Иржи Менцель: «Сатира — это плакат»

По-прежнему актуальный классик «новой чешской волны» Иржи Менцель рассказал ИВАНУ ЧУВИЛЯЕВУ, чем ирония лучше сатиры и как вообще изменился за последние полвека юмор

— О чем будем говорить?

— Ох.

— Ох-ох-ох. Диктофон-то у вас работает или так, для вида?

— Вот как раз про что-то такое я хотел сначала спросить. Я недавно наткнулся в сети на интервью, которое вы дали сорок лет назад. Даже больше. Сразу после того, как «Поезда под пристальным наблюдением» получили «Оскар»...

— О, я его, наверное, «Плейбою» давал тогда! У меня же предрассудков нет никаких.

— Нет, не «Плейбою». Вы там говорите, в частности, что больше всего на свете боитесь, что к вам будут относиться серьезно. И не понимаете тех, кто боится обратного. Страх еще актуален? Или все уже?

— Ну мне сейчас возраст не позволяет таких глупостей бояться. Меня же знают все, кому надо, — так что никто из них не воспринимает меня серьезно и понимает, что это бессмысленно. А с теми, кто серьезный... Ну, я с такими дураками просто не разговариваю.

— Если продолжать говорить про несерьезность — когда вы экранизировали «Чонкина», то говорили...

— Господи, где вы тут в Одессе хороший интернет нашли? В гостинице, что ли?

— Да он тут везде нормальный... Так вот, вы говорили, что вам Чонкин ближе, скажем, Швейка — ровно в той же степени, в какой ирония симпатичнее и понятнее, чем сатира.

— Ой, это такие теоретические вопросы — я их не люблю. Но сатира — это дешевый юмор. А ирония предполагает, что нужно задуматься, включить мозги. Но это только теоретически. Тот, для кого ирония предназначена, должен кое-что сам додумать.

— А по исполнению что сложнее?

— Ну, я, опять же, не теоретик, но сатира — легче. Хотя для себя я и выбрал иронию как интонацию.

— А не было случаев, когда эту интонацию хотелось изменить?

— Нет, такого точно не было. Сатира — это же плакат. Если вы ей занимаетесь — вы подходите к людям с уверенностью, что они думают так же, как вы. А ирония заставляет зрителя включить фантазию. И зрителю, если вы выбрали путь иронии, а не высмеивания чего-то, нужно доверять. Оставлять ему какое-то пространство для маневра.

— Когда вышел ваш фильм «Я обслуживал английского короля», самая удивительная вещь была в том, что вы умудрились осовременить свой фирменный язык. Который на тот момент казался уже старомодным.

— Конечно, я приспосабливался, должен был как-то адаптироваться к тем переменам, которые происходили и продолжают происходить в кино. Просто чтобы то, что я показываю, воспринималось искренне. Кроме прочего, это экранизация моего любимейшего автора, Богумила Грабала, и здесь была еще одна задача — я хотел его интерпретировать, перенести на экран, не превращая при этом в дешевый анекдот.

— А в смысле приемов, языка насколько это было трудно?

— Ну я же не делаю никаких рафинированных, техничных вещей. Проблема была другая — книжка очень толстая, там очень много нюансов и параллельных линий. И я фильм снимал все-таки, когда Грабала уже не было в живых. Он смотрел на меня сверху, и мне кажется, что он иногда как-то подтрунивал надо мной.

— Кстати, о Богумиле Грабале — он же стал вашим своего рода соавтором... (Менцель снял четыре экранизации произведений Грабала. — Ред.)

— Нет, не соавтор, конечно, — учитель. Он меня научил как раз тому, что жизнь — это своеобразный микс трагичных и смешных моментов. И надо уметь их показывать — это как раз к разговору об иронии. Не надо расставлять акценты: трагичное показывать трагичным, смешное — комичным, таким, что просто со смеху можно умереть. Что нужно, с одной стороны, соблюдать баланс, а с другой — уметь показать одно в другом. Трагизм комизма и комизм трагизма. Вот, наверное, что было самым важным в моем сотрудничестве с Грабалом — он это умел делать в литературе, как никто. И смог заставить меня искать возможности кино, чтобы что-то похожее показать.

— Но в итоге же вы оказались достаточно литературоцентричным режиссером — у вас много работ с Грабалом, есть экранизация Войновича. Я слышал про то, что вы собирались работать с Кундерой...

— Нет-нет-нет. Все было немного не так. Просто один студент киношколы — не мой даже, просто студент — собирался снимать что-то по Кундере. И я вызвался выбить разрешение на экранизацию. Но Кундера отказался наотрез. «Нет» — и точка. И потом даже вовсе запретил какие бы то ни было экранизации своих произведений. Ну, я пожал плечами и сказал: хорошо, подожду, пока ты похудеешь. Ну, в смысле — успокоишься и перестанешь качать права, так скажем. А если говорить о том, мог ли Кундера быть моим соавтором — таким же, как Грабал, — думаю, нет. Он мне не слишком близок. Разве что «Смешные любови» — есть у него такая ранняя книга. Она мне близка.

— Хорошо, а если продолжать разговор о соавторах — вы бы кого-то могли назвать из ваших коллег, кто был бы вам по мировоззрению близок?

— Вуди Аллен.

— А из более молодых? Или у них иронию победил такой вот троллинг, сатира?

— Не знаю, я не слишком слежу за тем, что в кино происходит. И не слишком много смотрю по-настоящему. Ну вот разве что документальное кино. Там есть что-то новое и живое. Реальность для меня сейчас почему-то оказалась поинтереснее кино — за ней бы уследить.