Все по карточкам

ИРИНА ТАРХАНОВА, работающая над книгой «От революции до войны. Семейный портрет России. 1917—1941», делится с COLTA.RU фотокарточками из фамильных альбомов и семейными историями, которые за ними стоят

До 12 августа COLTA.RU в небольшом летнем отпуске. Но, чтобы вам не было без нас совсем уж скучно, мы собрали на это время небольшую коллекцию всяких странностей и редкостей, в основном прошлых лет, которые, как мы надеемся, вам будет любопытно разглядывать.

Коллекция семейных фотографий, которая насчитывает сейчас несколько сотен снимков, была начата в процессе подготовки второго тома «Россия в фотографиях», посвященного периоду между двумя войнами. Семейные фото должны были стать естественным дополнением к журналистским фотографиям и исторической хронике. Основа этой коллекции — семейные альбомы из социальных сетей, где я находила интересные старые фотографии, налаживала переписку с людьми и далее записывала их семейные истории. Эти фотографии не вошли в серию книг «Россия в фотографии. XX век», поскольку я планирую их выпустить в издательстве «Барбарис» отдельным альбомом «От революции до войны. Семейный портрет России. 1917—1941», приуроченным к 100-летию начала Первой мировой войны. Мне кажется, это и будет настоящий портрет времени.

Я хочу показать самых разных людей — от партийных боссов до нищих. Почему я выбрала именно этот период истории? До 1940 года ситуация была очень герметичная — это время групповых, постановочных и официальных фотографий. Не разрешали фотографировать на улицах, люди сжигали свои семейные архивы, даже дома мало фотографировались. Видимо, у людей был внутренний страх. Карточек живых, семейных очень мало, и поэтому они драгоценны. Настоящие лица той России — лица из семейных альбомов.

Ирина Тарханова

Семья Нотик

Роза и Женя Нотик. Июнь 1934 г.

На этой фотографии не мальчики, а советские девочки. Сестры Роза (12 лет) и Женя (9 лет). Летом 1934 года тайком от родителей они сбежали из Харькова в Москву встречать челюскинцев, спасенных в Арктике советскими летчиками. Без денег, без билетов, без точного адреса московской родни. Отважные дети сутки добирались до Москвы, пересаживаясь с одного поезда на другой и скрываясь от контролеров. В пути их подкармливали добрые попутчики. В Москве с трудом нашли тетку. Она дала телеграмму маме, неожиданно потерявшей двух девочек и страшно волновавшейся. А для тех начался праздник! Первый раз в столице, встреча челюскинцев, Парк им. Горького, мороженое и прочие радости жизни. Дома, конечно, они получили большую взбучку. Побег затеяла старшая, Роза. Она всегда отличалась бесшабашностью и активной гражданской позицией. Она и потом на фронт буквально сбежала, совершенно искренне считая, что без нее войну СССР не выиграет.

Роза Нотик. 30 декабря 1938 г. На обороте фотографии: Харьковский Дворец пионеров и октябрят. Новогодний бал-маскарад 30 декабря 1938 года. Костюм «День Сталинской Конституции». Уч. 79 шк. Роза Нотик

Снимок с одной из первых новогодних елок в Советском Союзе. До конца 1935 г. рождественские праздники и связанные с ними елки были запрещены, а первая новогодняя елка прошла именно в Харькове, именно во Дворце пионеров и октябрят в 1936 году по инициативе П.П. Постышева (1887—1939), тогда секретаря ЦК КП(б) Украины. Конец «левым перегибам» был неожиданно положен 28 декабря 1935 г. В этот день в газете «Правда» появилась небольшая заметка, подписанная кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б) П.П. Постышевым. Она начиналась так: «В дореволюционное время буржуазия и чиновники буржуазии всегда устраивали на Новый год детям елку. Дети рабочих с завистью через окно посматривали на сверкающую разноцветными огнями елку и веселящихся вокруг нее детей богатеев. Почему у нас школы, детские дома, ясли, детские клубы, дворцы пионеров лишают этого прекрасного удовольствия ребятишек трудящихся Советской страны? Какие-то не иначе как левые загибщики ославили это детское развлечение как буржуазную затею». Автор призывал комсомольских и пионерских лидеров в срочном порядке устроить под Новый год коллективные елки для детей. Это предложение было принято молниеносно. По всей стране были организованы елочные празднества, в магазинах появились «расширенные ассортименты елочных украшений». Таким образом, предложение (даже не указ) партийного руководства было принято и полностью осуществлено в масштабах страны всего за четыре дня, включая дату самой публикации. Подобная оперативность так и осталась недостижимым рекордом в истории СССР. Постышева расстреляли в 1939 году.

Роза Нотик с подругами на пляже

Войну семья Нотик встретила в Харькове. Им удалось эвакуироваться чудом, в последний день перед входом немцев в город. Они успели на последний эшелон практически без вещей, в том числе без теплой одежды, о чем не раз пожалели на Урале. Но почему-то забрали с собой альбом с фотографиями. В 1943-м Роза буквально сбежала на фронт, т.к. ее не брали по состоянию здоровья, вместе с Уральским добровольческим танковым корпусом. Сбежать с военного завода — это дезертирство, трибунал. Спас ее генерал Родин, сказав тогда историческую фразу: «Дезертиров на фронте не бывает». Служила в медсанбате, а в перерывах между боями пела в самодеятельном фронтовом джаз-оркестре. Дошла до Берлина, 9 мая 1945 года встретила в Праге.

Мать Розы Нотик (вторая справа) на похоронах товарища-революционера. Предположительно нач. 1920-х

Очень типичное фото того времени. Трагические и пафосные похороны героя революции, боевого товарища, борца за правое дело пролетариата. Начиная со времен революции 1917 года превращение красных похорон в большое драматическое шоу и фотографирование на фоне героических гробов, флагов, плакатов и революционных символов стало традицией. Массовые торжественные похороны приравнивались по значимости к социалистическим праздникам. (Прим. издателя.)

Роза Нотик с черным ножом на фронте. 1943 г.

В период формирования Уральского добровольческого танкового корпуса в 1943 году каждый боец и командир получил в качестве подарка от златоустовских оружейников черный нож. На эту особенность в экипировке уральских танкистов сразу обратила внимание немецкая разведка, давшая корпусу свое название «Шварцмессер панцердивизион» — танковая дивизия «Черный нож».

«Шепчут в страхе друг другу фашисты,
Притаясь в глубине блиндажей:
Появились с Урала танкисты,
Дивизия «Черных ножей».
Беззаветны бойцов отряды,
Их отваги ничем не уймешь.
Ах, не любят фашистские гады
Наш уральский стальной черный нож…»

(из песни того времени)

Семья Шибаевых

Татьяна Федоровна и Федор Иванович Шибаевы с детьми. Деревня Накладец Новгородской обл. Фото 1935 г.

Из переписки издателя с внучкой Татьяны Федоровны

Немцы пришли в деревню осенью, как и везде, установили свои порядки, назначили старостой местного, который, чтобы выслужиться, тут же рассказал новым хозяевам о продовольственных запасах крестьян. Запасы состояли из картошки, которую зарыли в землю, в так называемые бурты, замаскировали дерном. Поздно вечером, темнеет осенью рано, сидели с лучиной. Бабушка с детьми жила в бане, рядом штаб немцев, все на виду. Один из немецких солдат не побоялся прийти к ним и на ломаном русском сказал, что он сам отец, воевать не хочет, а завтра немцы пойдут раскапывать и изымать картошку. Бабушка хотела все бурты перепрятать, он не дал, сказав, что никто не поверит, один бурт оставили нетронутым, а остальные перепрятали, сам он принимал самое активное участие, всю ночь таскали мешки, хорошо ливень лил и никто не видел, чем там занимаются эти русские. Ведь он многим рисковал, но помог! Потом он приходил, Дунечке и Ване приносил сладости и все время играл на губной гармошке грустные мелодии. Говорил бабушке, что вернется ее хозяин, а он вернется к своим в Берлин. Когда немцы отступали, он был еще жив.

Как ни странно, немцы не зверствовали в деревне, они, считай, в тылу у своих войск стояли, бои там жестокие шли, это же «Демянский котел», поэтому они в себя приходили, залечивали раны. Староста просто функционировал, его и не расстреляли, когда наши пришли, а про немца он ничего не знал. Бабушка на лесоповале была во время войны, так называемая трудовая повинность. Женщины валили лес и сплавляли его по реке, по пояс в ледяной воде, баграми сталкивали бревна в воду. Ведь русские бабы — живучие, как говорила бабушка, и это пережили. Вообще она всегда говорила: есть хлеб и макароны и нет войны — и слава богу! Присказка у нее такая была. Их не коснулись репрессии, никто не был арестован и осужден. Но она всегда плакала, когда рассказывала нам военные истории, ведь она похоронила двух детей, выжили только две дочери.

Семья Кабановых

Дети Норильска. Фото 1937 г.

Из письма Оли Кабановой издателю

Мальчик в верхнем ряду — мой папа Игорь Сергеевич Кабанов. Здесь ему лет шесть-семь, значит, снимали в 1936 или 1937 году, в Норильске. Отчим папы был чуть ли не начальником Норильскстроя, так что на снимке дети не заключенных, а вольных сотрудников. Бабушка вспоминала, как дружно жила с заключенными, как передавала их любовные записочки.

 
Семья Петровых

Бабушка и дедушка в молодости. Иван Петрович Петров и Елизавета Александровна Петрова. Свадебная фотография, г. Окуловка, Новгородская обл. 1937 г.

Из письма к издателю

О родных бабушка никогда ничего не рассказывала. Была очень грамотная, знала немецкий язык в совершенстве. В роду у нас были немцы по бабушкиной линии, поэтому она и молчала.

 
Семья Кобяковых

Кобяков Игнат Семенович с семьей дочери Аксиньи. 1935 г.

Кобяков Игнат Семенович с женой и семью детьми в период столыпинской реформы переехал из Клинского уезда Брянской области в Уфимскую губернию и был одним из основателей деревни Слободка. Несмотря на неказистый рост, имел завидное здоровье. В молодости на лесосплаве по реке Сож через него перекатилось двенадцативершковое бревно. Но он остался жив. Слободчане Игната считали богатеем. Он имел пасеку и неплохой сельхозинвентарь. В совокупности его семье принадлежало более 300 гектаров земли. На оставшееся от отца наследство он помог всем сыновьям поставить добротные, крытые железом дома. Вместе с сынами раскорчевывал отруба под пашню. Свежие пни крепко держались в земле, а из инструмента — топор да вага. Работали от зари до зари. Придет, поест — и спать. А утром проснется — ладони не разгибаются. «Насадит» руки на топорище и давай опять корчевать… Его жена Наталья в молодости была статной красавицей, доброй и чуткой. Жили они дружно, в любви и согласии. В зрелые годы Наталья лечила травами и помогала роженицам. Игнат почти на 20 лет пережил супругу. Прожил 104 года.

Семья Кобяковых

 
Семья Котовых

Из серии фотографий, сделанных в Ашхабаде в доме семьи. 1931 г.

Из серии фотографий, сделанных в Ашхабаде в доме семьи. 1931 г.

Из серии фотографий, сделанных в Ашхабаде в доме семьи. 1931 г.

Из серии фотографий, сделанных в Ашхабаде в доме семьи. 1931 г.

Из переписки с издателем

Мой прадед, Григорьев Антон Лукич, родился в Таганроге 08 марта 1871 г. Отец, Лука Мичели (1850 г., Мессина, Сицилия — 1943 г., Мальта), по информации из одного источника, был итальянским судовладельцем, по другой — приехал в Таганрог развивать собственное дело — строительство дорог. Признать сына как законного ребенка он не мог — в Италии была семья. Но связь с ним поддерживал до 30-х годов XX века, пока это было безопасно. В 1911 году Антон Лукич с семьей гостил у отца в Италии. Несмотря на родственные связи с далеко не бедным человеком, по жизни прадед пробивался, полагаясь только на собственные силы.

Как рассказывала его дочь, моя бабушка, чтению он учился у А.П. Чехова, с которым они были в приятельских отношениях. В семье долгие годы хранилось фото писателя с дарственной надписью. Антон Лукич постоянно занимался самообразованием — самостоятельно освоил итальянский язык, позже получил специальность фельдшера.

Антон Лукич долгое время работал фельдшером, служил во фронтовой медицинской части во время Первой мировой войны. Годы учебы и упорного труда позволили прадеду добиться многого: обеспечить своей семье достойный уровень жизни, а в период послереволюционного безвластия в Ашхабаде стать наркомом здравоохранения.

В Ашхабаде у семьи был собственный дом с 12 комнатами. Антон Лукич лично участвовал в его строительстве.

На лето семья выезжала на дачу в Фирюзу — пригород Ашхабада на границе с Персией (Ираном). К концу 20-х годов оставаться в Ашхабаде стало небезопасно. Высокое положение могло обернуться против семьи. В 1931 году дом поспешно был продан. С минимумом необходимых вещей и средств семья переезжает в Москву. На Петровском бульваре (дом № 19) была куплена подворотня, которую огородили с двух сторон и сделали пригодной для проживания. На большее денег не хватило. Антон Лукич работал санитарным врачом. И, как мне рассказывали, проверял качество вин. Супруга вела хозяйство. Дочери Женя и Муза учились в школе, брали уроки игры на фортепиано, с Женей занимались вокалом. Прадед был очень строг. Любил во всем порядок. Часто принимал гостей. Готовила Елена Николаевна — никакой прислуги не было. Стол сервировали по всем правилам: серебряные колечки под льняные салфетки, серебряные приборы и подставки под них. Фарфоровые супницы и тарелки разных размеров. В детстве я очень любила слушать истории, рассказанные моей бабулей, Евгенией Антоновной, о жизни в Ашхабаде. Представляла каждую деталь: просторный дом, караваны из Персии, груженные арбузами и шелками, любимого всеми садовника Мамеда, гроздья винограда, свесившиеся в окно, ароматные персики. То, как спасались от невыносимой ночной жары, завернувшись в мокрые простыни. И как однажды ночью в дом залезли воры, перепрыгнув высокий забор при помощи прицепленных к ботинкам пружин. А потом она рассказывала про московскую жизнь на Петровском бульваре.

Дочери наркома Григорьева, 1938-1939 год