Гильермо дель Торо: «Заметили, что кое-кто из героев носит фамилию Кайдановский?»

Режиссер «Тихоокеанского рубежа», самого шизофренического и оригинального из блокбастеров этого лета, о скромном обаянии Тарковского и Бабы-яги

— Вы говорили, что «Тихоокеанский рубеж» спас вам жизнь. Серьезно?

— Дело в том, что пока мы не запустились с «Тихоокеанским рубежом», у меня был крайне неудачный период. Я потратил три с половиной года на проекты, которые так и не добрались до съемочной площадки. Сначала мне пришлось отказаться от режиссуры «Хоббита», потом студия закрыла «Хребты безумия». Я был на грани депрессии, потерял уверенность в своих силах. Если честно, я уже начинал думать, что никогда ничего больше не сниму, что эта черная полоса навсегда.

— Чем вас так зацепила сценарная заявка, написанная Трэвисом Бичемом?

— Знаете, я родился в 1964-м — и рос ровно на таком кино, какое было описано в заявке Трэвиса. Что-то в этой истории заставило меня снова почувствовать себя ребенком, который ездил в соседний город смотреть какой-нибудь японский фильм о кайдзю (яп. kaiju — гигантские чудовища типа Годзиллы. — Ред.). Наверное, дело в смелости, с которой Бичем описал эту историю, — а нужно быть достаточно смелым, чтобы абсолютно серьезно в наше время предлагать студиям фильм о войне роботов с инопланетными монстрами.

— Что было самым сложным в работе над «Рубежом»?

— Строго говоря, «Рубеж» в принципе самый сложный фильм, над которым мне доводилось работать. Это был невероятно выверенный, многоступенчатый процесс со всех точек зрения — технической, логистической, финансовой. Сотни декораций и спецэффектов. Сотни статистов. Сотни миллионов долларов. Но самым трудным — и самым важным для меня — было все время выдерживать баланс, масштаб. Во всех смыслах. Во-первых, в сюжетном. Самые важные существа в «Тихоокеанском рубеже» являются и самыми крошечными. Я говорю, конечно, о людях — фильм складывается из их маленьких драм, не будь которых, никакая глобальная трагедия, никакие схватки между роботами и кайдзю не имели бы никакого значения. Во-вторых, в визуальном — нам, конечно, нужно было обозначить гигантские габариты своих созданий, но при этом, если вы обратили внимание, камера все время, даже в самых напряженных экшен-сценах, старается выхватывать людей в кабинах роботов или на земле. Это, наверное, главный образ в фильме — маленькие частные истории, определяющие историю большую.

— Фильм при этом не скатывается в фальшивый психологизм, в который сейчас склонны ударяться постановщики блокбастеров. В нем есть наивность, готовность поверить в абсолютно нереалистический сюжет — то, что было обязательно для старых фильмов категории «Б», но чего не увидишь в современных, ставших многомиллионными, «бэшках».

— Это неудивительно, учитывая, что именно на старых «бэшках» я и рос. Со всего света — дешевых американских вестернах, японских фильмах о кайдзю, испанских хоррорах. «Тихоокеанский рубеж» — детище всех этих увлечений, я работал над тем, что всегда искренне любил. И я никогда еще не был настолько счастлив на съемочной площадке. Что же касается современных блокбастеров, то да, мне не хватает в них некоторой любви к материалу, они все немного отстраненные, холодные, на мой вкус, — что и неудивительно, учитывая, как много факторов должно сойтись, чтобы они увидели свет. Мне повезло с «Рубежом» еще и в том, что мне была предоставлена полная творческая свобода.

— Каково это — быть фанатом японской поп-культуры в Мексике 60—70-х?

— Мы все тогда фанатели от японского кино, сериалов, мультфильмов — их постоянно крутили по телевизору и в маленьких кинотеатрах! «Годзилла», «Франкенштейн покоряет мир», «Санда против Гайры»... Вообще, насколько я сейчас понимаю, мне очень повезло со временем и местом рождения — для меня в детстве не существовало никаких границ, по крайней мере, в том, что касается культурных стереотипов. Я опять же не разделял для себя фильмы по странам — возможно, поэтому сейчас я могу пробовать разговаривать с международной аудиторией, снимать фильмы, которые будут универсально понятны.

— В «Тихоокеанском рубеже» есть заметная русская линия, как, кстати, в «Блэйде-2» и «Хеллбое».

— Обожаю русскую культуру! В детстве я несколько раз ходил в кино смотреть «Человека-амфибию», много позже полюбил «Аэлиту». Ну и Тарковский меня тоже, конечно, потряс — хотя по моим фильмам этого вроде и не скажешь. Но я ни у кого не видел такого экзистенциального подхода к жанровому кино, как в «Сталкере» или «Солярисе». Вы обратили внимание, что парочка русских героев в «Тихоокеанском рубеже» носит фамилию Кайдановский?

— Конечно.

— Это наименьшее, что я мог сделать для памяти Тарковского... Еще я всегда восхищался русскими сказками — все эти избушки на курьих ножках, Баба-яга... Вот уж где буйство фантазии! «Тихоокеанский рубеж» в сравнении с ними — кино строго реалистическое.

— «Тихоокеанский рубеж» больше напоминает не сказку, а космическую оперу — только без космоса.

— Ох, здорово, что вы это заметили! Я очень часто повторял на съемках слово «оперный». Мне хотелось именно такого размаха и накала чувств достичь — и мы пытались добиться этой оперности во всем, от дизайна декораций до развития сцен. Я все время своим художникам подсовывал разные эпические картинки — «Колосса», гравюры Хокусая; они на меня смотрели непонимающе, в глазах читался вопрос: «Мы же снимаем кино про роботов и монстров, разве нет?» Да, но это должно быть самое красивое в мире кино про роботов и монстров! А мало что на свете так транслирует красоту, как опера.

— Скажите, почему вы не стали сразу снимать фильм в 3D, а предпочли постконвертацию?

— Как раз из-за разницы в масштабах между людьми и роботами с кайдзю. Мы попробовали 3D-камеру, но размах не считывался, получалась карикатура, гротеск. Поэтому мы пользовались обычными камерами, а потом с помощью 3D добавили кадру глубины.