Моральный откат

Философ МИХАИЛ МАЯЦКИЙ о демонтаже в России и не только общественного интеллекта

Эта весна не похожа на ту. Та закончилась весело: если не самоупразднением власти, то ее полной самоделегитимацией. Три даты отделяли ее от этой нигилистической развязки: рокировка дуэта в верхах и выборы — думские и президентские. Соответственно 24 сентября, 4 декабря 2011 года и 4 марта 2012‑го. И она по этим трем ступенькам спустилась. Какие-то надежды, чувства и — не побоюсь этого слова — мысли закружились хороводом. Люди, пусть мизер, считанные десятки тысяч, впервые после большого перерыва вышли на митинги — с легким déjà vu и непривычностью в теле, как после долгой болезни. А молодые просто: впервые. Многие, не веря самим себе, обратили взоры и помыслы к «общим вещам», res publica, они же ta koina. Интеллектуалам даже расхотелось быть над схваткой, а те из них, кто недавно поучал, что политика — дело профессиональное, куда профанам лезть неча, сменили пластинку.

Сейчас те же каштаны и те же гормоны. Но воздух какой-то кривой, и некоторые, выйдя в направлении, казавшемся им верным, домой не вернулись. По прирожденной своей логике власть решила: та-а-ак, непорядок. Непорядок — это, конечно, митинги, а не криминальные подтасовки на выборах и не давление на прессу и на то, что вблизи и издалека может быть похоже на оппозицию. Вскоре официальным лицам, выразившим некое подобие неловкости по поводу очевидного обмана, заткнули рот. Власть опомнилась, оправилась и вновь водворилась. Через год от забрезживших было ростков общественного участия едва остался и след. Летопись года (взгляните, например, в «календарь значимых событий в истории российского протеста 2012—2013 годов», он собран Александром Морозовым на russ.ru) читается как хроника ползучей реакции. Она показывает, что режим действовал совсем не хаотично, а скорее быстро, продуманно и расчетливо. Столько мысли, выдержки и расчета да в народно бы хозяйственное русло!.. За год власти удалось митридатизировать гражданское общество и успешно довести его до скорбного бесчувствия. Вот желающий «приехать и разогнать» тех, кому не нравятся сфальсифицированные выборы, назначается на высокий региональный пост. Вот стрелка общественного внимания переведена на скандальную акцию группы художниц, а сами они непомерно строго (по сравнению с обвиняемыми в одновременных уголовных процессах) осуждены. Вот путем организованной провокации случайные граждане уличены в организации «массовых беспорядков» на мирном и разрешенном митинге (попутно они избиты, а избившие — щедро вознаграждены). Посажено в тюрьму немного, полторы дюжины, и не заметных фигур, как раз столько и таких, чтобы бухтение осталось бухтением. Вот во имя общественного покоя подписывается закон, ужесточающий наказание за нарушения на митингах. Вот выходит преподлый фильм о протестах. Вот активиста похищают на территории соседней страны. Вот Дума налагает запрет на иностранное усыновление в пику иностранному акту, пытающемуся реагировать на правовой беспредел, который большинство жителей этой страны считают нормой. Вот от одного обвиняемого получены (выбиты?) признания, которые должны бросить теперь тень на всю оппозицию. Вот на живую нитку шита очередная судебная серия про одного из лидеров оппозиции. Неважно, что оправдают, — осадок-то останется, он и ценен.

Политикой можно заниматься только государству — то есть приватизировавшей его группе.

Это, конечно, непозволительно краткий конспект тех событий и событьиц, мер и полумер, которые привели сегодня к ощущению удушливости и общего скукоживания гражданского пространства на фоне относительного социального мира и надвигающегося летнего сезона.

Одни говорят — дело в гэбистской матрице. Пока у власти стоит эта династия, никакой серьезной перезагрузки ждать не приходится. Другие говорят: хватит валить все на нее. Все мы хороши. Так или иначе, трагедия этой страны состоит среди прочего в том, что само установление правового государства отнюдь не считается здесь необходимостью, а, наоборот, воспринимается большей частью населения (в том числе молодежью, прямо не воспитанной при Советах) как выдумка горстки отщепенцев и диверсия против скреп. И несомненно, что вина за это девственное состояние правового сознания лежит не только на многовековой истории, уже уставшей служить алиби на всех процессах, но и на нынешнем приватизированном режиме с двумя юристами во главе. Отсутствие правового государства выражается не только в произволе, незаконных задержаниях, пытках, криминальной и криминогенной полиции, в нереалистичном налогообложении, в «невыгодности» оправдательных приговоров для прокуратуры, в прямом политическом давлении на судей, в фактически вошедшей в норму коррупции, не только в плеторическом законоблудстве наверху, но и в безудержном правотворчестве внизу. Нормы, инструкции, новые обязанности, таксы и штрафы безнаказанно плодятся местными бурбонами и бурбончиками.

Постепенно создается общество без общества, где между индивидом и «целым» находятся только родственно-дружественные или же виртуально-социальные сети. Прошли времена сетований с высоких трибун о равнодушии людей к политике. Теперь опять «заниматься политикой» запрещено. Достаточно посмотреть список деятельностей, которым закон об НКО шьет политику. Я другой такой страны не знаю, где политику бы понимали шире (и запрещали ее). Фуко впитан и всосан. Политикой можно заниматься только государству — то есть приватизировавшей его группе. Такая линия государства ставит себе вполне определенную цель: приучить народ к бесправию, выбить из него даже одобрение либертицидных проектов сверху.

Не предлагать же «Бог, нефть, хоккей».

И у режима это получается. Воспитывать вниз легче, чем вверх. Власть устраивают люди, которые, как в библейской притче об Ионе, не ведают, где право, где лево. Наш народ, мазохист и богоносец, любит власть, которая гаркает и сажает. Ну, это разве сажает — слышатся голоса. Так только, посаживает. Действительно, у нашей страны такое благодатное пенитенциарное прошлое, что до уровня какой бы Нигерии мы в этой области ни опускались, всегда можно сказать: это еще что, так, вегетарианщина какая-то… Половина наших людей любит власть именно за это — вот за этот цинизм, который здесь принято считать признаком морального здоровья. Вот это — по-нашему! Вот за это — уважуха. Власть — она на то и власть, чтоб подмораживать. Мороз бодрит, держит в форме, а когда надо, то и пособит уморить супостата. По-прежнему половина населения относится к борьбе за права человека (за права не обязательно каких-то там инакомыслящих или сексуально атипичных, а за его, населения, права!) как к привозной дури, к тому, что, может, немцу и здорово, а русскому — так смерть. А неуклюжий произвол властей воспринимает одобрительно, как наш всегда готовый ответ Чемберлену — то есть всем тем, которые (знаем-знаем, зачем!) хотят всучить нам эти самые права человека. Ничё, братва! Как говорится: а мы крепчаем!

В итоге подмораживание идет по всем флангам — всех не перечесть.

Через двадцать лет после падения СССР у нас опять имеются политзаключенные! Их вина ограничивается, как правило, тем, что они слишком буквально понимают Конституцию и чрезмерно настойчиво требуют от власти строго ее придерживаться.

Отделение церкви от государства и обретение этим последним светского характера — задачи, решение которых режим перекладывает на плечи будущих поколений.

Люди, занятые преимущественно заботой о детдомах и хосписах, памятью о жертвах сталинизма, а также контролем за выполнением тех самых прав человека, уснащаются титулом иностранных агентов. А для тех, кто не верит, можно и шпиона словить. Даром что для начала он будет похож на актера-любителя, бежавшего с одной репетиции на другую и пойманного со своим лицедейским скарбом. Лучше пока не нашлось.

Закон против клеветы явно служит еще одной гайкой, закручивающей пространство нормальной в современном обществе работы медиа.

Образование стало невыгодно власти.

Закон против нецензурной брани — при всей своей бесполезности — становится издевательством, будучи принят непристойной системой правосудия, на действия которой часто более адекватную реакцию (чем им запрещенная) найти и невозможно.

На фоне общей войны, объявленной государством гражданскому обществу, очевидно, как следует толковать создание черного списка сайтов с противоправным (сам ты это слово!) контентом.

Законодательные усилия увязать гомосексуальность и педофилию объективно являются гомофобскими. И здесь, как и во многих других вопросах, государство предпочитает трафить самой дремучей части электората.

Безвкусная мантра «Труд, Родина и Семья» предложена в качестве государственной этической программы (и противовеса демонстративному моральному разложению верхов). Эта программа продолжает традиции пошлого популизма, заодно демонстрируя, до какого minimum minimorum пришлось дойти в вычислении общего морального знаменателя. Впрочем, о морали говорить здесь трудно, поскольку сами ключевые слова обозначают программу скорее экономико-политико-демографическую. Действительно, а что предложить? Не «свободу» же! Кое-кто обязательно поймет неправильно. «Равенство»? Еще скажите «честность» или «ответственность». Засмеют. «Творчество»? Так они натворят. Не предлагать же «Бог, нефть, хоккей», особенно после недавнего…

Лента новостей ежедневно приносит новые факты, как государство пытается подморозить и без того забитое гражданское общество. Давление на «Мемориал» в столице и провинции, а теперь и на Левада-центр — самые свежие из подобных сведений, но их, увы, завтра же дополнят новые.

Конечно, Россия может гордиться, что попала в мировой — во всяком случае, европейский — тренд. Гайки зажимают не только здесь. Реакция, государственное попустительство, а то и поощрение ксенофобии, демонтаж общественного интеллекта имеют место не только в России. И на Западе происходит вялотекущая «разборка» государства всеобщего благоденствия, отчасти под влиянием геополитических факторов и выхода в поле гораздо более динамичных игроков. Там интересы элит прикрываются меритократическими лозунгами. В России же никто не утруждает себя и ими. Просто «жмуть»! Жмуть оппозиционеров и предпринимателей, адвокатов и учителей.

Травля интеллигенции осуществляется силами самой интеллигенции.

Ежедневно мы видим, как государство делает ставку на самые отсталые, низменные слои нашего сознания, как интеллигенция (и в ее старом латинском, и в новом русском смыслах) подвергается в лучшем случае инструментализации, маргинализации, притеснению и вытеснению (за рубеж, в бизнес). Не одного наблюдателя нынешняя политика в среднем и высшем образовании навела на мысль, что образование стало невыгодно власти. Разве не из образованных (в тенденции) рекрутируются вольнодумцы и свободолюбцы? На что они? Останутся — станут оппозиционерами; уедут — и подавно невыгодно. Промышленности умники все равно не нужны. Да и промышленности-то той… А что надо, у китайцев купим. Последние новости этого часа: введение контроля за иностранным финансированием науки. No comments.

Даже празднование Победы уже не впервые устойчиво инструментализируется как способ приструнить интеллигенцию. Ставка на Победу противопоставляет себя мемориальной политике все той же прослойки, которая и раньше диссидентствовала, и теперь ходит на митинги. Это они помнят (и то и дело напоминают) о ГУЛАГе. Ладно, подавитесь, вам — ГУЛАГ, нам — Победа. В итоге отношение государства к репрессиям как таковым, к насилию как таковому остается девственно непроработанным.

Печально и ожиданно, что травля интеллигенции осуществляется в основном силами самой интеллигенции. Ибо есть такая замечательная вещь, как интеллигентский Selbsthaß, самоненависть.

Психодрама вокруг Светы из Иванова показательна. Когда выяснилось, что за Путина и при честных выборах проголосовало бы большинство, у некоторых интеллигентов и даже интеллектуалов это вызвало приступ «стыда перед народом», как будто уже своими требованиями честных выборов они поднимали руку на Его Величество Народ. В этом ходе мысли мне видится какая-то глубоко порочная логика. Оттого, что вы «сидите в сети», когда другие «сидят в ящике», вы не становитесь меньше народом. Может быть, немного больше, но никак не меньше. Стыд интеллектуала перед народом — это не только ложная фигура мысли и чувства, но и попытка увильнуть от исторических задач. А они стоят.

Стратегической задачей является реализация в нашей стране некоей социал-демократической программы, построение некоторого либерального социализма с человеческим лицом: задача одновременно насущная и невозможная после того, как социализм за 70, а либерализм за 10—20 лет себя высекли, да и человеческое лицо успело удивить оскалами. Скажем без «измов»: стоит задача преодоления экономической, политической, социальной, правовой, бытовой неуютности нашей страны.

На дворе те же каштаны и гормоны, но воздуха стало меньше.