Константин Райкин: «Государство вообще не интересуют мозги и души»

Повестка дня худрука «Сатирикона» и основателя Высшей школы сценических искусств

Неудовлетворенность существующей в России системой театрального образования и, как следствие, массовые попытки создания альтернативных учебных структур — одна из ключевых тенденций подошедшего к концу сезона. Второй год в Центре имени Мейерхольда успешно работает Школа театрального лидера, в начале лета образовательную программу в своем театре запустил новый худрук «Практики» Иван Вырыпаев, Константин Богомолов открывает при Московской школе нового кино Актерскую школу № 24 — и, наконец, только что завершились приемные экзамены в Высшую школу сценических искусств Константина Райкина. О том, чему и как в ней будут учить, худрука «Сатирикона» расспросила ОЛЬГА ФУКС.

Ровно четверть века назад Константин Райкин стал художественным руководителем театра «Сатирикон». В совсем не театральной Марьиной Роще, в здании бывшего кинотеатра «Таджикистан», перед осиротевшей публикой Аркадия Райкина, с труппой малоизвестных актеров ему просто некуда было отступать: громкий успех был единственным шансом на выживание. Пряные «Служанки» Романа Виктюка, полный грозового электричества «Великолепный рогоносец» Петра Фоменко, взрывная «Трехгрошовая опера» Владимира Машкова, виртуозное «Превращение» Валерия Фокина, трагифарсовый джазовый «Гамлет» Роберта Стуруа, поэтические синкопы спектаклей Юрия Бутусова и, наконец, демократичные, исполненные яркой театральности, «атакующие любовью» постановки самого Константина Райкина стали теми «выступами», по которым «Сатирикон» стремительно взбирался к своим вершинам. А через двадцать пять лет в выросшем рядом с «Сатириконом» комплексе «Райкин Плаза» появилась Театральная школа Константина Райкина — частный вуз, где с этой осени начнут учиться актеры (бесплатно — на вступительные экзамены пришло несколько тысяч человек), а позже подтянутся художники по свету, звукорежиссеры и менеджеры. Уникальное по своим возможностям здание школы — выстраданный за многие годы «ответ» всем техническим, постановочным и бытовым трудностям, которые испытывал когда-то «Сатирикон».

— У вас есть какое-то разумное объяснение тому буму появления новых актерских школ, который охватил в последнее время Москву?

— Мне не очень интересно с этим разбираться. Когда я читаю у кого-то про то, что новый студент-актер должен усиленно изучать английский и больше смотреть Ларса фон Триера или Марталера вместо того, чтобы обучаться актерскому мастерству, я понимаю, что предлагающий это всерьез не занимался театральной педагогикой. Ну не смотрел студент Ларса фон Триера — ну так посмотрит! Разве это главное? В так называемом постдраматическом театре нет очень многих вещей, которые должен уметь актер. Вместо создания образа — актерское рассказывание о персонаже. Вместо логики развития образа, сюжета — бесконечные повторы. «Репетивизм» вместо репетиций. Такой способ актерского существования очень быстро осваивается, еще быстрее исчерпывается и актерскому организму, по-моему, вредит. Школа должна быть традиционной, что вовсе не означает, что туда не надо привносить какие-то новые предметы и темы. Но надо учиться рисовать пресловутый «горшок» — учиться общению с партнером, проживанию роли от начала к концу.

— Музыканты говорят: поставить руку, поставить голос (вариант — зажать), балетным ставят выворотность, прыжок. Что можно поставить (испортить) драматическому актеру?

— Речь. Тон. Еще актеру можно поставить обращение с текстом — это в нашей профессии почти все. Умение воздействовать речью на сцене — это и есть чистой воды актерское мастерство. Потому что, как ни крути, пьесы пишутся словами, и с этими словами надо как-то уметь обращаться. Ну если, конечно, это не безмолвный спектакль, который я мечтаю когда-нибудь поставить. Умение выстроить отношения с текстом, не разыгрывать текст, не вязнуть в словах — и есть актерская квалификация. К слову, этим умением не владеют даже многие корифеи, которые подчеркивают Каждую... Фразу... И... Каждое... Слово — это бывает невыносимо. Хорошие режиссеры, с которыми я работал, вели меня по пути тщательной работы над текстом часто интуитивно — например, Валера Фокин. Первым, кто объяснил мне технологию работы с речью — так, что я осознал и могу сам ее преподавать, — был Роман Виктюк. Поэтому я буду уделять речи очень большое внимание.

— Насколько велик сегодня разрыв между обучением в отечественном театральном вузе и реальной практикой театра, его стилистикой, этикой, эстетикой?

— Я считаю, что у меня этот разрыв минимальный. Но есть немало примеров, когда этот разрыв просто чудовищный. И ощущается он курса со второго театрального вуза, когда студентов начинают вводить в спектакли театра и все наши школьные разговоры про то, что у любого героя должна быть своя биография, история, что он не может просто пройти по сцене из ниоткуда в никуда, перечеркиваются чудовищной практикой срочных вводов за пару часов. Дескать, выйдешь отсюда, пойдешь туда, а там мы тебе подскажем. И ведь не то чтобы всегда эти вводы происходят из-за форс-мажорных обстоятельств — как правило, их срочность связана с простой недобросовестностью. Начинающему актеру сразу дают понять: твой внутренний мир — это полная ерунда, все проще и циничнее и вообще «забудьте, чему вас учили в институте». В «Сатириконе» никто не вводит актера, кроме меня. Даже если это простая массовка. Я измучиваю всех, мы играем ради новичка весь спектакль, в костюмах. Но я не понимаю, как можно иначе вводить молодого актера.

— Журнал «Театр.» в последнем номере провел опрос среди студентов о том, чего им не хватает в образовании. Абсолютное большинство опрошенных сошлось на том, что российские театральные вузы совершенно не дают знаний о современном культурном контексте. О том же говорит и директор Государственного института искусствознания Дмитрий Трубочкин, который у вас будет заведовать кафедрой общегуманитарных дисциплин. Как планируете решать эту проблему?

— Ну, конечно же, есть театры и режиссеры, которых я буду рекомендовать к просмотру просто под угрозой отчисления. Но главное, что со студентами все надо обсуждать. Нельзя оставлять их одних в океане информации. Я обжегся на этом с моим последним курсом в Школе-студии МХАТ, который я считал своим лучшим набором из трех. Я думаю, что упустил их курсе на втором в силу разных причин. И в результате они перестали быть курсом, превратились в разрозненную группу студентов — все равно любимых, конечно. Но у них потерян иммунитет к жизни, они не понимают, что такое настоящая работа в театре. Поддались каботинству, всяческим искушениям, эгоизму, в некотором смысле вообще перестали быть моими учениками, совершают какие-то вопиющие поступки порой, относятся к искусству потребительски. Я так и не смог подготовить их к показам в театре и в итоге бросил это дело. Они были убеждены, что их и так будут рвать на части и театральный мир падет перед ними ниц. В итоге ко мне в «Сатирикон» не пошли пять моих лучших студентов из одиннадцати. Ушли две Джульетты, один Ромео — Даня Стеклов (он и к Бутусову не пошел). Не просто ко мне не пошли, потому что у нас трудно, а вообще никуда не пошли. Я говорил им, мол, что же вы отплываете от берега, не видя другого. Но они уже познали легкий способ работы у других педагогов и не хотят иначе.

Не покидает ощущение идиотизма происходящего.

Я слежу за современным театром, мне интересно смотреть, как развивается даже то, что мне совсем чуждо, и я вовсе не враждебно к этому отношусь, хотя постдраматический или постмодернистский, подчеркнуто непонятный театр мне опостылел. Но если в спектакле есть что-то талантливое, оно не может не подействовать. Повторяю, какой-то обязательный список я студентам назову. Не только из двадцать первого века, но и из двадцатого. Например, фильмы Чаплина — я все усилия приложу, чтобы они его полюбили: без этого нельзя всерьез заниматься театром, не зря же Чаплина назвали главным человеком искусства ХХ века. Я не считаю, что нужно интересоваться только суперсовременным политическим авангардом, на который «подсела» наша критика. Я, например, не люблю политический театр и никогда его не любил. Все самое лучшее, что я видел в театре, никак не связано с политическим высказыванием. Больше того — я убежден, что наряду с политическим театром именно сейчас надо делать в театре еще и нечто прямо противоположное всему тому скандальному, жареному и агрессивному, что появляется на наших сценах. Сомневаюсь, что мне бы захотелось заниматься театром, если бы он был только таким. Гораздо важнее заниматься душой человека, метафизикой бытия, Космосом, а не, условно говоря, критикой Кремля. Конечно, я буду обсуждать с ними все происходящее. Конечно, я хочу, чтобы им было не все равно, что с нами происходит. Хочу, чтобы они были гражданами — не в том смысле, что надо непременно идти на Болотную, а в том, чтобы они существовали по законам порядочности. Но не уверен, что это так уж связано напрямую с суперсовременными фильмами.

— Подошедший к концу сезон начался со смерти Петра Наумовича Фоменко. Как вы думаете, что останется от его школы и стиля — возможно ли в принципе его сохранить?

— Я боюсь ходить в «Мастерскую» и вообще мало верю в сохранность режиссуры. Да, Станиславский изобрел систему — сродни открытию таблицы Менделеева, — которая основывается на каком-то объективном знании актерской психологии. Но когда такая тонкая — на кончиках пальцев — режиссура, как у Петра Наумовича, ее невозможно даже определить до конца словами, не то что сохранить. Остались хорошие актеры, замечательные воспоминания, но я боюсь, что режиссура уходит с уходом режиссера — это такая же живая, реальная и неуловимая субстанция, как актерская игра.

— Тогда что такое традиция?

— Традиция — это довольно грубые, основополагающие вещи, в отличие от индивидуальных режиссерских тонкостей. Традиция — это сваи. Как мы относимся к зрителям — любим или презираем? Что мы любим и что терпеть не можем в искусстве? И так далее. Фоменко, Женовач и Каменькович ведь совершенно разные. Но эти сваи у них есть.

— Александр Калягин призвал театральное сообщество создать новую концепцию репертуарного театра, пока это не сделали люди со стороны. Нуждается ли, по-вашему, система репертуарного театра в реформе?

— Надо вносить какие-то коррективы. Есть вещи, которые уже невозможно соблюдать. Я очень принципиален в вопросах дисциплины, но я прекрасно понимаю, что сейчас невозможно заставлять актеров отказываться от работы в кино — я не могу им обеспечить такую же зарплату, а значит, растеряю своих артистов. Раньше актер репертуарного театра не имел права отказываться в театре от ролей, и этот принцип репертуарного театра был непреложным. Сейчас эти принципы надо пересматривать: возможно, молодой артист должен отработать в театре, отдать ему определенный долг, снимаясь только в свободное от спектаклей и репетиций время. А вот актеру с заслугами перед театром можно и оставить право выбора. Но начальство («люди со стороны»), конечно же, сформулирует все по-своему. Оно вообще враждебно театру и хочет оперировать только цифрами — количество зрителей, количество спектаклей, как будто театр определяется только количеством!

Райкин Плаза

— «Реформа» РАН, ситуация с петербургским РИИИ и столичным Институтом искусствознания, планы лишить пригороды Петербурга статуса культурных объектов ЮНЕСКО — нет ли у вас ощущения, что и театр стоит в некой очереди на уничтожение?

— С какого-то момента я почти перестал интересоваться действиями властей. Я просто боюсь этого и предпочитаю уйти в работу. А если дойдет до такой несправедливости, что меня снимут — например, за то, что я не справился с обязательством безмерно повышать зарплату работникам театра за счет внутренних резервов (а для этого мне надо просто сокращать штат), никто меня не защитит. Значит, можно надеяться только на себя. Я в любом случае буду заниматься театром — какие-то артисты останутся, как-то буду их собирать, где-то репетировать. Но ощущение полного небрежения вопросами интеллекта и души меня не покидает. Государство вообще не интересуют мозги и души. На прошлом экономическом форуме я услышал рассуждения о том, сколько надо платить милиционеру, чтобы он не воровал. Я был поражен — как вообще можно ставить такой вопрос?! Нет такой зарплаты, которая бы остановила вора, потому что он перешел грань, он испорченный. Надо не обсуждать его зарплату, а изолировать от общества. Но... обсуждается материальная сторона всего на свете, только душа человеческая не учитывается.

Государство всегда относилось к культуре как к чему-то опасному. Но советская власть хотя бы понимала, в чем опасность даже такого микроба, как театр, — отсюда все бесконечные препоны и запреты. А нынешние даже этого не понимают, считают, что культура — какая-то блажь, досада, которой вполне может не быть. При этом сами играют в артистов вместе с женами и детьми — снимаются в клипах про себя, устраивают театрализованные представления, педагогов нанимают. Не зря же у Островского в «Доходном месте» Юсов танцевать любит. Они все хотят быть артистами, мечтают о буквальной славе и громе восторженных аплодисментов.

— Как вы себя чувствуете в контексте девятого вала чудовищных идеологических законов — о пропаганде, об оскорблении чувств, о запретах на все и вся?

— Не покидает ощущение идиотизма происходящего. Вот, скажем, закон о мате — абсолютно совковый. Он ведет к новому витку войны с зеркалами, потому что одна из важнейших функций искусства — все равно отражение действительности. Я, например, хочу поставить «Однорукого из Спокэна» Мартина МакДонаха (страшная и смешная пьеса, может быть, лучшая из прочитанных мною за последнее время) — а там без мата не обойтись. Сколько гениальных произведений, где есть такое явление. Потом можно сосредоточиться на срамных местах, трусы на одну статую надеть, лифчик на другую. В общем, буду ставить МакДонаха. Придерутся — буду пытаться отстаивать.

— Однажды вы сказали, что ради театра готовы на многое, а со своей совестью договоритесь...

— Ну, конечно, я не смогу сделать подлость, подписаться под подлым письмом.

— А были предложения?

— Конечно, были. И сразу для театра открылись бы всякие шлюзы, денежные в том числе. Только не было бы честного имени ни у меня, ни у театра. Но есть люди слабые, зимние. Им сначала что-то выделяют, прикармливают, чтобы потом надавить и потребовать расплаты, иначе все снова отнимут и опозорят.