Марко Скотини: «Что может быть сейчас так же эффективно, как забастовка в индустриальном обществе?»

ВЛАДИСЛАВ ШАПОВАЛОВ продолжает исследовать практики неповиновения и автономии в Италии

 
После семи лет путешествий по миру созданный Марко Скотини Disobedience Archive (буквально «Архив неповиновения»), включающий материалы из сфер современного искусства, кино, тактических медиа и политического активизма, впервые показывается в Италии, хотя именно эта страна его породила. Туринская версия архива, представленная в музее Кастелло ди Риволи, снабжена подзаголовком The Republic и объединяет в себе работы десятков авторов со всего мира. Обширная экспозиция включает видеоматериалы, исторические документы, объекты и политическую агитацию. В нескольких залах музея, разделенных на девять тематических секций, есть и художественные работы, и документальное видео, и хроника, и постановочные фильмы, а также интервью с теоретиками и уличным активистами. Марко Скотини — куратор, критик, редактор альманаха No Order. Art in a Post-Fordist Society, директор магистерской программы в миланской Новой академии изящных искусств (NABA) — рассказал о своем проекте и прокомментировал общую ситуацию в Италии, продолжив и дополнив опубликованный ранее на COLTA.RU разговор с активистами миланского «Макао».

— Что послужило толчком для начала работы над архивом — тема, регион, событие или художественный проект?

— Disobedience Archive появился в Берлине в 2005 году и с самого начала задумывался как долгосрочный проект. Идея заключалась в том, чтобы создать своеобразную видеостанцию — платформу для дискуссии об отношениях между художественными практиками и политическим действием. В то время выставок, затрагивавших эту проблематику, было не так много. Могу упомянуть проект Democracy When? Activist Strategizing in Los Angeles, который курировал Тоун О. Нильсен, и The Interventionists: Art in the Social Sphere Нато Томпсона. Проект был вдохновлен «движением движений», объединявшим антиглобалистский протест по всему миру, но как раз именно в это время оно стало претерпевать изменения, и какие-то тактики стали исчезать. Проект был предназначен для создания атласа разнообразных тактик современного сопротивления, от прямого действия и контринформации (распространение достоверных сведений в противовес тенденциозной или ложной информации в масс-медиа. — Ред.) до биосопротивления, и продолжает этим заниматься. Архив стал гидом по истории и географии неповиновения: итальянская социальная борьба 1977 года, протесты до и после Сиэтла, недавние восстания на Ближнем Востоке. Disobedience Archive — это исследование художественного активизма, открывшего новые способы быть, говорить и делать. Его стоит рассматривать как ящик с инструментами, которые надо использовать, а не как коллекцию, которую можно изучать и экспонировать. Архив уже был в Мехико, Эйндховене, Ноттингеме, Карлсруэ, Риге, Бухаресте, Атланте, Бостоне, Лондоне, Копенгагене и во многих других городах, но только сейчас он наконец-таки попал в Италию. Неизвестно, продолжит ли архив путешествовать. Сейчас мы заняты подготовкой крупного издания, посвященного проекту, которое будет называться «Конституция».

— Почему Disobedience Archive показывают в Италии только сейчас, спустя семь лет после начала работы и десятка выставок по всему миру?

— Да, это выглядит странно — оказаться в Италии спустя столько лет после показа первой версии архива. Эта ситуация покажется еще более странной, если принять во внимание, что теоретические предпосылки проекта и самой идеи неповиновения и неподчинения в ее современных формах порождены итальянской культурной и политической сценой 1970-х годов. Основная причина такой задержки — реакционная культурная политика в Италии в правление Берлускони. В последние два года ситуация начала немного меняться, но как бы то ни было, итальянская художественная сцена по-прежнему очень закрыта по отношению к активистским практикам и эмансипаторному дискурсу в современном искусстве.

— Должен признаться, что количество материала, представленного на выставке, ставит в тупик. Невозможно посмотреть ее всю. Зритель вынужден или вести себя как исследователь, сконцентрированный на какой-то одной теме, регионе или историческом периоде, или случайно и фрагментарно что-то выхватывать, скользить по поверхности и не вдаваться в детали. У вас есть какой-то совет потенциальной аудитории?

— На самом деле это архив, точнее, выставка, которая принимает форму архива. Вы же не чувствуете дискомфорта, когда находитесь в библиотеке и окружены огромным количеством книг. Вы обращаетесь к ограниченному количеству публикаций, не пытаетесь прочесть их все. Зрители могут использовать Disobedience Archive по-разному, и метод экспонирования играет здесь фундаментальную роль. В нем нет иерархии или вертикали, все материалы сосуществуют друг с другом рядом. Посетитель прокладывает свой путь через экспозицию, обращаясь к тем или иным видео или другим материалам. Безусловно, там присутствует определенная картография, сведенная к минимуму, — девять секций, каждая из которых имеет свою тему, свое время и пространство. Пользователи могут выстраивать связи между движущимися изображениями, деархивируя или реархивируя их по своему усмотрению.

— Секция «1977. The Italian Exit» посвящена общественно-политическим движениям в Италии 1960—70-х. Выходцы из этой среды — Паоло Вирно, Антонио Негри, Франко «Бифо» Берарди — стали частью мирового интеллектуального ландшафта. Как воспринимается опыт итальянских левых движений того времени в самой Италии?

— Как известно, 7 апреля 1979 года движение «Рабочая автономия» было практически уничтожено, когда многие его члены были признаны судом зачинщиками терактов, осуществленных «Красными бригадами». Конец 1970-х в итальянской политике ознаменован массовыми арестами интеллектуалов, входивших в «Рабочую автономию», несмотря на то что именно они резко критиковали «Красные бригады» за «анахроничные, контрпродуктивные и милитаристские» попытки захвата власти. Власти и журналисты инициировали охоту на ведьм, за которой последовали волны арестов и приговоров по обвинению в терроризме, изгнание ключевых мыслителей и активистов в другие страны. Таким образом, последнее политически-творческое движение в Италии было полностью репрессировано и исчезло, но его наследие ждет большое будущее. «Рабочая автономия» предвидела ключевые характеристики современности — такие, как биополитика, нематериальный труд и экономика, отказ от представительства в политике. Конечно, ничто из их теоретического наследия не было воспринято в Италии. Тем не менее благодаря интеллектуалам, продолжавшим работать в изгнании, а также таким теоретикам, как Сильвер Лотринже, который принес их идеи в США, наследие этого движения получило заслуженное признание. «Империя», ключевая работа Майкла Хардта и Антонио Негри, — это яркий пример связи прошлого «Рабочей автономии» с современностью.

— После большой секции, посвященной Италии 70-х, с выдающимися именами и богатым архивным материалом, единственные представители современной Италии — Isola Art Center, который борется с джентрификацией Милана. Как бы вы могли прокомментировать культурный климат в современной Италии и такие инициативы, как миланский «Макао»?

— На сегодняшний день немногие задаются вопросом, из кого состоят эти «странные множества» новой коллективной мобилизации, такие, как «Макао», которое вносит свой вклад в создание новых форм политической субъективации в современной Италии. Вместо того чтобы признать принципиальный разрыв с либеральной традицией и реформизмом, многие по-прежнему пытаются измерять новый политический горизонт подобных инициатив, исходя из парадигмы «эффективной политики» или «хорошего искусства», тогда как на самом деле подобные инициативы не имеют легко вычленяемого набора специфических компетенций, которые можно было бы легко отнести к той или иной категории, к полю политики или искусства, — так же как они не имеют, например, центра или периферии. В последние несколько месяцев критики «Макао» неоднократно пытались разграничить «политическое содержание» и «коммуникационные навыки» в этом движении. Этот подход кажется мне совершенно неподходящим для описания новой субъективности, возникающей далеко за пределами субординации и властных отношений. Вместо конфликта в уже существующих, предзаданных рамках новая субъективность утверждает себя как силу, создающую и экспериментирующую с новыми формами жизни, времени, тела, пространства, коммуникации и труда, открывая возможность создания нового способа быть-вместе-будучи-против. 5 мая 2012 года в Италии произошло политическое событие, которое в первую очередь привело к мутации субъективности и чувствительности. Оккупация небоскреба Torre Galfa, 33-этажного здания, пустовавшего последние 15 лет в центре Милана, показывает изменения в распределении желаний, в индивидуальных и коллективных формах восприятия. В этом политическом событии дисциплинарное распределение функций и ролей (куратор, художник, техник, эксперт, публика и т.д.), пространств (музей, банк, университет и т.д.) не работает так, как оно обычно организовано в «экономике событий». Отличие от обычного порядка функционирования культурной институции было выражено в заявлении: «Если бы “Макао” не было, его надо было бы выдумать». Эта формулировка ничего не утверждает, а наоборот, задает вопрос и выводит на первый план проблему, которой, казалось бы, не существовало раньше: что такое новый центр искусства и культуры? В Милане «экономика событий» означает следующее: концерты, ярмарки, шоу, фестивали, салоны и самое главное — «Экспо-2015». Будущая всемирная выставка привлекла потоки капитала, радикально трансформирующие не только городское пространство (буквально меняя линию горизонта), но и субъективность горожан. Корень проблемы, которую артикулировало открытие «Макао», располагается в пространстве структур, осуществляющих финансовый контроль над городом (рынок спекуляций с недвижимостью, например) и утверждающих приоритет режима частной собственности. Взяв за отправную точку отказ воспринимать город как источник прибыли, город-как-бизнес и общество-как-бизнес, творческие работники отказались согласовывать свое поведение в рамках отношений капитала и труда и попытались артикулировать потенциал коллективных действий для изобретения новых перспектив. «Макао» пока нет в архиве, так как еще не сложилась форма, которая могла бы репрезентировать этот богатый опыт, но я считаю, что очень скоро она появится.

— Из российского контекста в архив попали «Общество Радек», «Внеправительственная контрольная комиссия», Арсений Жиляев и «Что делать?». Вы не думали о включении групп «Война» или Pussy Riot?

— Если я правильно понимаю радикальные и провокационные акции группы «Война» и Pussy Riot (учитывая полицейские репрессии, которые на них обрушились), в результате их действий в спектакулярной форме повторяется классическая модель антагонистических отношений: кошка и мышка, угнетатель и жертва. Я вижу в этом своего рода ретерриториализацию, перемещение уже устоявшихся отношений в другой контекст и закрепление этих отношений в новом поле. В этой связи можно вспомнить акции Александра Бренера и Олега Кулика, несмотря на серьезные различия между этими фигурами и «Войной» или Pussy Riot. Важно понимать, что не столько беспорядки, восстание или прямая борьба, сколько по большей части новые сообщества и низовые коллективные инициативы в городском планировании или попытки создания альтернативных экономик становятся ядром неповиновения как утверждающей практики.

Disobedience Archive было бы уместно называть «анархивом», необязательным, бунтующим и профанирующим.

— В практике куратора всегда есть элемент работы архивариуса, но куратор и составитель архива все же преследуют разные цели. Помимо функции бесстрастной регистрации, включения и сохранения в кураторской практике присутствует элемент отбора, организации материала, исключения и выстраивания высказывания. Как вы находите баланс между оптикой архивариуса и куратора?

— Disobedience Archive было бы уместно называть «анархивом», необязательным, бунтующим и профанирующим. Когда я говорю, что это бунтующий архив, я противопоставляю его идее институционального архива с хронологическим порядком и линейным повествованием. То, что хранится в классическом, юридическом архиве, становится всего лишь отправной точкой для тех практик, знаний и идей, которые попадают в Disobedience Archive. Мы не можем говорить о неповиновении как о сформированной теоретической модели — такой, как партия, класс или профсоюз. В каждом случае это разные практики, и мы должны работать с ними, распознавать и собирать их, чтобы составить грамматику сопротивления. Мы имеем дело с политикой имманентности, которая не дана нам раз и навсегда, а должна постоянно схватываться через прагматику опыта. В этом я вижу роль куратора как архивиста.

— Процесс архивации как таковой может разоружать и дезинфицировать идеи и явления. Попадая в архив, они становятся безопасными. Какой вы видите роль Disobedience Archive в этих процессах? В чем заключается его миссия: в консервации и сохранении или в привлечении внимания к идеям, которые заслуживают реактуализации и деархивации в новых условия?

— Несмотря на наличие цифровых баз данных и информационных сетей, архив остается лучшей формой для работы с масштабными, сложными явлениями, существующими во времени и имеющими свою собственную длительность. Архив конструируется всегда a posteriori, он начинается с уже существующих материалов и предзаданных связей, реорганизуя которые сообразно определенным критериям, мы создаем память. Со временем критерии его организации также могут меняться. Архив — это прагматическая, искусственная конструкция, в определенном смысле являющаяся произвольной. Память в форме архива — это сжатое прошлое, которое существует в настоящем как постоянная реактуализация уже происшедшего.

— В каких формах может существовать Disobedience Archive? Выставка — это единственный способ его существования?

— Disobedience Archive продолжает развиваться и функционирует как устройство, фиксирующее горизонтальную географию форм гражданского неповиновения, организаций и движений; формы борьбы, которая инициирована людьми, а не продиктована политическим истеблишментом. Это видеобиблиотека способов делать и видеть. Видео, начиная с Сиэтла и заканчивая событиями на Ближнем Востоке, позволяет увидеть способы производства политической субъективности и одновременно демонстрирует методы репрезентации, используемые в современных критических практиках. Архив не навязывает материалу какую-то внешнюю логику, не пытается его присвоить и организовать. Точно так же социальная организация множеств не может производиться при помощи заданных извне форм или уже сложившихся методов политического представительства. Принципиальным элементом новой политической субъективности является отказ любым институциям в праве представлять, фиксировать или определять новое политическое поведение в рамках предопределенных ролей или функций. Также Disobedience Archive каждый раз оккупирует какую-то существующую форму и меняет ее. В музее Кастелло ди Риволи архив располагается в инсталляции Селин Кондорелли «Парламент», которая повторяет архитектуру, используемую в парламентах по всему миру. Наполненная несвойственным ей содержанием, эта структура начинает функционировать совсем иначе.

— Баланс сил между государством и его гражданами в современном мире — не в пользу граждан. В западных демократиях право на неповиновение тщательно сдерживается в предустановленных рамках, а за пределами Европы акты гражданского неповиновения оказываются под шквалом государственного насилия. Может ли искусство помочь изобрести гражданское неповиновение заново или оно становится последним убежищем политического воображения в современном мире?

— В своем тексте для Disobedience Archive Маурицио Лаззарато пишет, что в рамках представительной демократии никаких альтернатив нет. Наша задача — изобрести такие условия политической субъективации, которые бы приводили к экзистенциальной мутации, оппозиционной современному капитализму. Мы должны создать абсолютно новое политическое воображение, и нам нужен экспериментальный потенциал искусства, чтобы ответить на единственный вопрос, который остается открытым, — что может быть сейчас так же эффективно, как забастовка в индустриальном обществе?