Дети третьего рейха

МИХАИЛ КАЛУЖСКИЙ, режиссер спектакля о детях Третьего рейха и соавтор пьесы о потомках советских руководителей, по просьбе COLTA.RU смотрит документальный цикл Первого канала

У первого и второго фильмов Татьяны Фрейденссон «Дети Третьего рейха», которые сейчас показывает Первый канал (третья часть выйдет в эфир 7 июля), похожее начало. Мы видим Никласа Франка, за кадром звучит стихотворение о гибели его отца. Ганс Франк, генерал-губернатор оккупированной нацистами Польши, был казнен в 1946-м по приговору Нюрнбергского трибунала.

Кадр из фильма «Дети Третьего рейха»

У фильма «Дети Гитлера» израильтянина Ханоха Зееви, снятого в 2011 году и показанного в прошлом году на ММКФ, похожее начало. Мы видим Никласа Франка, за кадром звучит стихотворение о гибели его отца.

Это не единственное заимствование, которое позволяет себе фильм Первого канала. Заставка «Детей Третьего рейха» — кадры кинохроники, вписанные в кроваво-красную свастику, — удивительно похожа на заставку немецкого фильма Гвидо Кноппа 2000 года, который тоже назывался «Дети Гитлера». Впрочем, в этой 5-серийной ленте речь шла не о потомках высокопоставленных нацистов, а о гитлерюгенде.

Между фильмами Татьяны Фрейденссон и Ханоха Зееви есть еще одно сходство — общие герои. Это Никлас Франк, Райнер Хёсс и Беттина Геринг. Впрочем, в российском фильме персонажей куда больше, и они живут не только в Германии. «Дети Третьего рейха» многочисленны, у них разные судьбы и разные оценки того, что делали их родители. Очевидно, что съемочная группа российского фильма взяла много больших интервью. Очень жаль, что нам почти не дали их услышать.

Кадр из фильма «Дети Гитлера», реж. Х. Зееви

«Дети Третьего рейха» — сочетание очень коротко нарезанных монологов героев, обилия исторических фактов (не всегда точных) и дидактических комментариев. Все, что говорят герои фильма, иллюстрируется, как будто их свидетельство не обладает собственной ценностью; иллюстрируется обилием хроники и даже фрагментами из художественного кино — когда речь заходит о Клаусе фон Штауффенберге, то нам демонстрируют Тома Круза, играющего Клауса фон Штауффенберга в фильме «Операция “Валькирия»». Несколько раз возникает тема неонацизма. Основная тема саундтрека — «Лили Марлен». По-советски традиционный «антифашистский» нарратив соседствует с подробностями личной жизни нацистов. В результате сами герои оказываются иллюстрациями к бессюжетному повествованию, которое то стремится быть плохим учебником истории, то стандартным для отечественного телевидения продуктом «Скандалы и расследования». Авторы фильма в первую очередь хотят рассказать о самом существовании этого явления — дети нацистов (об этом говорит и Татьяна Фрейденссон в интервью). Но разговор о потомках нацистских преступников, соотносящих свой личный опыт с ответственностью отцов, ни в коем случае не является terra incognita для России. Одна из важнейших книг, открывших эту тему, «Рожденные виновными» Петера Зихровски, была издана на русском языке еще в 1997 году. Только в прошлом году в России были показаны кроме «Детей Гитлера», так хорошо знакомых Татьяне Фрейденссон, документальные фильмы Джеймса Молла «Дочь за отца» и «2 или 3 вещи, которые я знаю о нем» Мальте Лудина.

Заставка к фильму «Дети Гитлера», реж. Г. Кнопп

Кульминация «Детей Гитлера» Зееви — плачущий Райнер Хёсс, внук коменданта Аушвица, обнимает старика-израильтянина, выжившего в Аушвице. После этих кадров Хёсс говорит: «Мой отец всегда говорил мне, что нельзя плакать, нельзя проявлять эмоции». Удивительным образом авторы наших «Детей Третьего рейха», рассказывая о трагедии, не позволяют себе проявить эмоции.

И вот это — самое интересное.

Проблема фильма Татьяны Фрейденссон в том, что он никак не может решить, о чем же именно рассказывать: о политической истории ХХ века или о личных драмах, об отцах или о детях. Но на этой половинчатости основана вся эстетика жанра телевизионной документалки — «жизнь интересных людей в непростую эпоху». Этот формат убивает какую бы то ни было глубину. В результате герои «Детей Третьего рейха» выглядят так, как будто озабочены политикой. Но их трагедия — это трагедия чудовищного одиночества и эдиповой предопределенности. С политикой все ясно. С отцами тоже. Дети Третьего рейха всю свою жизнь тратят на воссоздание собственной идентичности и борьбу с саморазрушением. Увы, об этом можно будет сказать, когда Первый канал позволит себе снять неформатное документальное кино — без подчеркнутого внимания к упаковке, без «Лили Марлен», напоминаний «только с нами согласился говорить никогда не дающий интервью NN» и красивого закадрового голоса, сообщающего, что дождь смывает все, кроме памяти.

Это частное проявление большой отечественной проблемы. Наша культура не умеет говорить о том, что чувствуют дети родителей, виновных в преступлениях режима.

Но привязанность к такому формату в случае с «Детьми Третьего рейха» — вряд ли злой умысел Первого или любого другого государственного канала. Это частное проявление большой отечественной проблемы. Наша культура не умеет говорить о том, что чувствуют дети родителей, виновных в преступлениях режима.
Мейнстрим таков, что подобный разговор почти неизбежно сбивается или на тотальную скойбеду коллективной ответственности, или на обсуждение удивительной проблемы, отвечают ли дети за преступления родителей, или на требование потомкам вынести моральную оценку своим предкам.

Между тем этих потомков почти никто не выслушал. Не выслушал, потому что не расспросил. Когда мы с Александрой Поливановой начали брать интервью, которые потом стали спектаклем «Второй акт. Внуки», мы не переставали удивляться тому, что оказались первыми, кому наши герои, журналисты, ученые и общественные деятели, рассказывали о своих дедушках и бабушках, руководивших ГУЛАГом и цензурой.

Подобные свидетельства самоценны. И даже не только тем, что это новый материал для историков и тех, кто хочет знать историю. Рассказ внука, который не разделяет этическую или политическую программу деда, — всегда рассказ об индивидуальной травме, изоморфной травме всей страны. Сравнение российской и немецкой травм насколько чувствительно, настолько и чревато банальностями и сверхобобщениями. К слову, боязнь сравнений — прямое следствие неумения говорить. А сравнения между немецким и советским тоталитаризмом неизбежно возникают, и именно поэтому депутат Яровая хочет запретить их законодательно. Но параллели не могут не возникать как раз потому, что не знающая, как говорить об отцах и детях, культура неизбежно начинает изобретать способы для такого разговора.

Кадр из фильма «Дети Третьего рейха»

Те условия, в которых дети Третьего рейха говорят о своих родителях, строились на консенсусе относительно причин и итогов Второй мировой. Но это консенсус, который не установлен раз и навсегда. Это процесс, идущий внутри юридической рамки осуждения нацизма. У денацификации было несколько волн, и последняя, которая пришлась на 80-е, связана как раз с проблемой «детей фюрера», проблемой глубины проникновения нацистской идеологии и чувства вины. Широкое обсуждение этой проблемы во многом началось благодаря книгам австрийца Петера Зихровски «Рожденные виновными» (о ней я говорил выше) и израильтянина Дана Бар-Она «Груз молчания: встречи с детьми Третьего рейха». Обе эти книги — по сути дела, сборники частных историй, монологов детей нацистов, которые говорят о своей драме, о своей травме и своем выборе. Свидетельства, услышанные немецким обществом, сделали возможным новый этап разговора на тему «а что же это с нами случилось?»

Вообще-то документальное искусство существует ровно для того, чтобы провоцировать подобные разговоры — особенно в обществе, где место консенсуса занимают инициатива депутата Яровой и проект единого учебника истории. Лев Гудков писал: «Все пережитое частным человеком, прежде всего — нерефлексивное страдание, уходит в никуда, если только оно не подверглось институциональной или специализированной проработке, если оно не пущено на другие каналы культурного воспроизводства». И нет более естественного инструмента для социализации памяти, чем документальные кино и театр.

Но разговор о том, что с нами случилось, может состояться только в том случае, когда пересказ Википедии исчезает, чтобы уступить место рассказу о частной жизни и предельно индивидуализированным воспоминаниям. Естественно, от первого лица. Можно по-разному дать высказаться своему герою — так, как это делает Олег Дорман в «Подстрочнике» и «Ноте», или так, как Сара Полли в «Историях, которые мы рассказываем». Главное — не перебивать рассказчика.