Не смешно

ВАРВАРА БАБИЦКАЯ о «Болотных песнях» Всеволода Емелина

Издательство «Фаланстер» выпустило новую книжку Всеволода Емелина, озаглавленную «Болотные песни». Здесь надо сказать, что не раз мне приходилось читать и слышать упреки литературной критике, как будто игнорирующей этого популярного автора сатирической поэзии и — шире — сатиру и юмористику вообще. Как правило, упрекающие объясняют этот заговор молчания чистоплюйством высокой культуры по отношению к «грязным» материям и нахальным посягательствам на эстетические табу. Комизм ситуации заключается в том, что разделение культуры на высокую и низкую давно существует только в головах сатириков и их заступников — именно юмористические тексты зачастую упорно хотят казаться чем-то другим, прописаться по ведомству «высокой культуры», и обижаются, что их не пускают на Олимп.

Характерно, что совершенно апологетическое предисловие издателя к тем же «Болотным песням» заканчивается словами: «...поэт не без некоторой отстраненности смотрит вместе со своими героями из вечности на всю эту смешную или страшную суету. Вот именно это Емелин умеет, как никто, — увидеть за временем вечность и показать, заставить видеть вечное того, кто его стихи берется читать. Собственно, именно поэтому вы сейчас будете читать стихи, а не рифмованные фельетоны». У Юлия Гуголева, Федора Сваровского, Андрея Родионова и многих других современных поэтов бывают очень смешные стихи, но попробуйте представить себе такое предуведомление к их книжке. Полемика с неведомыми злопыхателями, низводящими творчество Емелина до стихотворного фельетона (хотя чем же дурен стихотворный фельетон?) выглядит как приглашение: мы, может, и не стали бы клеить ярлыки, да ты, Зин, на грубость нарываешься.

Однако сатира сама пестует свою родовую травму по очень важной причине: «низким жанрам» необходим незыблемый литературный канон как та самая печка, от которой танцует поэт-сатирик в своем творчестве, в силу самой его природы, его главной задачи — охранять самую простую житейскую норму. Этой внелитературной цели подчинены и все чисто эстетические свойства сатиры: она предельно демократична, а стало быть, предельно консервативна. Недаром стихотворная сатира — взять хоть Емелина, хоть «Гражданина поэта» Дмитрия Быкова — не просто использует традиционную просодию, но заимствует безошибочно узнаваемые размеры прямо из школьной программы и пестрит хрестоматийными цитатами, не всегда обоснованными сюжетно. Отсылка к священному канону русской литературы легитимизирует сатиру, придавая ей не только культурный вес, но и моральный авторитет. Собственно, именно по этой причине не совсем понятно, как именно могли бы послужить сатирической поэзии наши рецензии и обзоры — и не только потому, что ей и без них неплохо живется. С точки зрения художественного устройства, там нечего толковать: если сатирический прием не прочитывается с первого взгляда самым неискушенным читателем — значит, он просто не работает. В голове крутится, например, давний текст Емелина «Смерть ваххабита»: «Как святой Шариат / Правоверным велит, / Уходил на Джихад / Молодой ваххабит» и так далее. Это стихотворение — прекрасный пример, показывающий механизм, который превращает традиционное в смешное. В том тексте все работало: и размер, взятый из «Хас-булат удалой», и отсылка к любимому в народе фильму «Белое солнце пустыни», и как нельзя более уместная цитата «А проходят талибы — / Салют Абдулле!». Это жутко смешно — но препарирование как раз совершенно убивает комический эффект. Что же до пропагандистской функции критики — она тут тоже исключается: тексты Емелина расходились между читателями вирусным способом, и плохи ж были бы юмористические стихи на злобу дня, которые нуждались бы в продвижении со страниц литературных изданий.

 

Но сегодня я вижу повод поговорить о творчестве Емелина и с радостным предвкушением открываю «Болотные песни». Дело в том, что настало время, когда главная функция сатиры сделалась вдруг очень важной и востребованной: лучше всего может пояснить эту мысль цитата из любимых нашей редакцией мемуаров композитора Николая Каретникова, в свою очередь цитирующего Шостаковича. «После разговора о музыке Дмитрий Дмитриевич неожиданно спросил меня: — А вот, Николай Дмитриевич, не видели ли вы, так сказать, вот этого фильма, этого фильма, которым все, так сказать, очень, очень увлекаются? — Какого фильма, Дмитрий Дмитриевич? — Так сказать, «Твой современник» вот, «Твой современник»? — Видел, Дмитрий Дмитриевич. — Очень интересно, что вы скажете, что вы скажете, очень интересно!.. — Ну, я не знаю, Дмитрий Дмитриевич! Наверное, вам его смотреть будет скучно… — А почему, так сказать, почему? — Дело в том, что главным героем в этом фильме является газ “каэтан”, а нравственные истины, утверждаемые в нем, не выходят за рамки тех, о которых нам всем мамы в детстве говорили: не воруй, не лги, уважай старших… — Это замечательно! Это замечательно! Как раз сейчас, так сказать, настало, настало то время, когда это надо, так сказать, надо повторять. Должно быть, замечательный, так сказать, замечательный фильм. Обязательно пойду, обязательно, так сказать, пойду посмотрю!»

И вот складывается ощущение, что сейчас, так сказать, настало, настало опять для российского общества то время, когда нужно повторять трюизмы и есть надежда, что они будут услышаны. Зимой 2011—2012 года образованный класс совершил усилие, которого от него никто не ждал, и менее всего — он сам: консолидировался перед лицом общего врага или общей беды и отложил в сторону идеологические, эстетические и во многом даже этические разногласия, чтобы выйти вместе на Болотную площадь, а потом придти еще, и еще раз, и еще много-много раз. И, наверное, самым сильным впечатлением от этого опыта стало чувство, что всех бывших на этой площади объединило представление о той самой простейшей житейской норме, издевательство над которой ну нет больше сил терпеть. И тут-то, казалось бы, наступает звездный час для поэта-сатирика: кому еще поднять наш боевой дух, как не самому демократичному и консервативному из жанров.

Я не следила специально за творчеством Емелина, не видя в нем приложения своим профессиональным усилиям, и с удовольствием знакомилась с ним как простой читатель — вирусным способом, от случая к случаю. Но «Болотные песни» — это сборник с общей, заявленной в заглавии позицией и с вынесенным в эпиграф стихотворением Александра Блока «Полюби эту вечность болот: / Никогда не иссякнет их мощь» (заявка, как ни крути!). И какое же это было разочарование: он оказался совсем не смешным. Может быть, причина тому — как раз гнет чрезмерной ответственности момента, но в безотказном дедовском сатирическом механизме что-то сломалось.

В каждой из «Болотных песен» автор выбирает единственную метафору (скажем, отождествление процесса опускания избирательного бюллетеня с половым актом) и едет на ней на протяжении тринадцати строф, и если которая и могла быть смешной — разжевывание задушило этот шанс. Цитаты из Есенина, Мандельштама, Блока, Маяковского достигают угрожающей концентрации — но здесь они больше не придают мысли автора никакого дополнительного объема, а иной раз просто переходят, на мой взгляд, границу хорошего вкуса, как в описании чувств избирателя перед урной: «Стою, бумажку мятую дроча, / Испытывая стыд и липкий ужас. / Читателя, советчика, врача! / Врача-сексопатолога к тому же» — в поэзии нет табуированных тем и нет предмета, неподвластного чувству смешного, но тут я никакой художественной задачи не вижу — только человеческую глухоту. Это просто апелляция к традиции в чистом виде, которая автоматически вызывает в русскоязычном читателе чувство доверия к основному авторскому посланию. Беда в том, что это за послание.

Обывательский здравый смысл вовсе не всегда так уж здрав, а часто даже прямо противоречит нашим собственным убеждениям.

Дело не в том, что я не согласна с Емелиным — хотя я понимаю, что мне не избежать этого упрека, ведь его излюбленная мишень — так называемая «либеральная общественность», класс людей, о коих я, в свою очередь, не сужу затем, что к ним принадлежу.

Дело в том, что традиционная, самая работающая интонация сатирика — простодушно морализаторствующий голос житейской мудрости. Она ужасно заразительна: в глубине души все мы томимся по простоте, и если автор талантлив и искренен, мы, смеясь, не можем не солидаризироваться с ним в эту минуту, несмотря на то, что этот обывательский здравый смысл вовсе не всегда так уж здрав, а часто даже прямо противоречит нашим собственным убеждениям. Можно вспомнить хотя бы, как А.К. Толстой в сатирической поэме «Поток-богатырь» высмеивает стриженых суфражисток, препарирующих труп в научных целях: «То ж бывало у нас и на Лысой Горе, / Только ведьмы хоть голы и босы, / Но, по крайности, есть у них косы!» (казалось бы — чего уж такого дикого в женском равноправии и в изучении медицины?). Или взять, допустим, Аркадия Аверченко, невероятно остроумно издевавшегося над абстрактным искусством с позиции мещанского «здравого смысла»: думаю, сейчас и в самых реакционных умах абстракционизм давно завоевал себе право на существование, но юмор Аверченки от этого не померк. Мы в обоих случаях на стороне автора: вокруг распалась связь времен и не на что опереться смущенному разуму — но у автора есть хоть какая, а позитивная программа. Толстой, высмеивая эмансипе, опирается на идеал боярышни в кокошнике. Аверченко, допустим, критикует абстрактное искусство с позиций передвижников. Но Всеволод Емелин, высмеивая, с одной стороны, правительство, с другой — зажравшуюся московскую интеллигенцию, а с третьей — своих же левых товарищей, не являет нам успокаивающего положительного героя. Никакой — пусть лубочной, пусть в кокошнике — в каждом из нас отзывающейся человеческой правды, вроде бесхитростного умозаключения Потока-богатыря: «Я не знаю, что значит какой-то прогресс, / Но до здравого русского веча / Вам еще, государи, далече!». У Емелина простой человек, «дышащий перегаром, словно судьба и почва» и обиженный на целый мир, ничем не симпатичней соседей по странице. Он, конечно, жертва — но он же и резонер, поскольку автор с ним отождествляется, неожиданно и неловко: «Направо — гламурные пидарасы, / Налево — путинские профуры. / Нелегок выбор для нас, / Для мастеров культуры».

Юмор и сатира потому ведь обычно смешны, что изобличают дикость новшеств в глазах консервативной нормы. Но в той картине мира, которая складывается в «Болотных песнях», нормы нет — даже как недостижимого, но желанного идеала. А значит, нет и того зазора, в котором появляется освобождающий смех. В общем, позволю себе цитату и я: «Я погряз в глубоком болоте, и не на чем стать» (Псалтирь, 68:3).

Я же, главное, не спорю — оппозиция комична, власть комична, народ комичен, и все хороши. Но когда я читаю новые стихи Емелина — как читателю, мне не смешно, а как литературному обозревателю — трудно не думать, что юмористическим текстам незачем прикидываться чем-то другим и прописываться по ведомству «высокого искусства», когда им искренне рады по месту основной прописки.