«Пульс, грув и сверху колдовство»

СЕРГЕЙ БОНДАРЬКОВ наблюдал экстаз и ритуал на московском концерте австралийского авангардного музыканта-лектора Орена Амбарчи, а также поговорил с ним про краут-рок

Академический минимализм и техно, классическая индийская музыка и краут-рок, японский дроун и фри-рок, джаз и свободная импровизация (и даже кавер на песню с сольника гитариста Kiss) — чего только не намешалось на альбомах Орена Амбарчи. Эта эклектичная, но цельная музыка как будто отражает происхождение ее автора. Вы только вдумайтесь: выросший в Австралии сын иракского еврея и женщины, родившейся на юге Индии, — не самая обычная комбинация. Биография Амбарчи изобилует подобными неочевидными сплетениями.

Известно, например, что в юности Амбарчи на время переехал в Нью-Йорк, чтобы изучать Талмуд в бруклинской иешиве. Сам по себе интересный эпизод, но и тут траектория чуть более сложная, чем можно предположить. Да, в детстве Амбарчи немало времени провел в синагоге, но сам он говорит, что интерес к изучению иудаизма в нем вызвало интенсивное прослушивание пластинок Джона и Элис Колтрейн (для справки: был в жизни великого американского саксофониста, кстати, причисленного к лику святых в Африканской православной церкви, период, когда он изучал едва ли не все главные религии мира). Так что днем студент-хасид из Австралии постигал Устный Закон, а вечера проводил на концертах людей вроде Билла Фризелла и Сесила Тейлора. Кстати, то, как тинейджер Амбарчи пришел к джазу, — это тоже отдельная история. Ключевым моментом тут, видимо, стало случайное приобретение на барахолке пластинки Майлза Дэвиса «Live Evil», лежавшей в конверте от какого-то альбома Iron Maiden.

Мой друг, присутствовавший на концерте Амбарчи в AvantClub, после концерта сказал мне, что музыка австралийца — это «настоящий соул». И попал в точку. Причиной ли тому приобщенность к религии с самого детства, учеба в иешиве или что-то еще, но музыка Амбарчи определенно духовна, во всяком случае, для него самого. И снова — не самым очевидным образом. То есть с работами вроде «The Alter Rebbe's Nigun» — выпущенного на Tzadik альбома, на котором музыкальными средствами интерпретируется мистическая концепция мироустройства рабби Шнеура Залмана из Ляд, — все как раз относительно прозрачно. А вот то, что музыкант сравнивает выступления с Sunn O))) с детским опытом ритуалов в синагоге, частью которых было «облачение в талит и медленный, монотонный напев повторяющихся фраз и мелодий», — это уже гораздо более неожиданно.

В интервью журналу Wire Амбарчи говорит о славящихся своим пробирающим гитарным гулом концертах Sunn O))) как о «возвышении будничного, или физического, и его трансформации во что-то духовное». Это место становится понятнее, если знать, что за 10 лет до этого в другом интервью музыкант ровно в тех же словах объяснял значение ритуала наложения тфилин во время утренней молитвы. Вот сравните сами: «Кожа [из которой сделаны тфилин] символизирует нечто физическое и земное — надевая тфилин, мы “возвышаем” что-то физическое до уровня духа... В этом выражается предназначение человека — жить в физическом/смертном мире и возвышать его, совершая “хорошие”/духовные поступки».

Вообще кажется, что ритуал — как структурный принцип, как некое повторение, пульсация — находится в центре творческого мира Амбарчи. (Это совсем уж смехотворно косвенная улика, и серьезно ее воспринимать не стоит, зато, ура, картинки. Есть такой сайт This Long Century: онлайн-архив, для которого разного рода люди искусства присылают какие-то рисунки, домашнее видео, эссе и т.д. — что-то, что, по их мнению, позволяет заглянуть в их внутренний мир. Так вот, Амбарчи прислал для проекта фотографии, на которых его стрижет и бреет, по-видимому, его постоянный парикмахер. Озаглавлена подборка словами «RITUAL AT IVAN'S SMITH ST BARBERSHOP» .) Его сольные альбомы и выступления почти всегда пронизаны постоянным биением в той или иной форме. Например, московский концерт Амбарчи начался с неспешно повторяющегося звука открытой басовой струны — потом он, возможно, и отключил этот луп (значительную часть примерно 40-минутного сета столько всего происходило одновременно, что внимание рассеивалось), но ощущение ровного пульса оставалось до конца. Даже в самые хаотичные моменты этого гитарного шторма его внутренний порядок обнаруживал себя в том, как регулярно разбивались шумовые волны о какую-то уже неразличимую под водой глыбу.

После концерта я спросил Амбарчи об этом повторении и о том, насколько ясно он представляет форму композиции, когда начинает играть.

«В каком-то смысле это композиция, но очень открытая, постоянно меняющаяся. Два дня назад я играл ее же в Праге, и все было совсем по-другому. Все начинается с какой-то идеи и развивается по мере того, как я играю одну и ту же вещь снова и снова. Я могу начать с чего-то очень простого и раскрывать эту идею, исследовать ее. Мне нравится минималистское искусство, которое на первый взгляд кажется очень простым, базовым, но если приглядеться, начинаешь различать множество неочевидных деталей. Еще меня вдохновляет индийская классическая музыка, где простую идею могут исследовать 45 минут, кружа вокруг тонального центра, как в раге».

«Повторение позволяет завладеть вниманием людей, втянуть их в музыку, а потом вытворять с ней какие-нибудь странные вещи».

(Заметим в скобках, что у Амбарчи есть целый альбом своеобразных раг под названием «Raga Ooty». Но это даже не так интересно, как тот факт, что Орен много играет на открытых струнах, создавая фоновый шум, то есть использует их как тампуру, с помощью которой в индийской музыке создается это специфичное фоновое «сияние».)

Амбарчи вообще охотно рассуждает о принципе повторения. Когда я говорю, что трек «Knots» с одного из его прошлогодних альбомов, «Audience of One», напомнил мне о пластинке Майлза Дэвиса «In a Silent Way», он тут же подхватывает:

«Да, все дело в пульсе. Я люблю Майлза, я вырос, слушая его музыку, так что, наверное, это где-то на подкорке. Мне вообще нравится сочетание повторяющегося ритма и наложенных на него текстурных идей. Например, “On the Corner” — пульс, грув и сверху колдовство, офигенно! Музыка многих моих любимых краут-рок-команд устроена похожим образом. Мне нравится, что повторение позволяет завладеть вниманием людей, втянуть их в музыку, а потом вытворять с ней какие-нибудь странные вещи. Что я действительно люблю в музыке — это напряжение, постоянное напряжение где-то в глубине. И ритм тут иногда помогает».

Амбарчи преподает импровизацию в Викторианском колледже искусств Мельбурна и среди прочего читал для своих студентов курс лекций под названием «Экстаз и ритуал в искусстве и звуке». Стремится ли он к экстатическому опыту в своей музыке?

«Да, — улыбаясь, отвечает музыкант. — То есть не то чтобы я сажусь играть с мыслью “так, а ну-ка, хочу экстатический опыт”, но многое из музыки, которую я люблю, многие фильмы — это что-то, в чем я могу потеряться и забыть о времени, забыть о его длительности. Мне нравится отдаваться чему-то, растворяться во внутреннем мире другого художника, в его видении. И когда я играю, я стремлюсь к этому чувству. Потому что, когда музыка работает (а это бывает не всегда), тогда это даже не я играю, это кто-то еще, а меня нет, я растворяюсь. Например, сегодня были моменты, когда мне ничего не нужно было делать, все происходило само. Я даже не понимал, что я делаю. В такие моменты я такой же участник происходящего, как и те, кто пришел меня послушать».

Напоследок спрашиваю Амбарчи еще об одном курсе, который он читал, — по истории краут-рока.

«Я очень люблю этот момент в истории музыки. Знаете, очень круто, когда какая-то музыка — ну, скажем, Velvet Underground — попадает в другую страну, с другой культурой, и там ее слышат вообще по-другому. Немцы, как, кстати, и японцы, в 70—80-х впитали многое из американской культуры. При этом они взяли суть, не трогая всякую ерунду, — то есть только определенные базовые элементы в чистом виде. Взяли их — и пошли дальше оригиналов. Например, японцы услышали панк-рок и электронную музыку и стали играть нойз. В смысле, “вы хотите быть панками — о'кей, давайте сделаем все по-настоящему, давайте сделаем так, чтобы это реально звучало как fuck you”. Это вам не Sex Pistols, которые звучат как Чак Берри, то есть как рок-н-ролл, пусть и с какой-то там позой: анархизм, бла-бла-бла. Вот за что я люблю японскую и немецкую музыку того времени: они брали какие-то идеи и исследовали их, развивали в целые жанры».

Я отмечаю, что об историческом развитии музыки он говорит в тех же словах, что и об ее развитии в пределах одной композиции.

«Да, в этом все дело — сделать нечто личное и уникальное, работая с чем-то обычным, базовым, чем-то настолько общим, как язык, на котором все говорят. Все люди, которыми я восхищаюсь, занимаются именно этим. И это даже не сознательное стремление к уникальности — они просто делают что-то, естественное для них».