вот, Леша, Сенин уже и спектакли посмотрел, и даже во Псков их везет!

Ни один мускул не дрогнул на лице режиссера Ж. Мы продолжали изучать уличный театр. Шествия деревьев у собора Сент-Джайлс, персонажи «Звездных войн» возле «Старбакса», барабанщики из Анголы...

— Мне кажется, они приезжали к нам в Волгоград, — задумчиво сказала замдиректора театра Афанасьева. — Лицо мне его знакомо...

И Афанасьева подошла к ангольцам, сворачивающим инструменты, и сказала:

— Хай! Волгоград?

В Волгограде они, конечно, никогда не были.

Возле Национальной галереи актер уже час обещал публике, что запрыгнет на одноколесный велосипед. Публика верила и ждала. Я пошла и купила кофе. Вернулась. Актер все не прыгал. Режиссер Ж. молчаливо ждал. В уличном театре были свои законы.

Мы с продюсерами Янкелевич и Каулио сходили в магазин мартинсов. Купили сим-карты и запостили фото волынок в Фейсбук.

Режиссер стоял. Наконец актер прыгнул, поджег факелы, достал метательные ножи. Можно было уходить.

Теперь у режиссера Ж., известного англомана, была другая цель. Вообще-то он бы хотел посетить могилку Роберта Бернса...

— В горах мое сердце, доныне я там, гоню я оленя, пугаю козу... В горах мое сердце, а сам я внизу, — с горечью цитировал режиссер женщинам. Женщины соглашались.

Но могила Бернса была в St. Michael's Churchyard, Dumfries. Поэтому мы полезли на памятник Вальтеру Скотту. Это была псевдоготическая стела, довольно высокая.

Я попыталась заметить, что у меня боязнь высоты и что Волкострелов и Александровский наверняка в это время изучают искусство.

— Саша, лезь! — коротко сказал режиссер.

Лезть надо было по винтовой лестнице и еще на каждом ярусе любоваться пейзажами Эдинбурга. Наверху режиссер застрял плечами в башне, и мы спустились.

Потом режиссер рылся в программе Фринджа и наконец засиял, ткнув в расписание:

— Вот! Чувствую — прекрасный спектакль. Действие происходит в пяти пабах...

И мы пошли. Взяв с собой четырнадцать лидеров. И режиссеров Волкострелова и Александровского.

Спектакль начинался в баре «Франкенштейн» — лидеров перемешали с обычными посетителями, англичанами, и разбили на две команды. Мы с хореографом Иваном заняли наблюдательные позиции в баре. Команды соревновались между собой. Режиссер Волкострелов залез на забор часовни. Режиссер Ж. фотографировался с мусором.

Тем временем режиссеры Волкострелов и Александровский зачекинились на море.

Администратор всех времен и народов Рая, обладательница мощного голоса, учила англичанок петь: «Ой, мороз, мороз, не морозь меня». Англичанки старались.

Мы переходили из паба в паб.

В одном из баров режиссер Ж. в качестве задания сделал предложение руки и сердца незнакомой шотландской девушке. Встал на колено, давал кольцо. А ведь мы напоминали ему, что у него уже есть жена, дети...

И это был только третий бар.

Скоро на улицах Эдинбурга в ночи раздалось разнузданное британское пение «Ой, мороз, мороз...».

В финальном баре двое наших британских участников даже стали драться. А потом выяснилось, что все эти люди, с которыми мы успели сродниться, обняться и спеться, — актеры. Профессионалы.

Администратор Рая сказала с обидой:

— Вот сволочи, я им мороз, мороз...

Режиссер Ж. пошел к шотландским коллегам выяснять детали этой любопытной режиссерской конструкции.

 
Листая каталоги, карту виски...

Прошел день или два. Тем временем режиссеры Волкострелов и Александровский зачекинились на море.

— И еще мы взяли велики и за семь часов все объездили, — обострил обстоятельства Александровский.

— Леша! Они уже все объездили! — упрекнули мы с продюсером Янкелевич своего режиссера.

— А вы уже на памятнике Вальтеру Скотту были! И сколько уличного театра посмотрели! Сколько виски было изучено: «Макаллан», «Гленмор»... — парировал режиссер Ж.

Тем временем Александровский и Волкострелов зачекинились в Музее современного искусства. Художник Перетрухина подчеркнула, что в их творческой группе принято обсуждать вместе пережитое искусство, вместе листать каталог...

— Леша, они там каталог листают, а мы листаем только карту виски! — в сердцах сказали мы режиссеру. — Мы вообще не говорим об увиденном. А ведь как полезно было обсудить вчерашний спектакль Мередит Монк.

Мередит Монк — легенда звуковых экспериментов, композитор, соединившая музыку и техники звукового расширения с движенческим театром.

— Very nice, — авторитетно сказал хореограф Иван, — но архаичный язык. Ну как они двигаются по сцене — одни поддержки, одни суппорты! Это все уже устарело.

Искусство устарело, одна надежда была на нас. По этому поводу заказали 12-летний «Лафройг».

Худрук Псковского театра Сенин увлек нас в Новый город, на Джордж-стрит. Там была улица-паб: на свежем шотландском воздухе стояла вереница барных стоек, возле тепловых агрегатов концентрировались люди со стаканами. Делать было особо нечего. Администратор всех времен и народов Рая флиртовала с шотландцем возле горелки.

— Везу уэльсцев во Псков... Сейчас пойду на переговоры, — сказал заговорщически Сенин.

Утром режиссер Ж. и хореограф Иван составили плотную программу посещения театра. Мы едва успевали переезжать на такси — с площадки на площадку.

И вот тогда-то режиссеры Александровский и Волкострелов зачекинились на родине гольфа — в городке Сент-Эндрюс. Ночью в пабе Abbey Семен показывал с гордостью желтенький шарик для гольфа и говорил:

— Сто шаров тебе дают за шесть фунтов всего!

Мы посмотрели на режиссера Ж. Без слов.

— Зато вы сколько театра посмотрели! Цирк, один, другой! Какая неблагодарность! Ваня, что им надо еще, водишь их, водишь... — с обидой призвал в союзники хореографа режиссер Ж.

— Леша, все было very nice... — веско заверил друга хореограф Иван.

Режиссер Волкострелов был в тот день именинник.

— Тебе какой виски взять — насыщенный или не очень? — заботливо спрашивал режиссер Александровский.

— Да бери любой, — махнул рукой В. — У меня уже вкус притупился…

Принес четыре порции виски и пиво. Художник Перетрухина мученически смотрела на алкоголь.

— Вы не обращайте на меня внимания! — сказала она нам со страданием. — Я веселиться не умею. Еще с детства.

Тут художник Перетрухина оглядела паб и воодушевилась.

— Но вот отведите меня в Музей современного искусства, вот там мне будет хорошо!

Мы помолчали. Вести художника ночью в музей никто не собирался.

Мы были полны искусством, виски и Шотландией. И от возвышенного настроения возникало ощущение цехового братства, общности. Может быть, масонской ложи.

И тут режиссер Муравицкий нашел в пабе стакан с надписью scottish leader. Так мы стали называть себя шотландскими театральными лидерами. ШТЛ. Все совпадало.

Abbey Pub — наш Abbey

Если лирически отступить, то надо отдельно рассказать про Abbey Pub. В первый вечер мы ехали по ночному Эдинбургу на даблдекере. Вглядываясь в коричневые улицы, я чувствовала волнение — как Гарри Поттер, которого везут в Хогвартс. В отеле, едва бросив чемоданы в номера, мужчины закричали:

— Давайте найдем паб и выпьем!

— Ой, а я хочу есть! — дополнили их женщины.

Так мы нашли Abbey. Что я могу вам сказать об Abbey — это идеальный паб. На улице South Clerk. С приятным зеленым фасадом и темной барной стойкой. Людей в нем немного в будни, а в выходные здесь заняты все столики — едят. Здесь — постепенно, не сразу — мы познали поэзию односолодовых виски. «Гленмор», «Гленморанжи», «Гленфиддик», «Лафройг», «Макаллан», «Стратайла»... Когда мы пробовали все подряд, барменша строго дала нам карту. Так стало ясно, что все виски располагаются меж двух осей координат — от delicate к smokie и от light к rich.

В тот первый вечер в Abbey мы заказали «Гиннесс» и смотрели, как немецкая туристка с чемоданом очаровывает четырех пятидесятилетних шотландцев. Ее громкий смех, блеск кеговых кранов, батарея сидров, коллекция односолодовых виски, нож для снятия пены в стакане — все это успокаивало и волновало одновременно.

В баре Abbey, как мы поняли с течением времени, было четыре бармена: молодой красавчик с ямочками, который никогда не переспрашивал, огромный рыжий гном с косой, который всегда переспрашивал на шотландский манер, барменша в теле, в блузках в горошек, молодая барменша с пирсингом (когда мы обсуждали, не спереть ли нам стакан, она предупредила, что литовка и понимает по-русски).

Из завсегдатаев были двое расчесанных на пробор юношей, разбавляющих виски колой, и улыбающийся фрик, утопающий в куртке не по размеру.

Но главным завсегдатаем был худой, как смерть, старик, который пояснил, что приходит сюда уже 30 лет — в четыре часа дня.

То есть ты сидишь здесь тридцать лет, и на твоих глазах цветущие барменши в горошек и в пирсинге выходят замуж, становятся мамашами, грузнеют, стареют, а может, и не выходят, а просто стареют, стареют, красиво и не очень, и все тридцать лет задумчиво смотрят в витрину, протирая стакан.

Без четверти час ночи, к последнему звонку, мы всегда успевали в Abbey, чтобы, как говорят в иностранной литературе, пропустить стаканчик.

— Всю жизнь мечтала найти правильный паб и увидеть там красивую жизнь — никогда не могла поверить, что люди, которые так одеваются и так себя ведут, существуют на самом деле, — растроганно сказала режиссер Зорина.

Мы были эти люди.

 
Распорядок шотландского театрального лидера

Довольно скоро выработался распорядок дня. Обильный шотландский завтрак — хаггис (перемолотые потроха), бекон, фасоль, сосиски. Некоторые выпендривались с овсянкой. Из окна кухни нашего отеля видна гора. Это гора-заповедник. Но мы не взойдем на нее до последнего дня. Зато видим, как утром по горе идет режиссер Лось. Ведет группу карабкающихся лидеров — для оздоровления.

Далее — перемещение на кэбе по спектаклям, вечерний гастроном (покупка алкоголя), вечерний takeaway (покупка карри). Ужин с коллегами на кухне. Короткий променад до паба Abbey. Далее — по настроению. Ночные пати в театральном центре Саммерхолл. Режиссер Муравицкий и продюсер Каулио принимали именно там, в фестивальной ночи, творческие решения о копродукции с Западом.

Однажды у себя в общежитии мы обнаружили целый оркестр. Это был оркестр Плетнева. Администратор всех времен и народов Рая привела их в гости: по коридору шли нарядные мужчины с гладиолусами в руках. Ночью они пели в прачечной.

Или вот: бывали и ночные морские купания. Говорят, группа лидеров после ряда пабов высадилась на морской берег. Водителю кэба лидерами были даны двадцать фунтов — чтобы он подождал. Но он вероломно уехал. Мокрые ухари шли пешком из пригорода.

Я к этой жалкой экспедиции не имела отношения. Я спала — насколько мне удавалось. В четыре утра стали шуметь коллеги, отъезжающие в тур по Озерному краю. В пять утра в нашу комнату вернулась блудная дочь — продюсер Янкелевич. Я с укором заметила: вместо того чтобы шляться до пяти, вы с режиссером могли бы и заявку написать на наш будущий спектакль. Не мне же одной обо всем думать.

«А вы уже на памятнике Вальтеру Скотту были! И сколько уличного театра посмотрели! Сколько виски было изучено: “Макаллан”, “Гленмор”...»

Утром я решительным шагом шла по парку Мэдоус. Сквозь туман проступали молочные шатры цирка. Среди гнущихся под ветром деревьев шла армия школьников в черных джемперах.

Пускай, пускай мои соратники прожигают жизнь и спят до одиннадцати, но у меня есть и другие ценности. Искусство. Интеллект. Воля.

Хотя, говорят, даже Волкострелов вернулся мокрым с морской прогулки и Александровскому пришлось щупать его пульс. Даже гиганты не выдерживали давления эдинбургских обстоятельств.

Мы все были окутаны эдинбургским туманом.

Ничего, зато я буду крепка духом: я пойду в музей. Тициан, ван Дейк, да Винчи — есть, есть еще в мире эстетические ориентиры.

Музей оказался не тот. Я все перепутала. Вместо Рембрандта были динозавры. Вместо Тициана — мамонты. Вместо ван Дейка — первый шотландский печатный станок. Боттичелли заменяла вереница аэропланов. С горя взвесилась. На звериных весах. Оказалось, вешу как шимпанзе. Передо мной взвешивалась китаянка. Она весила как муравьед. Мне показалось, она расстроилась.

Потом из тумана вышли соратники. Они купили билеты на спектакль. После морской прогулки выглядели пристыженно.

— Что, ты с нами и разговаривать не будешь? — спросили соратники у входа в готические своды Assembly Roxy.

— А о чем с вами разговаривать? Об оттенках моря ночью? Вот есть театральные коллективы, для которых важно говорить об искусстве, но мы же не такие! Мы же не можем даже заявку написать, чтобы бутылку вина не открыть!

Обед с вином и мидиями в испанском ресторане примирил нас. А режиссера Волкострелова до вечера так никто и не видел.

 
Театр без стен и границ

Национальный театр Шотландии не имеет помещения. Не имеет труппы — это сделано намеренно. Он называется «театр без стен».

— Нет здания, чтобы не платить за него, потому что театр не должен ограничиваться театром, он состоит из разных сфер искусства, главное — обмен между актером и зрителем, а не пассивное потребление, — говорит Симон Шарки, руководитель образовательного департамента. — Истории, которые мы рассказываем, происходят на наших глазах, истории из жизни. А спектакли могут идти где угодно и быть какими угодно: у нас был спектакль, когда обычный прохожий рассказывает о себе в телефонной будке универмага. Или спектакль, когда весь город превращается в театр и кто актеры, а кто прохожие — непонятно.

В театре Citizens в Глазго в XIX веке на зрителей уронили слона. Он сорвался с троса. Несколько лет в театр после слона не ходили. Оставался какой-то осадок. Сейчас это старейший и самый большой викторианский театр — с современным репертуаром и позолоченными слонами. Это театр для граждан: главное в нем — социальная миссия. Безработные могут купить билет за два фунта.

— Видите эти подпорки под сценой? — говорит один из режиссеров театра. — Это сделано из кораблей XVIII века, а дерево — средневековые дубы. Рядом река Глейд, глина, сейчас нужна реконструкция, все это может рухнуть...

— Ой, вы знаете, у нас в Москве такая же ситуация! Фундамент размывает, и все может рухнуть в любой момент! — хозяйственно подключилась замдиректора Афанасьева.

— Какой же это стиль! — с ненавистью глядя на золоченого слона, вдруг сказала художник Перетрухина. — Это безобразно! Вот пример невысокой культуры мира потребителей!

Режиссер Муравицкий попытался защитить викторианский дизайн:

— Ну, Ксюша, я как-то по-другому это воспринимаю...

Все молчали и смотрели на золотую коробку сцены оценивающе. Художник еще раз сказала в сердцах: «Это ужасно!» Ситуация была критическая. Нужно было срочно вести художника в Музей современного искусства. Слава богу, в Глазго их целых два.

Мне лично изогнутые золотые дуги викторианских балконов, а также слоны очень нравились. И именно среди слонов режиссеры театра занимаются социальной работой — в частности, делают спектакли в тюрьмах.

— Нам постоянно задают вопрос: мы искусством занимаемся или социальной работой в театре? И нам нравится не знать ответа на этот вопрос, — смеются директора театра.

Несмотря на позолоту и возраст, тут давно избавились от пафоса академического театра.

В штаб-квартире Фринджа — того самого, где две тысячи спектаклей в программе, — работают всего двенадцать человек. 4 миллиона зрителей, 25 000 артистов... Что сказать.

Как объяснить русскому артисту, что западный, обладая мощной квалификацией синтетического артиста, играет на Фриндже по пять, а то и десять спектаклей. У него нет короны. Он сам раздает лифлеты, сам зовет зрителя, часто сам является и административной единицей, договаривается с площадкой, убирает после спектакля, потому что уже через несколько минут начнется следующий спектакль — и придет следующий зритель.

Я видела итальянскую актрису, которая час играла монолог голой, что называется, с потерей обаяния, а в перерыве между спектаклями кормила грудного младенца.

В уэльском цирке на шоу «Бьянко» артисты, не участвующие в сценах, сами же и монтировщики, и клоуны, общаются с публикой, поддерживают коллег — эта демократичность дает спектаклю воздух, цельность. Уважаешь артистов, которые не идут в гримерку отдохнуть. Есть единый общий спектакль. А ведь они, в отличие от драматических, рискуют сильнее — под куполом-то.

Но на какой бы спектакль на Фриндже я ни шла, там уже был худрук Псковского драматического...

— Нет, ну ты видела, как работают эти три танцовщицы? Во Псков везу! Бегу на переговоры! — говорил худрук Сенин, не сбавляя скорости.

Волкострелов и Александровский тем временем зачекинились в шотландском парламенте...

— Смотри спектакль, Саша, — с угрозой сказал режиссер Жеребцов. — Они столько не видели, сколько мы. Зачем тебе парламент?

И впрямь, спектаклей мы посмотрели много. Режиссер Ж. и хореограф Иван составили плотный график из физикал-театра, современного танца, клоунады, цирка и прочего невербального.

Вот один (не самый выдающийся) спектакль.

Представление под названием «Магический реализм» проходило в стенах бывшей ветеринарной лаборатории — театральный центр Саммерхолл выкупил у ветеринарного факультета эксцентричный миллионер и устроил тут театр и летнее кафе. На всех сценах Саммерхолла в течение месяца прошло 1400 представлений: представьте себе такой объем для российского театра или даже фестиваля? А это только одна площадка Фринджа.

В комнате, хранящей запах формальдегида, люди в сюртуках показывали нам видео в стиле Сары Мун — ретро-поезда на ретро-полустанках. Потом меня отъединили от трех англичан и повели по комнатам. У ретро-фотоаппаратов я наблюдала, как в пейзажах цвета сепии летит снег.

Потом меня, человека, который за всю жизнь так и не научился кататься на велосипеде, усадили на первый двухколесный велосипед, где колесо было выше меня. Я посмотрела в линзу и стала крутить педали — картинка в линзе разгорелась.

Я, человек, который не умеет кататься на велосипеде, участвовала в гонке XIX века — гонке велосипедистов на пенни-фартингах. Пенни — большое колесо, фартинг — маленькое. Мелькали гигантские колеса. Мелькали сюртуки.

Я думаю, это была шутка Бога: не умеешь кататься — изобретай велосипед.

Все спектакли, которые мы посмотрели (около двух десятков), расширяли мои представления о театре.

— Видели спектакль «Колено»? А, класс? Нераскрученные, а через годик — всё, будут звезды. Пока везу их во Псков! — заверил мчавшийся на переговоры худрук Сенин.

 
Рожок в Портобелло

Конечно, к морю нужно ехать днем, а не ночью, как эти алкоголики.

На остановке шотландка дарит нам с продюсером Янкелевич фунт на автобусный билет — вместо того чтобы разменять. «Вы — гости в моем прекрасном городе».

Морской пригород Портобелло похож на десерт. Взбитые сливки. Рожок мороженого.

Пока едешь сюда, дома Эдинбурга становятся все ниже. Растет камыш на газоне. Я представила себе жизнь здесь: маленький домик с трубой, эркером и серой черепицей, стриженый можжевельник. Как тут жить, кроме как жить?

Мать гуляет с девочкой в желтом дождевике, проносятся велосипедисты, церковь Святого Иоанна, похожая на батарею, магазин фарфора с крупной совой в витрине.

Широкая полоса отлива. Мы с Янкелевич идем по мокрому песку. На песке следы собачьих лап, клочья водорослей и синие медузы. И лужицы воды — кажется, напротив моря лежит большое синее зеркало.

Седой старик зарифмован со своей белой старой собакой. Скользим по медузам.

Флотилия лимонных облаков. В кафе продюсер ест мороженое-рожок, за ней две старушки, тоже едят. Мы все состаримся и умрем. А пока стоит хотя бы наслаждаться.

На каждом фонаре сидит по альбатросу. Детские автоматы в виде замков. Гармонист играет.

Но вот подул ветер, блистательное море стало сумрачным. Пошел дождь. Мы бежим за сэндвичами. На улицах армия школьников — кончились занятия. Все в черных джемперах, стоят за ланчем по два фунта, в лавки не зайти. Едим сэндвичи с креветками в автобусе, это адски вкусно.

И вот мы снова в центре, где нет флотилии лимонных облаков. Но царит Фриндж.

 
Тур по Озерному краю

В свободные от занятий дни театральные лидеры разъехались. По озерным краям. Смотреть Лох-Нессы и Лох-Ломонды. Наконец Лондон.

Молодой критик Киселев с рюкзаком за плечами отбывал в паломничество в Манчестер, на родину таких групп, как Blur, The Smiths и Oasis.

— На обратном в Ливерпуль заеду... — сказал со значением Киселев. Мы почтительно помолчали.

Мы посетили замок Макбета, рекордный по количеству привидений. Здесь Макбет убил короля Дункана. Режиссер Лось залез на кипарис в Бирнамском лесу. Я чувствовала связь с Шекспиром и уже ощущала в себе способность написать что-то великое.

Волкострелов и Александровский тоже ощущали тягу к великому: они залезли на самую высокую гору Шотландии — Бен-Невис. Ехали туда семь часов. Ползли наверх два. Привезли видео, где стояли над облаками.

— Так конечно, они и на гору, и куда угодно могут! — взорвался режиссер Ж. — Два мужика, сорвались и поехали, без вот этих всех: есть хотим, пить хотим...

Мы с продюсером Янкелевич утешали его:

— Леша, не расстраивайся. Да и зачем нам эта гора? Мы бы туда и не залезли! Зато посмотрели столько спектаклей!

Спектакли, надо сказать, подкосили наш бюджет. Если в день смотреть три спектакля по 11—16 фунтов, арифметика выходит неутешительная. Деньги оставались только на виски мужу и магниты родным.

На блошином рынке был шанс купить интересные сувениры. Я купила солонку в виде свиньи с барабаном. Завлит Кремер — поющий кувшин в виде гнома. А замдиректора Афанасьева — винтажную шубу 40-го года. Со словами «всегда хотела каракуль».

— Так рукава короткие, Наташа! И куда ты в Москве в ней пойдешь! — удивлялся администратор Мазур выбору своей девушки.

Замдиректора Афанасьева растерянно стояла в шубе среди коллекции платьев 1918—1956 годов, над нею высился Эдинбургский замок, а за ее спиной на шубу хищно смотрели три шотландки. Судьба шубы зависела от одного слова.

— Артем, понимаешь, тут какое дело... — вступила я как тяжелая артиллерия. — Это винтаж. Рукав — он и должен быть такой. Перчаточки подденет. А выглядит красиво, дорого... Редкая вещь.

Семья ушла с шубой. Шотландки разошлись выбирать перечницы.

 
Туманная вечеринка

Продюсер Чурилова и директор фестиваля современного танца Алексеенко метались между сэндвичами и вином, которое в Шотландии тоже прекращают продавать в одиннадцать. Администратор всех времен и народов Рая руководила контрольной закупкой.

Ночь. Туман. Парк Мэдоус. Молочные шатры цирка. Со всех сторон газона приближаются тени. Волкострелов и Александровский сошли с облачной горы. Режиссер Лось разливал виски. Все вернулись с озер и спектаклей. Лидеры жарят сосиски на одноразовых мангалах и прощаются с Фринджем.

Эмоциональный багаж в сочетании с последним, роковым стаканом «виски месяца» (malt of month), выпитым в Abbey, привели к тому, что драматург ушел в ночь. Не уберегли драматурга.

Соратники хватились не сразу.

Соратники и сами танцевали с какими-то знакомыми русскими, а когда туман рассеялся, то оказалось, что это совершенно незнакомые англичане.

Драматург стремительно шел прощаться с полюбившимися улицами.

В какой-то момент стало ясно, что улицы полюбившиеся, но незнакомые.

Драматург заблудился. Сфотографировал пейзаж, повесил его в инстаграм и подписал: где я?

Потом я быстро пошла домой, используя не айфон, а интуицию.

Драматург был закоренелый шотландский театральный лидер.

Он прекрасно ориентировался в тумане.

Мы, Шотландская ложа русского театра, теперь могли ориентироваться в тумане. В тысячах спектаклей и десятках театральных площадок. И театральных стратегиях.

— Знаете, эдинбургский Фриндж развивается потому, что мы осознали себя театральным сообществом, которому свойственны терпимость к сложности, согласованные принципы, идеи доверия и — щедрость духа, — сказал нам один из директоров Фринджа.

Кажется, мы все это пережили. Мы, как сообщество профессионалов, осознали себя сообществом, обрели принципы, идеи и щедрость.

Напоследок сообществом помогали выбирать килт режиссеру Ж.

— А ведь в цветастом килте в Москве особо не походишь, — задумчиво оглядел театральное сообщество режиссер Ж. Сообщество кивнуло.

Вспомнили, что в Бутове или в Выхине в цветастом килте действительно далеко не уйдешь.

Купили черный. Совсем другое дело. В нем в Москве легко найти понимание.