Остров и континент. Мы сделали только хуже

Одна из обвиняемых по «Болотному делу» МАРИЯ БАРОНОВА призывает бороться или спасаться, но не впадать в ступор

3 июля на COLTA.RU была опубликована колонка Катерины Гордеевой «Невозможность острова» — очень личный текст о выборе, который стоит перед многими сегодня. Это выбор между участием в жизни страны, которая движется по спирали реакции, и внутренним или внешним эскапизмом вплоть до эмиграции. Весь сегодняшний день под шапкой «Остров и континент» COLTA.RU публикует отклики на эту колонку.

— Это вопиющий случай, — говорит мужчина в сером костюме, титр под которым гласит, что он руководитель центра сердечно-сосудистой хирургии.

А я в этот момент думаю, что врачам очень повезло, что у них есть белый халат, и говорящему надо срочно надеть его, потому что это единственный шанс для чиновника все еще быть похожим на человека. Ни в костюме, ни в так сильно расплодившихся в последнее время различных кителях с погонами они не похожи на людей.

— У меня первое желание было отменить на завтра все операции.

Я жду, что сейчас он наконец скажет, что общество дошло до предела, после которого называть его обществом людей не имеет смысла, но он же чиновник, а потому продолжение только такое:

— Компетентные органы, я имею в виду следствие, с этим делом разберутся, дадут оценку, правовую оценку, юридическую оценку…

И на этом месте возникает пустота. У меня не остается никакого мнения о событии, кроме того, что имя убитого пациента мы так и не узнали, а о том, что его убили ударом в грудь после операции, мы забудем через неделю.

***

— А помните, — пишет мой друг в своем фейсбуке, — как один парень уехал после Болотной в Норвегию, ему отказали в убежище, и он себя убил. А я сейчас не могу вспомнить, как его звали. А ведь такая история была. До слез.

И я понимаю, что вспоминаю имя Александра Долматова каждый раз секунды с пятой, а не с первой. Но пока еще не путаю Голландию с Норвегией.

Почему они вообще ничего не могут? Прямо как мы.

***

Журналистка Анна Качуровская пошла работать в зоопарк. В настоящий такой зоопарк. И говорит десятилетнему сыну: «Пойду сегодня схожу в зоопарк к животным». Сын Федя на это возмущенно замечает: «Ну нельзя же так называть людей, мама, ты что такое говоришь-то? Они просто люди в суде». — «Да не-е-ет, я в настоящий зоопарк. НОРМАЛЬНЫЙ!»

***

— Котик, — звоню я своей подруге, чтобы просто поболтать, — я сегодня не могу прийти, но скучаю, и вообще ты котик.

Я позвонила своей подруге просто поболтать, чтобы нам обеим было хорошо и мы продолжили бы делать свои дела. Но вместо этого услышала, что я психопатка и шизофреничка, у которой все виноваты. Когда сидишь на скамье подсудимых, а за тобой в клетке 10 человек, то, конечно, понимаешь несправедливость таких слов, но спорить с этим уже нет никаких сил. Ты планировала бороться с теми, в погонах и мантии, а не с теми, кому звонишь сказать глупое и нежное «мяу-мяу, я скучаю, надо пообедать завтра».

***

Я сижу в зале суда. Идет допрос потерпевшего омоновца. Омоновец говорит, что не знает никого из двенадцати людей, десять из которых сидят в аквариуме. Он говорит, что никак не пострадал от действий кого-либо из подсудимых, но пострадал от самих событий 6 мая 2012 года. Что уж тут. В этом он точно не одинок. Все мы пострадали от событий 6 мая. Серьезная такая травма, ныне вылившаяся в «парад колонок» о том, что все боль и пустота. Судья снимает вопрос адвоката: «Простите, а как вы тогда стали потерпевшим в этом уголовном деле?» Снимает с аргументом: «Это риторический вопрос». А ровно в тот момент, когда она это произносит, на моем айфоне наконец открывается эта страница. Она загружалась, наверное, час, связи в зале практически нет, и вот наконец-то. На экране отчаянно прекрасный желтый песок и тень корабля, который что-то делает на берегу. И море. Море. Таким я впервые увидела море в августе 1990 года, подлетая к Паланге. Помню, что мама говорила мне: «Посмотри сейчас на эту полосу, больше ты никогда не увидишь море впервые и таким, все остальное будет уже не первый раз. Прекрати же пить газировку, посмотри на море».

Лайки под этими статусами будут сокращаться, пока я не начну в буквальном смысле разговаривать сама с собой. Это будет день окончательного и бесповоротного проигрыша.

***

«Какого уровня защиты был ваш шлем?» — продолжает спрашивать один из защитников потерпевшего. А на экране тень корабля, который что-то делает на земле. И в голове песня Ланы Дель Рей «Young and Beautiful», и я вспоминаю, что никто здесь, конечно, никого любить не будет ни сейчас, ни потом. Это не территория для любви, это не территория для человека, это не территория для души. Здесь правит председательствующая судья Замоскворецкого суда, и про нее один из защитников с уважением замечает, что она молодец и обыгрывает нас нашим же оружием. В голове все еще доигрывает Лана Дель Рей, и все еще хочется петь: «Will you still love me when I'm no longer young and beautiful, will you still love me when I've got nothing but my aching soul». Но грядущий карго-культ выученной беспомощности в лицах и словах окружающих накрывает и прогоняет прочь красивую американскую ровесницу, поющую прекрасные песни из несуществующего времени. Перед тобой «пострадавший» омоновец, тоже твой ровесник, — здоровый мужик, сзади сидят 10 человек в клетке, которые даже не знают, что сейчас жара, не знают, как сейчас выглядит небо, — в зале нет окон, вокруг адвокаты, которые не очень точно знают, что надо делать кроме как «достойно себя вести перед этими людьми в погонах, ты же только себе навредишь и никого не спасешь», в «зрительской зоне» — родители подсудимых, еще не совсем опустившие руки сочувствующие в количестве не более пятидесяти человек и больше никого. Будет приезжать Ирина Ясина, но не будут приходить люди, которым это не составляет никаких физических усилий. Потому что, оказывается, я их в чем-то обманула. И виновата в том, что Дума принимает такие законы, а люди вокруг покорно это наблюдают и рассуждают о «достойном поведении».

***

Однажды уйдут сочувствующие. Однажды адвокатам во всем откажут. Пройдут мимо аквариума еще 76 «пострадавших», каждому из которых я задам вопрос: «Осознаете ли вы, что люди, находящиеся в клетке, уже сидят год и могут сидеть еще восемь?» И судья из раза в раз будет отказывать мне в этом вопросе как в «не относящемся к сути разбираемого дела». Я напишу еще пачку гневных статусов о том, что нельзя же на это покорно смотреть и твердить о «достойном поведении», когда людей убивают. Лайки под этими статусами будут сокращаться, пока я не начну в буквальном смысле разговаривать сама с собой. Это будет день окончательного и бесповоротного проигрыша. И тогда будет уже сложно вспомнить, о чем же мечталось в детстве. Кем я еще хотела быть. Тогда исчезнут все профессиональные навыки и все мечты о будущем. И тогда уже нельзя будет уехать, начать новую жизнь и попробовать создать в другом месте, в другом мире, свою новую реальность.

Только не идите на убой покорно.

***

Я читала колонку Катерины Гордеевой, и она мне все больше и больше нравилась. Может быть, это корабль на песке, а может быть, текст о том, что всегда еще можно что-то начать. Я читала и думала, что нужно наконец осознать, что вообще мы сделали только хуже. Мы вышли, полные ощущения своей правоты, а в итоге страна катится даже не в оруэлловский кошмар. Большой Брат не может разбиваться в прямом эфире, как ракета-носитель «Протон», под еле сдерживаемый смех ведущего. Эта система даже не в состоянии работать. Она может сажать, она может убивать, она может запугивать. Но она даже не в состоянии работать так, как ей хочется. Почему они вообще ничего не могут? Прямо как мы.

***

Мне кажется, что однажды опустят руки все. Все, у кого сейчас еще есть возмущение внутри и мысль, что «well, at least I've tried». Все, кто уверен, что Россия — это наш дом и плохие люди не могут выгнать нас из него. Однажды лично я пойму, что это вообще конец всему. Сейчас за мной 10 человек, и только они заставляют помнить, что еще не время опускать руки. Еще время бороться.

Но у тех, кто опустил руки уже сейчас и отвернулся от аквариума, забыл, что живые люди в нем сидят за всех и каждого, еще есть шанс сбежать на берег с тонущего корабля. Кораблю нечего делать на песке, но там ты, по крайней мере, останешься живым. А что может быть важнее, чем ваша единственная и бесценная жизнь.

***

Меня просили написать текст о том, что еще есть шансы. И спорить с идей эскапизма. Простите, но когда в зале суда слушаешь Лану Дель Рей и The Beach Boys, то как-то неприлично говорить о том, что эскейп — это плохая позиция. Нормальная такая, человеческая позиция. Если вы чувствуете в себе еще силы — то боритесь. Не стойте, не смотрите покорно, как уничтожают людей. Прекратите уже рассуждать: «ну, надо же себя вести достойно» или «ой, сю-сю-сю, вы так устали, вам так тяжело». Тяжело не мне, а тем, кто сидит в клетке. Тяжело Кривову, которого специально не привозят в суд, увидев, что к суду пришло больше людей, чем обычно. Не будьте подлецами. А если не чувствуете сил и желания, то уезжайте. Забудьте этот язык. Забудьте, что вы любили Россию, полюбите лучше себя. Своих детей. Заберите с собой всех заложников, которых сможете забрать. И уезжайте. Только не идите на убой покорно. Пожалуйста, не впадайте в кататонический ступор. Это не земля веры, не земля надежды, не земля любви. It's a no man's land.

Также по теме:
Нюта Федермессер. Остров и континент. Про Скарлетт О’Хару, необходимость вкалывать и отпускное настроение
Татьяна Жданова. Остров и континент. Я не боюсь. И не уеду
Аркадий Сухолуцкий. Остров и континент. Тем, кто на чемоданах
Артем Темиров. Остров и континент. Без «них»
Остров и континент. Надежда нужна, потому что практически необходима