Падение ракеты в прямом эфире

АНДРЕЙ МИРОШНИЧЕНКО — о разнице между ракетой и метеоритом, Россией и Америкой, медиа и журналистикой

Во время падения челябинского метеорита количество очевидцев, ставших репортерами «по случаю» (random act of journalism), было столь велико, что интернет доставил все самое интересное быстрее СМИ. Впервые за сто лет после Тунгусского метеорита СМИ остались не у дел при освещении такого события.

Запуск «Протона» был плановым мероприятием. Здесь профессиональные СМИ имели преимущество перед любителями, потому что их камеры уже были в нужное время в нужном месте. Старт показывали в прямом эфире информационного телеканала «Россия-24» .

С точки зрения медиа, крушение чего-нибудь в прямом эфире — большая удача. Надо бросать остальные темы и раскручивать эту. И что же?

Тележурналист Катерина Гордеева написала у себя в фейсбуке: «Удивительно, конечно, что там, где у нас стыдливо приляпывают отбивку и в недоумении выходят из эфира, в любом нормальном телике было бы как раз начало жаркой работы. Ну случилось это у вас в прямом, ну работайте же уже. Вообще, что ли, профессиональные инстинкты поотшибало».

Надо сказать, что слабый отблеск профессионального рефлекса все же проскочил. Вот закадровый комментарий ведущего: «Но что-то, кажется, идет не так. Что-то не так… Кажется, это будет катастрофа. И вот ракета направляется к земле. И распадается в воздухе. И взрыв…» И тут все же прорывается профессиональное: «Итак, прямо в прямом эфире состоялся неудачный запуск ракеты “Протон-М”… В воздух взвиваются клубы черного дыма». И все.

В общем, профессиональная логика попыталась было взять свое (ведущий таки подчеркнул, что все произошло в прямом эфире), но не смогла. Дальше пошли другие сюжеты по плану.

Можно обсуждать, как именно журналист или СМИ должны отрабатывать подобное событие, если оно вдруг случилось в прямом эфире. Но уж как-нибудь да должны. Выражать эмоции или беспокойство по поводу людей на стартовой площадке, задаваться вопросами «доколе?», «кто виноват?» и «что делать?» — как угодно. Сколько есть фильмов с хрестоматийными сюжетами, когда второстепенный журналист или телеканал срывает куш на случайной сенсации. Вот шанс! Но нет, самая важная (это сразу же очевидно) тема дня просто закрывается.

Потому что еще непонятно, как это освещать. Административный рефлекс срабатывает раньше профессионального. Главная задача — не высказать свое мнение, а угадать правильное. Но для этого нужно сначала сориентироваться.

Это не значит, что титульные СМИ вовсе не освещают падение ракеты. Освещают, но потом, когда понятна санкция и выработана тональность. Потому что такие СМИ — это пресс-службы. Они работают на стороне поставщика, а не потребителя. Не трогая горячие темы, СМИ проигрывают их интернету; вслед за темами уходит и аудитория. (Поэтому, кстати, потребителем в конце концов оказывается сам поставщик.)

Полно примеров, когда острая тема вообще не попадает в СМИ или освещается в нужном ракурсе. Но наиболее примечательны истории, когда острая тема все-таки проникла в СМИ — случайно, против их воли. И они начинают отбрыкиваться.

7 декабря прошлого года премьер-министр Дмитрий Медведев дал интервью нескольким телеканалам, включая Первый и «Россию». После эфира, как бы отвечая на запрос своей воображаемой референтной группы, он высказался в адрес следователей, пришедших к оппозиционерам с обыском рано утром: «Там нормально все будет, вы не волнуйтесь. Козлы они, что в восемь утра приходят…» Но оказалось, что аппаратура не выключена. Запись попала в интернет, разразился скандал.

Случайно записанное резкое высказывание крупного политика — настоящая удача для журналиста. И что же? Телеканалы, организовавшие эфир, один за другим открещивались от сенсационной записи. Один коллега подметил: «Большое удовольствие наблюдать, как сразу три телеканала спешат уверить, что каждый из них непричастен к распространению общественно значимой информации».

Конечно, на поверхности лежит некая сентенция об общественном устройстве, в котором СМИ превратились в подразделение администрации. Сентенция обоснованная, но если заглянуть в эту бездну глубже, то там можно найти и второе дно.

В ноябре 2011 года при разгоне Occupy Wall Street полиция Нью-Йорка задержала нескольких репортеров, в том числе из Associated Press. Другие журналисты АР бросили сообщение об аресте коллег в Твиттер. На следующий день руководство АР разослало сотрудникам предостережение: «У нас есть сотрудники, которые твитнули сообщение об аресте коллег ДО ТОГО, КАК ЭТА НОВОСТЬ ПОПАЛА В ЛЕНТУ…» (Фраза так и выделена регистром в заметке New York Magazine, который первым написал об этом циркуляре АР. Подробнее история описана на старом OpenSpace.ru .)

В американской медиатусовке разгорелась дискуссия: вправе ли издатель запрещать журналистам сообщать общественно значимые новости в соцсетях, то есть, по сути, самостоятельно? (Похожие ограничения есть и в других агентствах.) AP потом оправдывалось тем, что беспокоится о безопасности журналистов. Но на самом деле всем понятно, что если журналист сразу сливает важную новость в Твиттер, то он тем самым снижает ценность новостной ленты агентства. Потому что новости он должен поставлять не обществу, а своей фирме. А уж она распорядится. Но журналисты-то, как и общество, думают, что журналисты информируют общество, а не фирму. Есть такой полезный стереотип.

Все те же вопросы: миссия или должность? Профессиональный рефлекс или административный? Выяснилось, что даже СМИ, воспринимаемые как страж демократии, охраняют нечто другое — доступ к информации.

Забавная штука: при всей разности общественного устройства крупнейшие американские и российские СМИ настроены примерно одинаковым образом. Они хотели бы ограничить распространение важной информации. Американцы — по финансовым причинам, наши — по политическим (ну или тоже в некотором смысле по финансовым).

Оказывается, ценность СМИ формируется вовсе не информацией, а ее отсутствием у аудитории. Медиа провозглашают себя фильтром, но служат клапаном. Клапан открывается за деньги потребителя (в случае AP) или поставщика (в нашем случае). В американской дискуссии эту дилемму формулируют так: медиа не хотят быть воротами (gate), они хотят быть привратником (gatekeeper). Отчего-то вспоминается Остап Бендер, который продавал билеты в Провал.

Бизнес СМИ четыреста лет строился на продаже дефицита. Но если дефицита теперь нет, то не попробовать ли его создать искусственно? Собственно, построение искусственного paywall'а, если задуматься, — это нечто, прямо противоречащее самому духу журналистики в ее общественном измерении. Потребность понятна, но миссия-то коррумпирована.

Различие между журналистикой и медиа становится все более явным. Журналистика сообщает, медиа продают(ся). Журналистика — деятельность, медиа — институт со своими интересами.

При этом медиа, которое прерывает прямой эфир после падения ракеты, открещивается от политической сенсации или запрещает журналистам сливать важные новости в Твиттер, все равно остается медиа — в буквальном смысле этого слова: средство, посредник. Просто это недостаточное описание. Его все время надо дополнять: средство для чего? Посредник между кем и кем?