Василий Бархатов: «Очеловечить “Русалку”»

Постановщик главной в нынешнем сезоне оперной премьеры Мариинского театра — о современном прочтении классической партитуры Александра Даргомыжского

24 мая в Петербурге на открытии двадцать первого по счету фестиваля «Звезды белых ночей» Мариинский театр представит, пожалуй, ключевую свою оперную премьеру нынешнего сезона — «Русалку» Александра Даргомыжского в постановке ВАСИЛИЯ БАРХАТОВА. COLTA.RU публикует фрагмент буклета к спектаклю — беседу режиссера с ДМИТРИЕМ РЕНАНСКИМ.

— В отечественной музыкальной историографии (равно как и в историософии) за «Русалкой» закрепилась репутация сочинения невероятного таланта и такой же стилистической неоднородности. Сам Даргомыжский вроде бы признавался, что писал реалистическую оперу, в которой «звук напрямую выражает слово», однако, чтобы решить эту задачу, ему почему-то понадобилось обратиться к национальной вариации традиционного для европейского романтизма сюжета о брошенной женихом и утопившейся девушке...

— Сочиняя «Русалку», Даргомыжский и в самом деле не мог, на мой взгляд, определиться, кем же он все-таки является — русским композитором, осуществляющим революцию на оперной сцене, или восторженным неофитом, пытливым исследователем западного музыкального театра, стремящимся абсорбировать в собственной партитуре все множество впечатлений от столкновений с европейской оперной классикой. Стилистика «Русалки» действительно на редкость неоднородна — в ней есть, с одной стороны, народные хоры, которые можно было бы представить в любой другой русской опере, с другой — эпизоды, словно бы заимствованные из саундтреков к кино Дэвида Линча. При этом мне казалось принципиально неверным прибегать к купированию тех или иных номеров партитуры Даргомыжского — и вовсе не по причине какого-то особого пиетета к автору. Несмотря на эклектичность музыкального языка, в «Русалке» есть своя драматургическая логика, свой драматургический код — линия каждого персонажа идеально выстроена, индивидуальности героев тщательно простроены композитором и не теряются даже в масштабных ансамблевых сценах.

— За «Русалкой» закрепилась слава одного из главных названий русского оперного пантеона — не в последнюю очередь благодаря блиставшему в партии Мельника Федору Шаляпину. При этом ставилась партитура Даргомыжского крайне редко и неохотно: предыдущая постановка в Мариинском театре датируется, к примеру, 1951 годом — да и та сошла с репертуара в рекордно быстрые сроки. Нынешнее возвращение «Русалки» в репертуар — предложение театра или твое ноу-хау?

— С идеей поставить «Русалку» я носился несколько лет — когда у тебя рождается личное видение того или иного оперного сюжета, ты просто не можешь не поделиться им с другими.

Федор Шаляпин в роли Мельника в опере «Русалка»

— Чем «Русалка» привлекла тебя сегодня?

— Историей о том, как среднестатистический совестливый мужчина попытался бросить одну из своих женщин, а та напоследок решила пойти ва-банк и соврала ему (а у Даргомыжского это вполне ясно прописано), что ждет от него ребенка. Услышав невнятные мужские слова, которые принято говорить в подобных случаях, — «я вас не оставлю, буду помогать материально, все будет хорошо», — она поступает так, как обычно поступают в аналогичных ситуациях эгоистичные и недобрые девушки: кончает с собой. Среднестатистическому совестливому мужчине не остается ничего, кроме как испытывать себя на прочность — насколько долго он сможет прожить с осознанием того, что из-за него ушла из жизни беременная женщина.

— Помнится, в начале работы над спектаклем ты декларировал намерение изъять из партитуры Даргомыжского всю ее мистику, всю фантастическую подоплеку — иными словами, поставить «Русалку» без русалок. Как это желание согласуется с конкретными сюжетными обстоятельствами оперы?

— Для меня это никакая не фантастическая опера, а бытовая психологическая драма, ключевой предмет которой — человеческие взаимоотношения. И, положа руку на сердце, нет в партитуре «Русалки» никакой особой мистики — каждому жесту Даргомыжского можно найти вполне себе жизненную мотивировку. Ну, поют на свадьбе тоскливую песню про русалок — но разве на русской свадьбе всем рано или поздно не хочется спеть что-нибудь тоскливое, так почему бы не спеть про превратившуюся в русалку утопленницу? Это такая же абстракция, условность, как, скажем, песня про замерзающего в степи ямщика. Мне было интересно посмотреть на события «Русалки» глазами Князя — часть действия спектакля будет разворачиваться словно бы в его голове. Это история человека, склонного видеть во всем, что происходит вокруг, отражение собственной трагедии: в каждой песне, которую он слышит, в каждом разговоре, вольным или невольным свидетелем которого он становится. С этим грузом он сидит за столом на собственной свадьбе, этот же груз не дает ему выйти из собственной комнаты в третьем акте спектакля — ни на какой берег озера Князь, естественно, не едет: за стеной нелюбимая жена, и тут его наконец находит Мельник — приехавший, чтобы мстить. Отцовская месть — страшная, разъедающая, долговременная. Она — как радиация: с годами становится только опаснее. Это я люблю в «Русалке» больше всего: тоскливость и красоту человеческой болезненности.

Макет декораций «Русалка»

— Считанные попытки встроить произведения отечественного оперного канона XIX века в современный театральный контекст, предпринимавшиеся в России и на Западе в последние годы, чаще всего оборачивались неудачей — морфология оперных подлинников не выдерживала груза режиссерских конструкций. Редуцируя фантастический план «Русалки», не боишься ли ты, что разрушаешь тем самым несущую стену в драматургии партитуры Даргомыжского?

— Проблема эта, на мой взгляд, сугубо стилистическая. Сочиняя спектакль, я отдавал себе отчет в том, что историю «Русалки» вполне можно было бы разыграть в декорациях квартиры на каком-нибудь Литейном проспекте. Историю — можно, музыку Даргомыжского — никогда. Это была бы чудовищная неправда. Герои нашего спектакля будут одеты в костюмы эпохи рубежа XIX и XX веков, хотя сама история, на самом деле, могла произойти когда и где угодно. Согласись, что и Пушкин, и Даргомыжский писали «Русалку» вовсе не про женщин с хвостами, а про мужскую совесть, вину, месть — ведь правда? Задача композитора — зашифровать в художественном тексте тот или иной код, мое дело — этот код разгадать. В данном случае моей ключевой задачей было очеловечить «Русалку».