Лев Толстой идет на баррикады

После книги Павла Басинского «Святой против Льва» ЕЛЕНА РЫБАКОВА уже не сомневается, что русские классики — мощное оружие в идеологической борьбе

По большому счету, на очередное сочинение Павла Басинского не стоило бы вовсе обращать внимание. Ну вышла книга и вышла, мало ли у нас выходит дурных книг, вон даже редакция Елены Шубиной — а уж там о Павле Басинском наверняка думают лучше, чем я, — не номинировала новейшее биографическое расследование на «Большую книгу» (как-то даже неловко выходит: с «Бегством из рая», предыдущей книгой о Толстом, писатель три года назад стал лауреатом, а с новой, ничуть не хуже и тоже о Толстом, даже в номинанты не попал). Не стоило бы, повторю, и браться за разбор этого биографического опуса, если бы Павел Басинский на время забыл, что он человек государственный, и делами биографическими в новой книге и ограничился. Но нет — в период обострения идеологической борьбы государственному человеку положено быть на передовой и строчить агитки, пусть даже в героях у него значится Толстой и события происходят сто с лишним лет назад. В этом качестве — как агитка — новая биография Толстого представляет даже определенный интерес: примерно как фантазии Павла Пожигайло о вредных классиках XIX века, которым не место в школьной программе (в дни триумфа Пожигайло книга Басинского как раз покидала типографию). Как агитку ее и будем читать.

Лев Толстой — один из двух главных героев нового документального повествования Павла Басинского. В пару к нему выбран священник (канонизирован РПЦ в 1990 году) Иоанн Кронштадтский, а сама книга представляет собой параллельное жизнеописание двух современников. Автору, вероятно, хочется думать о себе как о прямом наследнике Плутарха, но увы — сравнительной характеристикой Онегина и Печорина из практики советской школы его наследие, в общем, ограничивается. Здесь все как учили, по плану: сводим данные о социальном происхождении, учителях, обстоятельствах женитьбы, отношении к деньгам и евхаристии, избранных трудах и надгробных плитах и закругляем в конце выводом, на кого стоит равняться. Этот вывод, впрочем, Басинский делает с самого начала: все его многостраничное сочинение — незатейливая подгонка троечника под ответ, кто здесь всенародный батюшка и опора власти, а кто кумир либеральной, о ужас, интеллигенции и «агрессор», замысливший разрушить церковь и государство (да, именно та лексика, см. выше насчет идеологической борьбы). За Кронштадтским — народ, бедность, покорность, покровительство Победоносцева, близость к двум императорам, чудеса, парчовые ризы и гламурное надгробие. За Толстым — неблагонадежные и малочисленные толстовцы, непослушание гувернеру и императору, плохо прописанные, но очень отрицательные Фет и Лесков, отлучение от церкви, Руссо, Петр I и революция. Все это унылым языком школьной политинформации, по чужим источникам и на шестьсот страниц.

Поскольку перед нами идеологическое оружие, а не литература нон-фикшн, предлагаю не отвлекаться на поэтику и сосредоточиться сразу на поражающей мощи. Арсенал у Басинского, понятно, не в пример богаче, чем у советского учителя, которому полагалось впроброс сообщить школьникам, как классик чего-то недопонял в революционных делах. На вооружении у нашего биографа уже целый ряд приемов для дискредитации Толстого.

Самый незатейливый — упреки по писательской части: «При чтении этих глав [описание службы в романе «Воскресение»] бросаются в глаза не только очевидно вульгарные высказывания писателя о таинстве причастия и всем ходе богослужения, но и то, как грубо и бесцеремонно вторгается голос автора в художественную ткань произведения», — это, на минуточку, творец «Джона Половинкина» отчитывает автора «Анны Карениной». Можно и поизящнее: начиная с предисловия Басинский так строит свое повествование, чтобы Толстой оказывался все время в заведомо слабой позиции — за него ходатайствуют перед Александром III тетенька-фрейлина и министр внутренних дел, он виноват и потому, что барин, и потому, что верит не так, и просто потому, что он «вечное дитя» и культивирует до старости детские обиды и комплексы («детство Толстого не заканчивалось никогда», «в той степени, в какой зрелый Толстой продолжал оставаться ребенком, он и оставался Толстым» — если вы хотели спросить, всегда ли лауреат «Большой книги» Павел Басинский так глубок в суждениях, то да, увы, почти всегда). В противоположность Толстому-ребенку Иван Сергиев (будущий Кронштадтский), понятно, вовсе не знал детства: мало того что выходец из архангельской глубинки и вырос в нищете, он чуть ли не с пяти лет усердно молится за взрослых односельчан, а став на приходе, оказывается отцом родным сперва для кронштадтских люмпенов, а потом и для «всей России».

Помимо логики очень не хватает вкуса и редактора.

Вообще-то, если придерживаться не житийной версии, а исторических фактов, самое известное событие в биографии Кронштадтского — освящение хоругви Союза русского народа и последующее добровольное вступление в главную черносотенную организацию николаевского времени («желая вступить в число членов Союза, стремящегося к содействию всеми законными средствами правильному развитию начал Русской государственности и русского народного хозяйства на основах Православия, Неограниченного Самодержавия и Русской Народности, — прошу зачислить меня как единомышленника», 1907 год). Не то чтобы Басинский замалчивал этот факт или скрывал от читателя, что православию в союзе с русской народностью и неограниченным самодержавием ничего не стоит оправдать еврейский погром. Фокус не в том, чтобы скрыть, а в том, как сказать: при том что с хронологической последовательностью событий биограф обходится весьма свободно, о Союзе русского народа впервые мимоходом сказано только на странице 359-й (любопытно, многие ли по доброй воле одолеют предыдущие 358). Сказано вроде о Кронштадтском, но так, чтобы никто уже не сомневался, кто у нас на самом деле во всем виноват: освятил хоругви святой, стал членом Синода — «и вот тогда-то его запрезирали со всей энергией, на которую в таких случаях способна прогрессивная интеллигенция». Есть еще вопросы к биографу Басинскому?

Высокого мастерства наш борец с интеллигентской заразой достигает в искусстве компоновки фактов. Настолько высокого, что там, откуда ведают идеологическим фронтом, за такое усердие вполне могут и звездочку на погон добавить. Взять хоть те же еврейские дела. Басинский (в отличие от других персонажей актуальной повестки дня) в принципе понимает, что антисемитизм — это плохо. И именно поэтому, нет, не шьет его Толстому, но аккуратно вбрасывает тему не где-нибудь, а в толстовском поле (брат писателя Сергей Николаевич однажды в письме позволил себе не слишком корректное замечание в адрес прокурора Кони). Член Союза русского народа Иоанн Кронштадтский по этой части, разумеется, чист — кишиневский погром принял без восторга, да и вообще подобные темы в «кронштадтских» главах Басинский как-то не спешит поднимать. Нужно еще как-то скомпрометировать Толстого в глазах православного человека — пожалуйста: напомним читателю, что и до «Войны и мира», и после Толстой собирался писать роман о декабристах, а декабристы-то через одного были католики, потому как воспитывали их французские гувернеры, ну чем не преступление? Тот факт, что Толстой мыслил несколько шире, писателю Басинскому в голову не приходит. Не до того, мы в окопе.

А вот как работает эта логика применительно к Кронштадтскому. Требуется, скажем, Басинскому сказать что-нибудь хорошее о Победоносцеве — ведь не преследовал священника, взял его под покровительство, хоть ни в какие чудесные исцеления по молитве святого, понятно, не верил. Требуется — скажем: «Победоносцев был <...> глубоко нравственным человеком, что признавали даже его враги» (честное слово, так и написано). Потом, правда, выяснится, что нравственному человеку ничего не стоит отправить «письмо царю, в котором узнается весь его идеологический почерк и характерная манера запугивать царя». Но это, во-первых, о Толстом, а в толстовских главах из ангела в беса у Басинского кто угодно переродится (запугивание царя происходило в видах цензурного запрета пьесы «Власть тьмы»). А во-вторых, это, видимо, о нравственности — как ее понимает писатель Басинский.

От отсутствия логики в его книге больше всего страдает сама конструкция: там, где столь многое отводится делам божественным, вряд ли стоит выводить все обстоятельства жизни из социального происхождения, как учили в советской школе. Помимо логики очень не хватает вкуса и редактора. В ведомстве Елены Шубиной тексты лауреата «Большой книги» Павла Басинского, видимо, считаются неприкосновенными, так что выражениями вроде «проверка невесты на прочность», «имя Толстого гремело по стране» или «Кронштадтский после служб занимался разбором полетов» читатель, если таковой найдется, сможет насладиться вполне; я же на семинарах по редактированию берусь особо прославлять следующий пассаж: «На рубеже XIX—XX веков Россия представляла собой кипящий религиозный и идеологический бульон, в который толстовские взгляды упали как щепоть соли, проявив и усилив вкус некоторых его ингредиентов». Биографу Горького (книга Басинского о Горьком вышла в серии «ЖЗЛ») неплохо бы знать, что соратника писателя по издательству «Всемирная литература» звали Александром Тихоновым, а не Николаем; историку русской культуры рубежа веков вряд ли стоит через раз называть великую княгиню Александру Иосифовну Анной; писателю, взявшемуся говорить о писателях, не мешало бы изучить свой предмет получше, чтобы обойтись без таких глубокомысленных констатаций: «завопило даже не крестьянство, перед которым русская литература всегда чувствовала себя в неоплатном долгу, а самая бесформенная масса — мещане, торговцы, мастеровые, на которых литература не обращала особого внимания».

Вопросы литературы, впрочем, как и в предыдущей книге, занимают толстовского биографа меньше всего. Взяв с самого начала удивительно плебейский тон и не забывая напоминать с частотой не реже раза на страницу, что Толстой — это «великий писатель» и «мировая звезда», Басинский остается абсолютно равнодушен к писательству своего героя. Из этого совсем не следует, что религиозные взгляды Толстого он интерпретирует как-то особенно тонко; главы из книги о. Георгия Ореханова о конфликте с Синодом и проклятиях Кронштадтского пересказаны старательно, но не более того. С новейшей библиографией по Толстому Басинский и вовсе, кажется, не знаком; во всяком случае, о существовании лекций Владимира Бибихина, посвященных дневникам Толстого, наш биограф не подозревает. Эти лекции и правда совершенно бесполезны в идеологической войне: они не о том, как Толстой вел либералов на площадь, а о том, каким он был христианином.

Павел Басинский. Святой против Льва. — М.: АСТ, 2013