«Грибы, мутанты и другие» — при чем здесь Лужков?

Появление книги Даши Парамоновой связано с тем, что в архитектуре и градостроительстве Москвы завершилась плохая ли, хорошая ли — но эпоха, считает СТАНИСЛАВ ЛЬВОВСКИЙ

О «лужковской архитектуре» говорили (и продолжают говорить) много. «Архитектура умолчания», «башенки», «кич», «кэмп», «стиль вампир» — для этого явления придумано много слов и словечек разной степени меткости, точности и язвительности. Более того, уже существует своего рода дневник этой самой архитектуры, такая распределенная летопись, созданная Григорием Ревзиным — однако, увы, недоступная пока в цельном виде; эта книга еще ждет своего издателя.

А вот книга московского архитектора Даши Парамоновой «Грибы, мутанты и другие: архитектура эры Лужкова» своего издателя уже нашла. Появление ее связано, очевидно, с тем, что в архитектуре и градостроительстве Москвы завершилась плохая ли, хорошая ли — но эпоха. Перед нами первая попытка ее сравнительно полного описания и систематизации, предпринятая с позиции «историка архитектуры». Именно выбор оптики, точки наблюдения, предопределил и достоинства, и недостатки книги, которая — вне зависимости от соотношения тех и других — уже по факту первенства окажется отправной точкой для будущих исследователей феномена. Книга выросла из исследовательского проекта, осуществленного автором на «Стрелке» под руководством Рема Колхаса два года назад. Сейчас Парамонова является директором бюро Александра Бродского и преподает в институте «Стрелка». Кроме того, она выступит в следующем году (вместе с Антоном Кальгаевым и Бренданом Макгетриком) одним из кураторов павильона России на Архитектурной биеннале в Венеции.

Во первых строках книги Парамонова в открытую обозначает себя в качестве авторской инстанции, не претендующей на объективность: «Моя личная связь с 1990-ми как частью прошлого плохо сочетается с общим мнением о московской архитектуре этого периода. <…> Эксперты в области сохранения наследия и архитектурные критики едины: “посредственный дизайн”, “физическая оболочка, неспособная прожить больше 50 лет”, “отсутствие субъектов сохранения”. <…> Но, быть может, эта архитектура требует иных категорий и систем оценки, чем те, с помощью которых мы судим о традиционном архитектурном наследии, и привычные инструменты критика просто не позволяют нам разглядеть в ней нечто более ценное, нежели эстетические качества? Быть может, плодотворнее рассматривать эту архитектуру как уникальное свидетельство яркого, противоречивого и неповторимого момента нашей истории — эпохи крушения крупнейшего социалистического государства и зарождения нового общества?»

Такая авторская позиция, как представляется, важна — особенно учитывая тот факт, что книгу трудно рассматривать как развернутое «свидетельство защиты» лужковской архитектуры. Парамонова скорее демонстрирует здесь довольно редкую по нынешним временам для российского исследователя честность, сразу обозначая тот факт, что никакой историк — и, в частности, историк архитектуры — не свободен от собственной биографии. Вместе с тем книгу никак нельзя отнести к текстам из разряда «каждый, кто умеет писать, пишет свою историю».

Методологию этого исследования, с одной стороны, конечно, не получается назвать марксистской, но с другой — очевидно, что автор в большой степени склонна использовать вполне позитивистский терминологический аппарат. Некоторым образом, перед нами не просто история, но экономическая история архитектуры. Так, Парамонова пишет, что «уже в первые годы перестройки у городского пространства появились новые функции. Они стали следствием появления новых типов коммерческой деятельности, адаптировавшей город к своим целям. Эта деятельность, в свою очередь, породила различные формы коммерческой архитектуры — от рекламных вывесок до гигантских рынков. Коммерческая архитектура осваивала и захватывала город, подчиняясь законам прибылей и инвестиций. Одним из самых важных явлений, радикально трансформировавших постсоветское городское пространство, стал коммерческий функционализм, то есть возможность использовать любой участок как источник дохода». Возникновение означенного «коммерческого функционализма» автор возводит аж к закону «Об индивидуальной трудовой деятельности» 1986 года — и довольно убедительно аргументирует свою позицию. В дальнейшем Парамонова несколько раз обращается к тому же соображению: «Разработчики полагают, что привлечение инвестиций — лучший стимул развития, но в отсутствие законодательного регулирования инвестиции в коммерческие проекты одерживают верх над комплексными проектными решениями, учитывающими не только экономические, но и социальные, функциональные, инфраструктурные и другие факторы. Таким образом — коммерческий функционализм закрепляется как основная стратегия развития города». Это написано о новом плане развития Москвы, созданном в конце девяностых. Из этой же позиции, как бы сказать, «экономического позитивизма» автор пытается осмыслить и особенности массового строительства в лужковскую эпоху: «В советские времена домостроительные комбинаты работали день и ночь, и квартиры, из которых собирались объемы домов, символизировали индустриальный прорыв страны. В постсоветском государстве многоквартирные дома напоминают биржевые графики — чем выше столбик, тем больше прибыль».

После книги Парамоновой лужковскую архитектуру уже невозможно игнорировать.

Важно тут вот что. Парамонова первой предлагает терминологический и теоретический аппарат для разговора о некотором явлении. Причем аппарат довольно подробный — в частности, в книге имеется первая на моей памяти классификация архитектурных объектов рассматриваемой эпохи. Например, в статье применительно к лужковской Москве вводится понятие уникатов — объектов, «в которых отразилось одно из главных проявлений эпохи — желание быть особенным, иным, сверхиндивидуальным». Внутри этой тенденции выделяются подклассы, стилистические направления общим числом шесть: игровое, современное, скульптурное, контекстуальное, «нео», метаболическое. Парамонова подробно, с примерами объясняет, что она имеет в виду, и предлагаемая ею таксономия выглядит вполне естественно — по крайней мере, из позиции непрофессионала, интересующегося означенной предметной областью (каковым и является автор этой рецензии).

Помимо уникатов Парамонова выделяет вернакуляры — это «сооружения, основывающиеся на принципах архитектурного постмодернизма, но интерпретированные безымянными авторами как “московский стиль” за счет самобытного, фольклорного, сугубо локального подхода. “Локальность” проявляется не только во внешнем облике сооружений, но и в особом характере взаимоотношений между чиновниками, архитекторами и строительным комплексом, воплотившим интуитивное представление об успешной реализации того или иного объекта». По мнению автора, в отличие от уникатов, которые «никогда не решали градостроительных задач», вернакуляры «оказывают на городское пространство чрезвычайно интенсивное специфическое воздействие». Их «можно назвать гибридом интерпретированного средового подхода и утилитарно-финансовых ценностей нового общества, своеобразно трактуемых безымянными архитекторами».

Еще один тип объектов, выделяемых Парамоновой, — фениксы. Это возрожденные сооружения, каждое из которых, согласно автору, становится инструментом, призванным «создать новые ценности, новую историю, новую коллективную память». Интересно, что в качестве базового, определяющего для фениксов феномена в книге фигурирует интерьер Кремля после реконструкции 1996 года. Он «не претендует на то, чтобы быть памятником», а скорее «осваивает сюжет про непрерывность российской истории — “так могло бы быть, если бы не коммунисты”». Имитация исторического интерьера закрепляет принципы «новодела» и «дает зеленый свет любой аляповатой имитации». Это, кажется, вполне нетривиальное наблюдение. Означенной реконструкции, по мнению автора, предшествует первое поколение фениксов (собор Казанской иконы Божией Матери и Иверские ворота на Красной площади), а следует за ней второе (ХХС), третье («Военторг», гостиница «Москва») и четвертое, в теоретическом смысле, конечно, самое любопытное, представленное дворцово-парковым комплексом «Царицыно» и Коломенским дворцом — т.е. объектами, «воссозданными» так, как они никогда не существовали.

Пора упомянуть и сущности, обитающие в броском названии книги. Мутанты — это, по Парамоновой, жилые массивы (она называет их просто «массивами», желая подчеркнуть неструктурированность), образовавшиеся в результате наложения реалий раннего постсоветского рынка на советские принципы организации пространства спальных районов. История их возникновения, концептуально осмысленная также в парадигме коммерческого функционализма, изложена у автора весьма подробно. Парамонова говорит об этой истории как о «трансформации индустриального подхода» и справедливо видит ее самым радикальным изводом масштабный проект по возведению стандартизированных храмов.

Наконец, «грибы», по терминологии автора, — это «разнообразные, преимущественно временные постройки, обслуживающие товарно-денежные отношения горожан, это материализованная реакция на способность городского пространства приносить прибыль. Грибы похожи на живые организмы, приспосабливающиеся к свойствам среды, состояние которой никак не регулируется извне. Грибы растут в любой части города, где для этого есть условия, то есть отсутствие контроля за их ростом». К ним относятся «монофункциональные объекты коммерческого назначения — уличная реклама, киоски, торговые центры и рынки — те объекты, для которых коммерция является единственной функцией». Для них характерна «анонимность, отсутствие архитектурного авторства», часто нелегальность. Кроме того, «грибы селятся в местах с наибольшей концентрацией людей. При этом они отдают предпочтение замкнутым, скрытым от внешнего мира местам — переходам, тоннелям, колоннадам. Характерная черта грибов — “семейная” форма существования. К возникшему объекту сразу пристраивается несколько других, образуя грибницы — mycelium». Представляется, что как раз вот здесь коммерческий функционализм в качестве теоретической основы несколько пробуксовывает. По крайней мере, требует какого-то специального осмысления тот факт, что такие объекты часто возникают не просто снизу, а, как верно указывает Парамонова, без санкции городских властей — и процесс bottom-up, таким образом, если верить автору, подчиняется той же логике, что и процесс top-down.

Тут самое время перейти к немногочисленным недостаткам этой почти во всех отношениях прекрасной книги. Недостатки эти, как и положено, являются продолжениями ее достоинств, из которых, возможно, главное — прослеживающееся по всему тексту стремление автора не отрываться (хоть бы и ненадолго) от твердой почвы эмпирики. Такая самодисциплина, чрезвычайно похвальная и по нынешним временам для русских авторов нечастая, порой кажется здесь избыточной.

Так, концепция коммерческого функционализма, в большинстве случаев эффективно, вообще говоря, работающая у Парамоновой в качестве общей рамки, в целом ряде случаев требует определенных уточнений. Насколько стремление к многоэтажности при жилищном строительстве объясняется высокой стоимостью участков? Можно ли предположить, что, по крайней мере, отчасти спрос на высокую точку жизни/наблюдения можно понимать в самом базовом, лефевровском смысле производства пространства? Вероятно, да — однако для автора такие гипотезы выглядят, кажется, чересчур спекулятивными. В книге вообще содержится множество важных и точных наблюдений, которые просто-таки взывают к дальнейшему осмыслению при помощи других словарей.

Вот, например, как автор пишет о праздновании 850-летия Москвы: «Победивший на выборах в 1996 году Лужков “празднует” свою победу во время 850-летия Москвы. Это не просто юбилей города, это день рождения новой столицы. На передвижных платформах — целый мир предпочтений городской власти вообще и мэра лично в стиле нового московского историзма: гигантские золотые конфетницы, напоминающие царскую корону, ладьи в виде уток, расписанные под хохлому, паланкины с луковичными и шатровыми завершениями, скоморохи, клоуны, витязи, а также персонажи, не поддающиеся идентификации». «Комитет по подготовке к празднованию 850-летия Москвы утвердил сценарий Дня пива... Согласно утвержденному плану, гвоздем программы будет пивной фонтан. Для увеселения любителей приглашены артисты цирка, клоуны, массовики-затейники с аккордеонами и даже настоящий оркестр пожарных». Тут хотя бы даже просто из выбора слов ясно, что некоторое культурологического свойства размышление на эту тему у автора в голове уже так или иначе готово — однако предъявить его Парамонова отчего-то не решается.

Вот еще одна, к сожалению, только намеченная в тексте линия. «Среди современных имитаций исторических стилей доминирует, конечно же, сталинский. Это не оправдание режима, скорее обращение к “положительным чертам” сталинской эстетики — квартиры в “сталинке” ценятся за высокие потолки и торжественные подъезды», — утверждает автор. Здесь возникает множество вопросов — так, например, если дело в положительных чертах эстетики, то почему, скажем, цены на аренду квартир в оригинальных сталинских высотках не выше, а зачастую и ниже, чем в близрасположенных домах? В каких случаях архитекторы пытаются зарастить разрыв с дореволюционной архитектурой, а в каких — со сталинской? Наконец, как мы должны думать о том факте, что самый амбициозный постсоветский проект в области строительства жилья («Триумф-Палас») обращается к сталинской архитектуре, в то время как проект его неосуществленного зеркального двойника (башня «Россия») принадлежит Норману Фостеру?

Я, повторяю, с одной стороны, целиком на стороне автора, желающего избежать лишних воздушных кружев. С другой — я вижу в этой книге множество мест, где позитивистского толка ригоризм мог бы быть смягчен без особого ущерба для научной строгости. Культурный и научный бэкграунд автора представляется более чем разнообразным и богатым для того, чтобы она могла предпринимать междисциплинарные вылазки на разные территории без особого риска для себя. Однако этого часто не происходит даже в тех случаях, когда такой риск представляется оправданным и необходимым.

В сущности, эти претензии, конечно, даже и не претензии вовсе: книга Даши Парамоновой «Грибы, мутанты и другие…» полностью соответствует своей главной задаче. Она снабжает будущего исследователя, сегодняшнего читателя и завтрашнего историка богатой фактографией и необходимым аппаратом, разбрасывая по пути следования множество приманок, каждая из которых потенциально может послужить темой еще одного исследования. Главное — это что после книги Парамоновой лужковскую архитектуру уже невозможно игнорировать. Не только потому, что она повсюду, но и потому, что она впервые комплексно и в достаточной полноте обозначена и описана как предмет исследования, как необходимый объект приложения сил. Не только для историков архитектуры, но и для социологов, историков, культурологов — и многих других.

Даша Парамонова. Грибы, мутанты и другие: архитектура эры Лужкова. — М.: Strelka Press, 2013