Музыковедение с человеческим лицом

Владимир Юровский повернулся к публике

Хоть филармонический сезон официально еще не завершен, роскошный финальный аккорд сыгран. Три программы цикла «Дирижирует и рассказывает Владимир Юровский», прошедшие в зале Чайковского, — это революция, новая точка отсчета и попросту чудо, в которое сложно поверить. Несмотря на участие Госоркестра, хоров и солистов (основной удар взял на себя бас Максим Михайлов), это были совсем не концерты и, в общем-то, не просветительские лекции в жанре «просто о сложном», не самолюбовательные энциклопедические россыпи, а этакие лихо закрученные, концептуально выверенные научно-исследовательские работы. Каждая, в принципе, тянула на диссертацию. И за ними, затаив дыхание, следил полный зал.

Вот это самое невероятное. Без скидок, без сюсюканья, предельно честно проговаривая внутрицеховые детали, Юровский сумел преподнести свою «музыковедческую археологию» так, будто ничего нет на свете увлекательнее. Конечно, в бэкграунде у него — великие дирижеры-говоруны Бернстайн и Рождественский. И еще вдруг вспоминается Юрий Михайлович Лотман. Вот представьте: если бы Лотман умел дирижировать и играть на клавесине…

Конечно, давно уже не секрет, что Юровский хорош не только как дирижер, но и как рассказчик, который невероятно много знает и прекрасно владеет русским языком, несмотря на то что полжизни живет вне России, — читатели COLTA.RU могли в этом убедиться. Но уметь видеть целое, причем сложно и прихотливо организованное, не только иметь что сказать, но и последовательно доводить свою мысль до реципиента, жестко контролировать и сцену, и зал, сохраняя при этом эффект общения тет-а-тет с каждым из присутствующих, — в общем, весь этот уникальный набор талантов именно в этом проекте дал просто ошарашивающе-праздничный результат.

Последняя из трех программ вообще была дневная и имела немного обманчивый семейно-детский колорит — она называлась «Страшные сказки», была посвящена всякой чертовщине в русской и соседско-славянской музыке (Мусоргский, Глинка, Даргомыжский, Лядов, Стравинский, Дворжак и наш современник Геннадий Гладков) и сразу обрушивала на детские неокрепшие мозги (а их было немало) информацию о том, что «нечистая сила — двигатель прогресса». Имелось в виду, что экспериментальными диссонансами русские композиторы не рисковали разукрашивать положительных персонажей, но зато они отводили душу на всякой заведомо проклятой нечисти. Две сыгранные подряд версии оркестровок «Бабы-яги» из «Картинок с выставки» Мусоргского (Горчакова и Равеля) с объяснением, чем одна отличается от другой, — такой, в общем, был уровень дневного семейного мероприятия.

Первая программа прошла под знаком «Сна в летнюю ночь». Шекспир, фрагменты из «Королевы фей» Генри Перселла, исполненные с намеком на «историческую достоверность» (хор «Интрада», несколько старинных музыкальных инструментов, безвибратный звук у струнных), и соответствующая музыка Мендельсона. Юровский во втором отделении молчал, а Мендельсон шел в сопровождении Аллы Демидовой, читавшей Шекспира на разные голоса. Актриса, конечно, была главной приманкой вечера, но, ей-богу, ее проверенный временем жанр радиоспектакля уступал тому живому, информативному, легкому и в то же время документально-выразительному рассказу об английском театре XVII века, которым Юровский в первом отделении сопровождал музыку Перселла. «Здесь павлины распускают хвосты, а кроны деревьев выпрямляются» — согласитесь, под такие слова музыка слушается совсем иначе.

И, пожалуй, самое главное свершение — второй день, посвященный Мейерхольду и — уже через него — Шостаковичу и Прокофьеву. Во-первых, публике зала Чайковского время от времени полезно напоминать, что в здании, в котором она находится, стали давать концерты после того, как тут не случилось театра, предполагаемый руководитель которого, Всеволод Мейерхольд, был арестован и расстрелян. Во-вторых, инсценировка, осуществленная во втором действии (первое было посвящено шостаковичевской музыке к спектаклям «Клоп» и «Король Лир»), — просто-таки удачный и смелый театральный продукт (жалко, если одноразовый).

Неким прародителем ее является Анатолий Васильев — он подал идею реконструировать не сам спектакль «Борис Годунов», которым Мейерхольд собирался открывать свой театр (в 1936 году Прокофьев написал к нему 24 музыкальных номера), а ситуацию его рождения. Сохранившиеся стенограммы Мейерхольда читал режиссер Михаил Левитин, Прокофьева — композитор Андрей Семенов. Юровский был в роли вневременного комментатора. Имитация репетиционного процесса, читка пушкинского текста, показ и объяснение музыки — вся эта трудноуловимая атмосфера была бережно, с пониманием, источниковедческой точностью и при этом эффектно и понятно смоделирована. И даже авангардные экзерсисы с политемповостью нескольких оркестров (они были нужны Прокофьеву для иллюстрации битвы) становились совершенно доступны для публики. А что уж говорить про внесенного в зал живого петуха и аутентичного исполнителя на башкирском курае (это уже осуществленная фантазия Мейерхольда, который хотел погрузить монолог Бориса «Достиг я высшей власти» в азиатскую ворожбу).

В общем, даже не верится, что еще совсем недавно царственный Госоркестр и его нового художественного руководителя Владимира Юровского публике гладко, чинно и привычно представлял неизменный Святослав Бэлза. Вот этот за два сезона проделанный оркестром скачок от формальной и пыльной «классической музыки» к живой и цепляющей — не меньшее достижение, чем правильные штрихи у струнных и отсутствие киксов у духовых.